Зенитчик: Зенитчик. Гвардии зенитчик. Возвращенец - Вадим Васильевич Полищук

– Бог в помощь, бабушка.

– Ой! Напугал! И тебе не хворать, сынок. Зачем пожаловал?

– Коноваловых ищу. Не подскажешь, бабушка, где их дом?

– А который тебе нужен? Иван или Андрей?

О том, что Коноваловых в деревне может быть несколько, я не подумал, а какое имя у Сашкиного отца, не знал. Пришлось выкручиваться.

– У которого младший сын Сашка сейчас зенитчиком служит.

– А-а-а. Это тебе к Ивану нужно. От меня третий дом налево.

– Спасибо, бабушка.

Я уже сделал пару шагов в указанном направлении, но тут она меня окликнула:

– Постой, сынок.

Я обернулся.

– Так на него это… Похоронка на него пришла.

Казалось, земля ушла у меня из-под ног. Если бы не забор, за который я ухватился, то, наверное, упал. Я смог только прохрипеть:

– Когда?

– Да уж недели две как. Что с тобой, милок? Постой, я тебе водички принесу.

– Не надо.

Я сумел справиться с секундной слабостью и на ватных ногах пошел по улице. В душе теплилась надежда, что бабка ошиблась, что это не тот Сашка, которого я вытащил из трибунала и которого не сдал иновременщикам. Я был полностью уверен в том, что именно он причина хронокатаклизма, грозящего будущему. Поэтому я и искал его, чтобы предупредить о грозящей опасности. И что? Все зря? Нет, не может быть. Это не он. Сейчас я доберусь до указанного мне дома и все выяснится. Сейчас. От сильного толчка калитка распахнулась, и я решительно направился к крыльцу.

На стук никто не вышел. Я постучал сильнее – никакого эффекта. Толкнул дверь – она оказалась не заперта – и вошел без приглашения. Вторую дверь, ведущую непосредственно в дом, открыл без стука.

– Есть кто-нибудь?

Не ожидавшая моего появления женщина испуганно вскрикнула, но я ее не сразу заметил. Взгляд мой был прикован к красному углу дома, где рядом с иконой висела фотография молодого парня в гимнастерке с черными петлицами и скрещенными «мослами» пушечных стволов. Судя по всему, фотография была сделана прошлой зимой и прислана родителям из запасного полка. С нее на меня смотрел красноармеец Коновалов Александр Иванович. Только фотография эта была в черной траурной рамке. Помимо воли у меня сорвалось:

– Ну здравствуй, Саша.

«Ваш сын красноармеец Коновалов Александр Иванович. Уроженец Рязанской области, Шиловского р-на, дер…». Я оторвался от небольшого желтоватого куска бумаги – все совпадает. «в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявил геройство и мужество, был убит». Убит. Не умер от ран, не пропал без вести. От огневой позиции батареи до правого берега Воронежа расстояние было приличное. Вряд ли это была пуля, скорее всего, под артиллерийский обстрел попали. Или под минометный? Нет, даже для миномета далековато. Хотя все может быть. «Похоронен в г. Воронеж, б.м. №…» Черт! Номер братской могилы написан неразборчиво, то ли 036, то ли 038. «Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (Приказ НКО СССР № 220-41 г.)». Подпись «Шиловский райвоенком, капитан административной службы…». Подпись, как всегда, неразборчива.

Дочитав до конца, я опустил похоронку и взглянул на сидевшего передо мной постаревшего лет на тридцать Сашку. Отец и сын были очень похожи. Иван Коновалов, такой же невысокий, квадратный, белобрысый и голубоглазый.

– Все совпадает. Значит, все-таки он.

Коновалов-старший только горестно кивнул, его жена, мать Сашки, украдкой провела рукой по щеке, стирая непрошеную слезу. Дата! Я опять впился глазами в бумажку. Где? А, вот! Выходит, через день после моего ухода из этого времени. С высокой вероятностью можно предположить, что Гарри и компания здесь не засветились. Просто не успели бы. Выходит, действительно фрицы постарались. Интересно, остальные пережили тот налет, или еще кто-нибудь погиб? Я аккуратно положил извещение на выскобленный добела стол и поднялся.

– Извините, что раны ваши разбередил, не знал я. Еще раз извините, пойду я, пожалуй.

Я хотел было сделать шаг к двери, но тут женщина вцепилась в рукав шинели.

– Да куда же вы?! Вам же отпуск выписали в наш район! К тому же Саша вас приглашал, оставайтесь. Куда вам идти?

Насчет приглашения я почти не соврал, Сашка и в самом деле приглашал меня к себе, только после войны. А идти мне и в самом деле некуда.

– Оставайся, – пробасил Коновалов-старший. – Завтра сорок дней будет. Надо помянуть сына.

Насчет остаться мысль хорошая. Деревенька в рязанской глухомани – идеальное место для того, чтобы отсидеться, осмотреться, обдумать и без спешки принять решение, как быть дальше. И искать меня здесь никто не будет.

– Спасибо за приглашение… Извините, не знаю вашего имени.

– Анна.

– А по батюшке?

– Сергеевна.

– Спасибо за приглашение, Анна Сергеевна, остаюсь. А о моем питании не беспокойтесь – будет в райцентре базарный день, тогда там провизию и куплю. Деньги у меня есть.

Иван хлопнул ладонью по столу.

– Насчет «купим», это ты брось. В деревне живем, ты нас сильно не объешь. Аня, – обратился он к жене, – давай ужин. А ты, будь добр, расскажи, как сынок наш служил, как Родину защищал.

Я ничего не видел, не слышал, не ощущал запахов, а попытка определить, где верх, где низ закончилась крахом, видимо, тело мое пребывало в невесомости. Осталась только боль, жуткая головная боль. Это же надо так надраться второй раз за три дня. И где? На поминках друга, боевого товарища. Нет, в первый раз были только цветочки – всего одна поллитра заводской водки на двоих, а вчера не помню, сколько вонючего, ничем не очищенного самогона. Господи, из чего они его только гонят! Не иначе из коровьего навоза. Мыслительный процесс вызвал сильнейший приступ головной боли, и я постарался отключить головной мозг. Попытка не удалась – боль стала чуть тише, но только чуть.

Через некоторое время я попытался включить внешние рецепторы. Сначала включилось осязание. Со стороны груди и живота чувствовалось легкое покалывание. Поскольку со спины ничего подобного не наблюдалось, то я сделал вывод, что лежу на животе спиной вверх. Анализ ощущений показал, что лежу я на чем-то мягком и одновременно колючем. После очередного приступа боли появилось обоняние. Запах был хороший, приятный, ассоциировался с детством. Запах сухой травы и… Да это же сеновал! Не самое худшее место, вполне мог бы очнуться на жестком полу в луже собственной блевотины. Момента, когда вырубился, в памяти не сохранилось, но сам я сюда прийти не мог, значит, принесли те, кто оказался покрепче или меньше пил. Да там же все мужики были пенсионного возраста, да и пили они не меньше моего. Ах да! Еще