Дорогой чести - Владислав Глинка

Издали явственно доносились глухие удары пушек.

«Ученики Политехнической школы у орудий, — вспомнил Непейцын. — Видно, прав был Паренсов, когда говорил, что все забудут дети тех, кто в наших снегах лег, и станут восхвалять, защищать Наполеона… А вдруг Нилов, которого Петряев вспомнил, и был мой спаситель-ефрейтор? Эх, зачем не спросил хоть, которой они роты!..»

Выходя из Бондийского леса, заметили повертку на тот пригорок, о котором говорил Безобразов, поломанные кусты и вытоптанную конями дорожку. Но уже наступили сумерки, и семеновцы увидели Париж только на другое утро.

С пяти часов гвардейская пехота и гренадеры стояли на Бондийской дороге. Впереди виднелись дома селения Пантен с наглухо закрытыми ставнями и каменные ограды садов — готовые укрепления при обороне города. Но бой кипел дальше, у деревни Роменвиль, накануне занятой Раевским. Передавали, что общий штурм предместий должен был начаться одновременно с трех сторон, но австрийцы и пруссаки еще не подошли. С рассвета дрались одни русские.

В семь часов утра тронулся в бой гренадерский корпус, стоявший впереди гвардии. На место его выдвинулась Вторая гвардейская пехотная дивизия. Потом и она ушла штурмовать Бельвиль.

Теперь всю местность застлало дымом. Справа тоже грохотали пушки — там корпус Ланжерона атаковал Монмартр. Слева дивизия Горчакова теснила врага у кладбища Мон-Луи.

Генерал Потемкин объехал полк.

— Сейчас и мы тронемся. — кивнул он Непейцыну, стоявшему верхом перед ротой.

Сергей Васильевич оглянулся. На лицах солдат первой шеренги лежало строгое, сосредоточенное выражение. Даже у Морошкина из-под низко надвинутого киверного козырька смотрят серьезные глаза, как бы чужие этому шутнику и балагуру.

«Приходится батюшке-Парижу поплатиться за матушку-Москву», — вспомнил Непейцын солдатские слова, переданные вчера кем-то из офицеров. «Неужто опять чуть не один в полку верхом буду?.. — подумал он, поправляясь в седле и укорачивая повод. — Как Петряев сказал?.. Башку бы не снесло в последний день…»

И вдруг по всему фронту стала стихать пальба. Вот вместо общего гула, катившегося, как гром, то нарастая, то падая, стали слышны отдельные выстрелы. Вот и они уже редки. Прошло с четверть часа, и все смолкло. Что ж такое?

— Похоже на капитуляцию, господа, — сказал Краснокутский. — Может, и про нонешний день в наши послужные списки поставят: «Был в сражении при Париже». А мы только слушали его…

Капитан оказался прав. После взятия высот Бельвиля и того, как русские ядра стали падать на улицах, маршал Мармон, решив спасти город от бомбардировки, выслал парламентеров. Еще не начались переговоры, когда русские взяли Монмартр и установили там батареи. Париж лежал у ног союзников.

Вечером была подписана капитуляция, о чем очень скоро узнала вся армия. В эту ночь Сергей Васильевич почти не спал. Ворочался так и этак, закрывал глаза, старался дышать глубоко и ровно, считал до тысячи, уговаривал себя, что надобно скорей заснуть, потому что завтрашний день будет хлопотный. Ведь кто знает, не подойдет ли Наполеон и не начнется ли опять бой… И опять, открыв глаза, смотрел в щель холстины на небо.

«Неужели конец войны? — думал он. — Конец грохоту пушек, что и сейчас стоит в ушах, конец тряским телегам с окровавленными людьми, которых везут в тыл умирать, как увезли бедного Сашу Чичерина и тысячи ему подобных… Или ввяжется еще Наполеон? Но что он сделает с нашей силой?.. Ох, дяденька, родной мой, зачем не дожили до рассказа, как вага Сергей входит в Париж во главе гвардейской роты… Во главе?.. А ведь по пехотному уставу командиры рот в строю церемониальном идут пешие. Только командир полка да батальонные и адъютанты едут верхами… А я что же? Куда денусь? В зрители обращусь, ежели, скажем, в Париж вступать?..»

Он сел на походной кровати, которая заскрипела.

— Не спите, Сергей Васильевич? — спросил ночевавший в его палатке Толстой.

— Где там! А вы?.. Разбудил?..

— Так, дремал чуть-чуть. Вы о чем думали?

Непейцын пересказал цепь своих мыслей.

