Дорогой чести - Владислав Глинка
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Петербург
Нередко случается, что человек проживет весь отпущенный ему век, так и не узнав, какой волшебный свет может изливаться из любимых и любящих глаз. Один не узнает потому, что на него никогда никто так не посмотрел, а на другого смотрели, да не заметил. Непейцын впервые по-настоящему увидел сияние Сониных глаз на сорок четвертом году от роду, вернувшись с войны в Петербург.
Большое, все заслонившее счастье пришло с той первой минуты, когда вечером 20 июня переступил порог дома на Песках и в темных сенях его шею охватили трепетные руки Сони, выбежавшей на стук и дребезжание подъехавшей к крыльцу коляски. С этой минуты и до возвращения гвардии в Петербург они почти не расставались. Все прежнее было только тенью этого лета. Раньше Соню мучила тревога за него, уходившего на войну или приехавшего ненадолго с войны, а Сергей ежеминутно думал, правильно ли поступает, обрекая ее на вероятное второе вдовство?.. Теперь же впереди была ничем не нарушенная близость, возможность в любую минуту взять руку, заглянуть в глаза, услышать голос. Сейчас первая надобность состояла в том, чтобы узнать, что было с обоими за полтора года. Полтора года! И каких! Сначала рассказывали, что приходило в голову, видно самое нужное, самое главное. Потом Софья Дмитриевна попросила, чтобы начал по порядку с того, как уехал из Петербурга Несколько дней рассказывал, начиная с утра и до того, как засыпали. По вечерам приходили послушать Филя с Ненилой, не пенявшие, что узнают не все. Перерывы повествования наступали, когда Софья Дмитриевна отвлекалась хозяйством или садилась за фортепьяно. Когда в первый раз при нем положила руки на клавиши, то не сразу начала играть, а посидела, опустив голову.
— Он хоть свадьбе нашей порадовался, — сказал Сергей Васильевич, — а дяденька даже не увидел тебя, хотя мне ближе отца был.
Может, еще оттого никуда не хотелось выходить, что в доме было очень чисто и красиво. Вся мебель заново полирована, и на видном месте в гостиной — его гравированный портрет в нарядной рамке. Похож, ничего не скажешь, но костыли изображены для понятности, что безногий, хотя ими с Херсона не пользовался…
Только через неделю навестили его старых друзей. Ивановы, заметно постаревшие, жили все так же согласно и ровно. А у Марфы Ивановны увидели печальную одинокую старость. Все в доме ветшало, двор зарос травой, у пустой собачьей будки провалилась крыша. Яша, не получивший пока места, уехал повидаться в Тулу и не писал бабке. Петя отправился туда же на лето, чтоб заработать резьбой печаток и перстней.
— А вы что же с ними не поехали? — спросила Софья Дмитриевна.
— Дура потому что, — ответила вдова. — Звали ведь оба. Так зятька побоялась оконфузить своей простотой. Сергей Васильевич знает, каков он важный барин. Сказала, будто дом без присмотра оставить боюсь… А еще — только вам признаюсь — Сашеньку все жду. Вдруг в отпуск приедет, а меня и нету…
— А где он сейчас? — спросил Непейцын.
— Во Франции, капитаном произведен. Пишет, как пустят, будто ко мне сначала, а потом уж в Тулу.
Непейцыны звали вдову к себе, предлагали прислать дрожки.
— Скоро приду, милые мои. Хоть сейчас вам, окромя друг друга, никого не надо, а в гости приду.
Редкостно теплое лето ласкало петербуржцев. Короткие обильные дожди обмывали листву, освежали воздух и снова пригревало не по-северному щедрое солнце. Жизнь на Песках походила на провинцию. Утром и вечером, брякая колокольцами, проходило стадо, обыватели переговаривались в окна через улицу, разносчики окликали кухарок по имени-отчеству. В доме Непейцыных все отдыхали от недавних странствий или от беспокойства за хозяина, исправно ели и крепко спали. Все, кроме Федора. Он явно тосковал, даже гитару забыл, не носил Георгия и кое-как исполнял свои обязанности, одетый в старый кафтан, тихий и похудевший.
— Может, зря Мадлену сюда не привез? — спросил как-то Непейцын.
— Помилуйте, с чем сообразно? — взъерошился Федор. — Будто у нас девок своих недохват!
— Но ты по ней сохнешь, — настаивал Сергей Васильевич.
— Сосет-с, — согласился слуга. — Однако должен я пренебречь.
— Смотри сам. А то напиши, чтоб сыскала попутчика да ехала сюда. Я тебе вольную выправлю, и живи своим домом.
— А что ж я делать тогда буду-с? — угрюмо спросил Федор.
