Шпандау: Тайный дневник - Альберт Шпеер

5 мая 1955 года. В прошлые годы британские офицеры, несмотря на свою сдержанность, дружелюбно приветствовали нас во время обходов по саду. Последние три дня от них веет ледяным холодом. Сегодня мы узнали, что на прошлой неделе им показывали фильм о Нюрнбергском процессе.

7 мая 1955 года. Несколько месяцев назад при посредничестве полковника Катхилла Берлинская мемориальная библиотека согласилась каждый месяц присылать нам две книги по архитектуре. В «Дер Хохбау» Эбингауза я наткнулся на первые вычурные здания послевоенной эпохи, возведенные на роскошном бульваре в Дюссельдорфе, Королевской аллее. «Бернатер Хоф» — образец посредственности. Здание банка «Тринкаус», сконструированное Хентрихом, одним из моих бывших архитекторов, с его прямоугольными двойными колоннами со стеклянными вставками, напоминает фасад, который мы проектировали для штаб-квартиры верховного командования вооруженных сил.

Еще мне прислали номер «Америкэн Билдер». Я с удивлением увидел много немецких имен: Гропиус, Мендельсон, Нойтра, Бройер, Мис ван дер Роэ. Естественно, я их всех знаю. Когда я учился у Тессенова в Берлине, многие из них работали, можно сказать, в двух шагах, и время от времени их эскизы, даже если они оставались только на бумаге, производили фурор. Мне всегда казалось, что большинство этих работ были созданы специально, чтобы шокировать публику — стеклянный купол над Альпами, театр в форме известняковой пещеры, сталактиты и все такое. Никого также не удивляло, что большая часть этих проектов так и оставалась эскизами, идеями, планами. Казалось, они вовсе не предназначены для реализации и попросту игнорируют социальные проблемы периода Депрессии.

Теперь, как я вижу, кое-что вышло из экстравагантной экспериментальной архитектуры тех лет. Если верить журналу, сейчас впервые появляется нечто вроде универсального стиля, стиля, который распространяется от Лондона до Токио, от Нью-Йорка до Рио. Но больше всего меня поражает, что он зародился в Берлине, в буквальном смысле на том же самом этаже Академии искусств. В Соединенных Штатах Мис и Гропиус, похоже, имеют большое влияние, которое не сумели завоевать в Германии.

Эта архитектура отличается умеренностью, строгостью и рациональностью артикуляции, она рассчитывает только на пропорции, достигает эффекта без орнаментальных дополнений — все эти черты характерны для прусской архитектуры. Может, я ошибаюсь, но вряд ли. Я всегда мечтал стать законным наследником берлинских классицистов, и мне до сих пор кажется, что садовый фасад новой рейхсканцелярии вместе с оранжереей обладали той сдержанной эмоциональностью, которую я всегда ценил в прусском классицизме. Но обстоятельства обрекли мои надежды на провал. Немец Мис ван дер Роэ с его стеклянным небоскребом на Александерплац — первым в мире — весьма далек от моей мечты. Но судя по фотографиям работ американца Миса ван дер Роэ, эти творения тоже созданы под влиянием Шинкеля. Я был согласен с Гитлером, строения Миса ван дер Роэ из стекла и бетона скорее относятся к миру технологий, чем к миру государства, и больше подходят для заводов, чем для оперных театров. Значит ли это, что я слишком узко мыслил, был слишком привержен традициям? Ясно, что в двадцать восемь лет идеи «Баухауса»[15] были мне непонятны. Но даже сейчас, в пятьдесят, я глубоко убежден, что высотные здания из стекла уместны только в промышленной сфере. Хорошими или плохими были наши идеи, но я по-прежнему считаю, что люди испытывают потребность в огороженном пространстве и дом должен прежде всего быть домом. В конечном счете все сводится к одному вопросу: потребность человека в жилище остается неизменной или меняется вместе со временем?

И еще: счастье человека зависит от чувства безопасности в доме или от количества люксов, т. е. уровня освещенности?

12 мая 1955 года. У Редера что-то случилось с речью. Несколько часов он не мог говорить. Ему больше не разрешают работать, как Нейрату в последние месяцы. Два раза в день он по часу сидит на стуле в саду, уставившись вдаль и погрузившись в мысли. Все остальное время он проводит взаперти в своей камере. Несмотря на все наши разногласия последних лет, мне глубоко жаль этого обреченного старика. Редер больше не хочет приукрашивать свое состояние; не могу понять, почему он делал это раньше.

15 мая 1955 года. Плановый визит британского генерала. Похоже, он настроен не так благожелательно, как его предшественник. Редер, которому стало лучше, хотел рассказать о своей болезни, но был настолько взвинчен, что не смог выдавить ни слова. Британский директор заставил его сесть. К счастью, Ширах, вместо того чтобы обратиться с личной просьбой, привлек внимание генерала к нависшей над Редером опасности.

Без всякой видимой причины полковник Катхилл грубо приказал мне отойти в дальний угол камеры. Генерал лаконично поинтересовался, есть ли у меня какие-то пожелания. Учитывая их отношение, я коротко ответил с официальным кивком:

— То же, о чем мечтает каждый заключенный. Это же очевидно.

Они резко развернулись и ушли без единого слова.

24 мая 1955 года. Говорят, вчера, в десятую годовщину нашего ареста, у ворот тюрьмы собрались журналисты и несколько сторонников Дёница — они ожидали, что Дёниц, чьи десять лет истекли, выйдет на свободу. Ширах, которому особенно трудно свыкнуться с мыслью, что на воле продолжается жизнь, заметил:

— Всего несколько? Ну и жалкая нация. Почему там не стоят десятки тысяч?

Но сегодня полковник Катхилл сообщил Дёницу, что по английским законам время, проведенное в тюрьме до суда, не зачитывается в срок. Ширах сделал злобное, но справедливое замечание:

— Всю дорогу он твердил, что его приговор, как и весь процесс, не имеет законной силы. Значит, сейчас он ведет себя непоследовательно, утверждая, что его срок подошел к концу.

3 июня 1955 года. Никто не сожалеет об уходе советского директора, который многие годы был с нами. Его преемник, дружелюбный майор, несколько месяцев изучал нашу структуру с нижнего уровня — под видом начальника охраны. Сегодня он объявил о первых переменах: с этих пор нам и в русском месяце разрешено утром и вечером по два часа гулять в саду в выходные дни.

Из американских тюрем сюда прислали новых профессиональных охранников; один прибыл из печально известного Алькатраса. Мы этому рады, потому что, как оказалось, профессиональные охранники лучше понимают проблемы и тревоги заключенных, осужденных на длительные сроки. Правда, они плохо реагируют, когда перед ними не заискивают: общение с поколениями покорных заключенных породило в них опасное чувство власти.