Мы знаем, что ты помнишь - Туве Альстердаль

– Ты не делал этого, Улоф. Я знаю, что ты не делал ничего плохого с той девушкой. Это был не ты. Отец не должен был отсылать тебя из дома. Прости. Ты можешь меня простить?

Теперь, когда он понял, что перед ним его сестра, он взглянул на нее по-новому. Поначалу она была просто женщиной с довольно необычной внешностью. Красивая, в какой-то мере. Очки в яркой оправе. Ему понравились ее гитары в ушах. Они были прикольные.

А потом – раз – и перед ним уже Ингела. В лице этой чужой женщины он увидел свою сестру. Она была маленькой и босоногой, его старшая сестра, галопом уносящаяся прочь.

Эй, Улоф, иди сюда! Взгляни, что я нашла.

Не догонишь! Не догонишь!

Он потянулся за салфеткой на тумбочке и высморкался. Будто слон протрубил. Еще там стояла кружка с соком, ее он тоже выпил.

– Как ты здесь оказалась? – спросил он.

– Приехала на поезде, – ответила она. – Машины у нас нет.

– С какого вокзала?

– Стокгольм. Я живу там. У меня есть дочь. Так что ты теперь у нас дядя, Улоф. Хочешь взглянуть?

На экране телефона появился снимок подростка.

– Папа… – начал было Улоф, потому что чувствовал, что должен это сказать.

Это слово. Оно давило ему на грудь, словно валун, так что он не мог вздохнуть.

– Какая же все-таки удача, что ты приехал туда, – тут же подхватила Ингела, – что именно ты нашел его. Ты узнал, что там на самом деле произошло?

– Это была соседка.

Он почувствовал облегчение, когда узнал об этом. Пустоту. Больше его не станут запирать.

– Ты как, в состоянии сейчас говорить о похоронах?

Улоф кивнул, но говорила все равно в основном Ингела. О том, что Свен зарезервировал себе место на кладбище в Бьертро, но вряд ли хотел звать священника. Улоф подумал о маминых похоронах и о том, что он на них не поехал. Сидел и перечитывал ту открытку с указанием времени и места и рекомендацией насчет светлой одежды и пытался представить себе, что произойдет, если он окажется там и все эти чужие лица повернутся к нему, и, возможно, знакомые лица тоже.

Потом сестра заговорила о письмах, которые нашла в его пожитках, и он почувствовал, что сердится на нее за то, что она была там и рылась в его вещах.

– Почему ты никогда не отвечал на мамины письма? – спросила Ингела.

– Я не очень хорошо умею писать, – уклончиво ответил Улоф, после чего воцарилась тишина.

Слова, что в нем были, встали комком в горле, и он не мог их произнести. О том, что он читал письма, в которых мать писала, что, несмотря на то что он сделал, Улоф все равно останется ее сыном, а она его мамой.

Но вот чтобы написать «я верю тебе, Улоф», нет, такого она не писала.

– Дома больше нет, – сказал он наконец. – Все вещи Свена сгорели. Прости.

Легче было называть отца по имени, чем произносить слово «папа».

– Но, дружок, – ласково обратилась к нему Ингела, – тебе вовсе не нужно просить прощения за то, что кучка идиотов подожгла дом. Ты тут ни при чем.

– Полицейские рассказали, как все было. Они подожгли его, потому что там был я.

Его сестра заплакала. Слезы не помогут, хотел сказать Улоф, сколько бы ты ни плакала. Интересно, скоро у нее обратный поезд до Стокгольма?

– Я разговаривала с одной полицейской, с которой немного знакома, – выдавила наконец Ингела, когда Улоф уже начал подумывать, не дать ли ей салфетку или еще чего. – Ты тоже с ней встречался. Эйра Шьёдин. Я ей звонила, чтобы узнать, как обстоят с тобой дела. Она сказала, что это не ты убил Лину. Ты не делал этого.

После этих слов головная боль снова к нему вернулась. Тяжесть, которая тянула его вниз и заставляла думать, что он больше никогда не сможет встать с постели, несмотря на то что красивая физиотерапевт занималась с ним каждый день и он даже сам начал ходить к ней на процедуры.

– У них недостаточно доказательств, – продолжала между тем Ингела, – но Лина была еще жива, когда ты вышел из леса. Так что это не мог быть ты. Эта полицейская хотела, чтобы мы оба это знали.

Улоф повернул голову, избавив себя от необходимости смотреть сестре в глаза, иначе он тогда тоже заплачет. Вместо этого он уставился на красную кнопку, которую нажимал, когда ему нужно было в туалет или еще чего-нибудь.

– Пес, – проговорил он и закашлялся.

– Что ты сказал?

– У Свена пес был. Черный кобель. Не знаю, что за порода.

– Ты понял, что я только что сказала?

– Может, хватит об этом?

– Но ты невиновен, Улоф! И должен требовать восстановления своей репутации, своего доброго имени! Я работаю на Шведском телевидении, не как журналист, но я могу поговорить с нашими репортерами. Кто-нибудь наверняка заинтересуется твоим случаем.

– Замолчи, – проговорил он и нажал на кнопку вызова персонала.

Теперь он вспомнил, что так оно всегда и было. Ингела вечно им командовала – Улоф, иди сюда, сбегай туда, принеси то, унеси это.

– Но…

В голове что-то замкнуло. Он вспомнил слишком много. Он видел, как идет за Линой, нагоняет ее и убивает, в лесу или это было у воды – целый калейдоскоп картинок и образов того, как он это делает. И в то же время это она толкнула его, и он остался лежать на земле, а она сбежала. Накричала на него, нырнула между елями и была такова. Воспоминания спутались в тугой клубок. Улоф больше не знал, где правда, потому что все было ложью, что бы он там ни говорил и ни думал, потому что кто-то сказал ему, что это ложь и что все было по-другому.

– Ты должна поехать туда, – с трудом выговорил он.

– Куда – туда?

– В собачий приют. Не хочу, чтобы он оставался там.

– Мне жаль, Улоф, но я не могу взять к себе пса. Я живу в городской квартире, а у дочери аллергия…

Тут подошла медсестра и спросила, что ему нужно. От такого большого количества народа в палате сразу стало тесно.

– Как хорошо, что у вас посетитель, – проговорила медсестра.

– У меня голова болит, – пожаловался Улоф, – можно мне еще таблетку морфина?

Медсестра мило улыбнулась – они все время так делали – и дала ему два альведона. Как будто этого было достаточно.

– И