— Вот и плохо, что ремесла никакого не знаешь, — подзадорил Сергей Васильевич.
— А разве домашняя услуга не дело-с?
— Дело, особенно если Мадлена за горничную работать станет.
— Нет-с, оно не сообразно-с… Мне и в Париже сказывали, что женатых тамо в камердины не берут… Пересилюсь как-нибудь, на Мадленке авось свет клином не сошелся…
— Однако ты Марынку к нам горничной прочил, — напомнил Непейцын.
— От необразованности тогдашней, — буркнул Федор.
Может, этот разговор не имел бы последствий, если бы вскоре не пришло письмо от Захавы, из газет узнавшего о возвращении гвардии в Петербург. Он писал, что капитан Тинель устроен отлично — занимается французским языком и математикой с сыновьями начальника завода, за что получает стол и квартиру. Но сейчас болеет — из его бедра выходят осколки гранаты, которые, по мнению доктора Баумгарта, не выдержали парения в русской бане. Это помешало капитану выехать на родину с другими пленными офицерами, недавно покинувшими Тулу, и теперь он ищет попутчика, ибо не выучился по-русски да к тому же принужден некоторое время передвигаться на костылях. Француз готов оплатить расходы спутнику до Парижа, если таковой будет из сословия слуг. В том же письме Захава сообщал, что Петя Доброхотов, простудившись в Туле, тоже лежит больной и твердит, что, окажись он в Петербурге у какой-то Марфы Ивановны, то уж давно бы поправился.
Одновременно пришло письмо из Ступина. Дворовый грамотей вывел под диктовку Моргуна, что у них все слава богу, а если Сергей Васильевич приехали, то знали бы про выезженную в дышло пару вороных жеребчиков четырех вершков[43] на которых не стыдно и генералу ездить. А он, Моргун, стал вовсе глухой, и у Аксиньи ноги пухнут, как сходит в воскресенье на погост. Лекарь-француз уж уехал, на дорогу ему дали короб еды да четверть наливки.
Обдумав эти письма, полученные, когда Софья Дмитриевна выезжала за покупками, Непейцын решил проверить, одних ли с ним мыслей будет столь близкий человек.
Прочтя письмо Захавы, она хотела что-то сказать, но Сергей Васильевич слегка прикрыл ей ладонью рот и подал второе письмо, после которого она спросила:
— А тебе нужны такие лошади?
— Гвардии полковнику с супругой приличней выезжать на красивой паре, а Моргун в лошадях смыслит, — ответил он.
— Далеко ли от Ступина до Тулы? — прозвучал новый вопрос Сони.
Непейцын поцеловал ее руку:
— Значит, не возразишь против такого вояжа нашего кавалера? — И обратился к вошедшему в комнату Федору. — Хотел бы ты поехать снова в Париж?
Федор покраснел и торопливо поставил на стол поднос с посудой, а Сергей Васильевич продолжал:
— Надобно из Тулы сопровождать до Парижа капитана Тинеля, сына нашего соседа…
— Я б с радостью, — сказал Федор сразу охрипшим голосом.
Через неделю, за которую была выправлена не настоящая вольная — для этого недостаточен оказался срок, — а годовой отпускной билет от Сергея Васильевича, заверенный приставом Рождественской части, Федор выехал на тройке в Тулу. Он увез с собой Марфу Ивановну, решившую повидать дочку, внучек и правнуков, народившихся у Любочки. Обратный путь Кузьма должен был сделать через Ступино, из которого приведет вороных.
Прощаясь с Федором, Сергей Васильевич сказал:
— Захочешь навек остаться во Франции, дело твое, ты человек свободный, — вольную вышлю за тобой следом. Ежели окажешься в крайности, то напиши, пришлю сколько-нибудь.
Но Федор ответил твердо:
— Еду с тем, чтоб Мадлену сюда привезть. Она ведь просилась, да я думал, блажь одна.
… 18 июля Семеновский полк высадился с кораблей в Петергофе и встал там лагерем. Шестинедельное плавание от Шербурга прошло вполне благополучно. Об этом рассказали Толстой и Якушкин, приехавшие в Петербург и зашедшие повидать Сергея Васильевича, представиться его супруге. 30 июля через наскоро построенные Нарвские триумфальные ворота гвардия вступила в Петербург. Непейцыны смотрели на это торжество из стоявшей в несметной толпе наемной коляски и чуть не плакали от радости.
Через несколько дней полковник в третий раз написал рапорт об отставке и поехал являться Потемкину. Он не застал командира полка в казармах, а на другой день тот сам пожаловал на Пески.
— Прежде чем перейти к вашим делам, Сергей Васильевич, я хотел бы рассказать, что думал по некоторым вопросам, сопровождая государя при поездке его в Англию, — начал генерал.