— Да, — подтвердил прапорщик, — по уставу оно так. Но надо поговорить с Яковом Алексеевичем. Вы же наш полковой стали, кровный. Нельзя вам не участвовать в таком торжестве…

Но обратиться к Потемкину оказалось некогда. Через несколько минут после слов Толстого в лагере послышался неясный шум. Не у семеновцев, а где-то дальше заговорило, загалдело множество голосов. Сергей Васильевич, опираясь на палку, допрыгал к выходу из палатки. Вставало солнце; дымя, догорали костры. Какой-то всадник скакал к ним от бивака преображенцев, где сновали полуодетые люди.

— Николай Николаевич! Никак, тревога? — сказал Непейцын.

— Не похоже — глядите, ружья не разбирают, — ответил уже стоявший рядом Толстой. — Сейчас узнаем, раз около палатки генеральной спешился.

— Подъем! Подъем! — понеслось через минуту по лагерю.

Но действительно, это не был сигнал тревоги. Не били барабаны, не играли трубы у соседей, кавалеристов. Через пять минут семеновцы знали, что пришел приказ быть готовыми к половине десятого утра для торжественного вступления в Париж. Началась ужасная суетня. Солдаты расстегивали ранцы, доставали чистые рубахи, ваксу, щетки, фабру, мел и дощечки для чистки пуговиц, нитки и иголки. Разжигали костры, чтобы греть воду для бритья, бежали к каналу мыться. У офицерских палаток суетились денщики и лакеи, выколачивали и чистили мундиры, ваксили сапоги. Калили на угольях костров утюги и щипцы для завивки, сновали туда и сюда с умывальными кувшинами и тазами. В дело пошло все, что сберегли за длинный поход для небывалого парада, прославившего этот день — 19 марта 1814 года. Сколько помады было втерто в кудри и лысины, сколько духов вылито на бакенбарды, шеи и мундиры!..

В восемь часов ударили барабаны. Становись в ружье! В эти минуты к палатке Непейцына подъехал генерал Потемкин.

— Вас, полковник, нынче прошу состоять при мне, — сказал он. — А роту вашу доверьте вести капитану Краснокутскому.

— Благодарю, Яков Алексеевич… Слушаюсь, ваше превосходительство! — только и нашелся сказать Сергей Васильевич.

— Кабы остались у генерала Властова, так и я как-нибудь при вас поехал, — вздыхал Федор, подавая барину перчатки.

Длинная-длинная колонна выстроилась на Пантенской дороге. Впереди — полк прусской конницы. За ней — наша легкая гвардейская кавалерийская дивизия, за которой союзные монархи со свитой из нескольких сот генералов и офицеров всех наций и всех родов оружия. Потом несколько батальонов австрийских гренадеров. За ними русский гренадерский корпус и вторая гвардейская пехотная дивизия, сутки назад штурмовавшие Бельвиль. Наконец, первая дивизия — молодцы, отобранные со всей необъятной России: преображенцы, семеновцы, измайловцы и гвардейские егеря. А за ними три дивизии кирасир — великанов в белых мундирах и черных нагрудных панцирях, на рослых конях, подобранных в масть по полкам, между которыми гремели медными орудиями конные батареи.

Французы, видевшие это триумфальное шествие, рассказывали потом о своих противоречивых чувствах. Они знали, что эти воины с обветренными лицами еще вчера убивали в боях их сыновей и братьев. И все же с восхищением смотрели на стройные шеренги победителей, шагавших по парижским улицам под грохот барабанов и звуки сверкающих труб.

Вступив в город через Пантенскую заставу, войска повернули направо по бульварам. И в предместьях народ теснился по сторонам улиц, а здесь парижане не только заполнили тротуары, но стояли на мостовых, так что почти касались фланговых гвардейцев. Балконы и крыши были усыпаны зрителями. Мальчишки влезли на фонарные столбы, на сучья покрытых первой зеленью деревьев. Взрослые французы в большинстве хранили молчание. Француженки махали платками, кричали что-то, улыбались победителям.

Вступив в город через Пантенскую заставу, войска повернули направо по бульварам.

Полтора часа шли по бульварам. Какой огромный город! Но вот повернули налево, и впереди показались Триумфальные ворота.

— Не позавидуешь нынче Наполеону, — сказал Потемкин.

— Да уж, — поддакнул адъютант Безобразов. — Идем сейчас по улице Ваграм, а только к одной площади Звезды, на которой скоро будем, сходятся улицы Гоша и Клебера, Иены и Фридланда. Сколько улиц и площадей Наполеон назвал именами генералов и в честь побед своих, сколько монументов воздвиг в память походов!..

— Вы хорошо знаете Париж? — спросил Непейцын.

— Перед войной с полгода здесь пробыл, — ответил Безобразов. — Лекции слушал в Сорбонне, по театрам куртуазил… Ага, конечно, сквозь арку и поворачивают на Елисейские поля. Оттуда вдоль Сены пойдем к Тюильри, а уж дальше не знаю куда…