Мы остаёмся жить - Извас Фрай

– Сэмы уже приближаются, – напомнил я, – возможно, они вот-вот готовятся войти в город и ещё не знаю, что их здесь ждёт. Я прошу каждого из вас, когда вы их встретите, бросить своё оружие и поднять руки. Война закончилась. Живите в мирной стране. Когда-нибудь, мы вернём себе всё, что потеряли, но не на поле боя, а честном труде и борьбе за справедливость. Я больше не обербанфюрер, не офицер, никто. Всего лишь солдат несуществующей страны, готовый сполна заплатить за свои ошибки.

И я бросил свою фуражку и пистолет на землю.

– Я сдамся первым. И первыми, кому я сдамся – будете вы и ваша собственная совесть, солдаты.

– Не с места! Всем поднять руки! Будем стрелять! – голос сэмов, пускай издалека, но мог услышать теперь каждый.

– Но, – тихо сказал солдат, стоящий ближе всего ко мне, – кем мы будем, если сделаем это?! Трусами? Предателями?

Я искренне улыбнулся и ответил так, чтобы услышал только он один – ведь только у него хватило смелости задать этот вопрос:

– Свободными.

Бойня №3

Подымитесь, дети отечества, день славы настал. Против нас вышли тираны, кровавое знамя уже поднято вверх…

Продолжим тем, что смысл жизни сам находит нас, а остальное – только ложь и усталость. Мы пришли на этот свет, чтобы стать свободными. Эта разновидность истины постигается в самую длинную и шумную из ночей. И если мне удастся сохранить её до утра – значит, я победил. И больше ничто не сможем меня побеспокоить.

…К оружию, граждане, вставайте в батальоны. Их проклятая оросит наши поля.

«После победы, мы должны карать бунтовщиков», – таким был девиз кровавой недели, – «Карать по закону, но неумолимо». Коммуна ещё не пала – она по-прежнему живёт в наших сердцах. А они хотят вырвать её из нашей груди. Парижане продолжили защищать свой город, заливая баррикады, площади и улицы своей кровью. Самые отважные и достойные погибли в тот день; вместе и с теми, кто не имел к коммуне никакого отношения, а просто оказался не в том месте в неправильное время. Тем, кто остался в живых, пятнадцать лет пришлось провести на ужасных каторгах, где коммуна погибла от ударов кнутов и беспощадных болезней. Но дух её – навсегда останется жить на этих улицах.

Многим хотелось бы забыть это время, вычеркнуть его из памяти и истории. И всё равно ужасающие картины вновь и вновь возникают перед глазами, будто это происходит до сих пор. Конечно, мне приходилось слышать описания того, что бывает, когда армия входит в город с боем. В прошлом, я знал людей, рассказывающих о взятии Константинополя турками, захвате крестоносцами Иерусалима, разграблении монгольскими ордами русских городов… Но ещё никогда мне не приходилось находиться в центре событий и видеть всё своими глазами, будто всё самое ужасное и дикое, что было в людях, вырвалось наружу. Все, кто оказались в этом мире – стали жертвами. Да будет проклята память, раз за разом заставляющая меня переживать этот день снова и снова, каждый раз начиная с начала.

Вы слышите рёв этих кровожадных солдат? Они идут прямо к вам – резать ваших сыновей и подруг.

Хорошо было бы верить, что гибель коммуны всё равно принесёт какую-нибудь пользу нашей идее и истории. Хотя, несчастный, подвешенный за ноги, потерявший голос из-за собственных криков, медленно умирающий от рук палача – не думает о том, что эти страдания могут принести хоть какую-нибудь пользу. Боль – вообще никому не позволяет думать ни о чём другом, кроме как о самой себе. Все мучения в корне бессмысленны. А вокруг: один лишь триумф слепой жестокости. Но чем меньше каждая жертва заслуживает этой участи – тем справедливее будет приговор, вынесенный судьбой и историей каждому палачу. Наш конец – всегда ужасен. Но он приведёт к победе, рано или поздно. Возможно, не совсем к той, на которую мы рассчитывали. Но даже после смерти дух коммуны продолжит борьбу в умах тех, кто ещё не родился.

– Куда вы идёте?! – крикнула мне убегающая женщина, – в той стороне солдаты. Спасайте лучше свою жизнь.

Она бы ещё что-нибудь сказала, если бы не вспомнила, что ей тоже грозит смертельная опасность и тогда она снова бросилась бежать. Вот только куда? Выбраться из города – всё равно вряд ли возможно.

Я боюсь не смерти, которая бродит по этим улицам повсюду; даже не плена и последующей долгой каторги – мне приходилось уже бывать там и как им не удалось сломить мой дух тогда, так им не удастся сделать этого сейчас. Куда страшнее всего осознавать, в какой опасности оказалась Мария и её нерождённое невинное дитя. Стоило мне только найти её на днях вместе с Фрицем – как она снова будто испарилась в воздухе.

Та женщина, которая призывала меня спасаться – возможно, она уже мертва. Версальцы бродят тут и там, заходят с тыла и не оставляют в живых никого, кто бежит или сопротивляется. Я стою чуть ли не в самом эпицентре битвы между простыми горожанами и вооружёнными солдатами. Не сражение, а бойня – так её было бы правильнее всего назвать. Коммунары – те, кто ещё не пополнили трупные ямы – изо всех сил пытались удержать баррикады, последнюю защиту от орд зла. Но на одного живого бунтаря приходилось десять настоящих солдат, которые ещё до коммуны не питали особой симпатии к надменным парижанам. Слишком много людей погибло при обороне пригородов – защищать сам город было уже почти некому. Армии у коммуны больше нет, но её осколки будут держать отчаянную оборону на узких улочках ещё несколько дней, продлевая этот ад. Здесь, в одиннадцатом округе, опаснее и шумнее всего. Вскоре, во всём городе не останется мест, где не будут проводиться обыски, аресты и убийства. Ах, женщина, от кого и куда же ты бежала?! Останься ты на одном месте – мало что изменилось бы.

Я шел мимо самих баррикад, защитники которых уже через десять минут все до последнего будут мертвы. Я чувствовал себя призраком, до которого никому не было дела – сражение заняло всё внимание и последние мысли отважных мужчин, женщин и детей. Пули и камни пролетали мимо – всего в паре метров от меня. Обе армии – победителей и побежденных – смотрели друг на друга, не замечая человека, бродящего тут и там в поисках своей потерянной подруги. Будто я исчезал из этого мира постепенно, а может, уже