Звук снега - Кэтрин Кингсли

– Всего вам хорошего, – пробормотала она. – Вспоминайте о нас иногда.

– Всегда буду помнить, – произнесла Джоанна, с трудом преодолевая застрявший в горле комок.

Уэнди протянула Джоанне носовой платок с красивым узором.

– Я вышила его для вас, на память. Да хранит вас Бог! – сказала добрая женщина.

Ее лицо сморщилось, и из глаз ручьем потекли слезы. Примеру Уэнди тут же последовала Шелли. Они обнялись и зарыдали, трогательно уткнувшись друг другу в плечи.

Вперед, держа шляпу в руках, выступил Тумсби.

– Я так понял, что должен что-то сказать вам на прощание, – пробормотал он, уперев взгляд в землю.

– О, Тумсби! – выдохнула Джоанна, наклоняясь и целуя его в морщинистую щеку. – Спасибо тебе за все! Я всегда буду помнить и молиться о тебе.

– Вы тоже будете в моих молитвах, как и его светлость. Спокойной вам дороги, миссис. Мы все будем скучать о вас, – произнес он, терзая в волнении шляпу своими большими руками.

Настала очередь Амброза.

– Счастливого пути, ваша светлость, – сказал он и, испуганный попыткой Джоанны поцеловать и его, склонился в положенном по его должности поклоне.

– Спасибо тебе за все, Амброз. Я буду по тебе скучать.

– Ваша светлость.

Джоанна повернулась к Диксону. Он был единственный из слуг, с кем она еще не попрощалась.

– Диксон, – произнесла она и заморгала, стряхивая с ресниц выступившие, несмотря на все старания, слезы. – Ты даже не представляешь, как помог мне, когда я только приехала. Я никогда не смогу отблагодарить тебя за твою доброту.

– Я все делал с огромным удовольствием, – ответил он. Его лицо при этом дрогнуло, но он мгновенно взял себя в руки. Впрочем, по поблескивающим глазам не трудно было догадаться, что чувствовал Диксон.

Осталось самое последнее и самое трудное препятствие – Мило. Он стоял, прислонившись спиной к Маргарет, и пристально смотрел на приближающуюся к нему Джоанну своими темными глазами, так похожими на глаза отца и вместе с тем имеющими свое, присущее только им выражение. Джоанна присела возле него на корточки и взяла его маленькие ладошки в свои.

– Я помню, что вчера вечером мы уже говорили о моем отъезде, и ты вел себя очень и очень мужественно, – сказала она. – Но сейчас мне нужно, чтобы ты проявил еще большее мужество, был храбрее всех. Ты должен показать себя настоящим солдатом. Это очень нужно мне, а еще в большей степени твоему папе. Он будет очень нуждаться в тебе в ближайшие месяцы, да и в последующие годы тоже. Можешь ты сделать это ради меня, мой маленький мужчина?

Мальчик посмотрел ей прямо в глаза и кивнул.

– Я смогу. Я люблю тебя, Джоджо, – ответил он, почесав нос.

Джоанна порывисто обняла его и сильно прижала к себе. Понимая, что делает это в последний раз, она глубоко, стараясь запомнить, вдохнула его сладкий запах, поцеловала в пушистые волосы, а затем по очереди в обе мягкие детские щечки.

– Продолжай рисовать, – сказала она, стараясь сохранить выдержку. – Может быть, твой папа пришлет мне несколько твоих картин. Я ужасно люблю тебя, мой Мило. Желаю, чтобы твоя жизнь была счастливой и ты делал только хорошие вещи.

Джоанна резко встала и обняла Маргарет.

– Позаботься о нем, – произнесла она дрогнувшим голосом. – И о себе тоже. Спасибо тебе за все.

Маргарет, плечи которой конвульсивно подергивались, смогла в ответ только кивнуть.

Джоанна забралась в карету, устроилась рядом с Банч и прильнула к окошку. Хотелось еще раз получше рассмотреть лица людей, которых она успела полюбить за проведенное в Вейкфилде время, особенно Мило. Когда карета тронулась, он поднял руку и по-военному отсалютовал ей.

Джоанна ответила тем же, хотя руку подняла с трудом – сердце болело и билось так, будто намеревалось пробить ребра. На ее счастье карета быстро набрала скорость, оставив провожающих за поворотом дороги. Возблагодарив Бога за то, что помог ей сдержаться, Джоанна отвернулась от окошка и дала волю слезам. Плакала она еще довольно долго, пока не забылась в тревожном сне на плече Банч.

26

Уехала! Она уехала.

С момента отъезда кареты прошло не менее часа, а Гай все сидел на ближайшем к вдовьему дому холме. Вместе с Джоанной карета увезла за ворота Вейкфилда его сердце.

Даже то, что он пережил в плену у французов, казалось меньшей пыткой по сравнению с его нынешними переживаниями. Собственно, это он и имел в виду, когда говорил Джоанне, что его жизнь без нее станет не более чем бессмысленным существованием. Но только теперь, когда она физически покинула его, Гай до конца понял, насколько бессмысленной становится его дальнейшая жизнь и какой жестокий удар нанесла ему судьба. Отныне ему придется учиться чем-то заполнять время, проживать час за часом, неделю за неделей до тех пор, пока недели не сложатся в месяцы, а месяцы – в годы, пока он не умрет.

О, как ему хотелось бы называть Джоанну своей женой, засыпать рядом с ней ночью и просыпаться утром, шутить и смеяться, обсуждать с ней вечно возникающие в жизни мелкие проблемы и, конечно, вместе искать решение проблемам серьезным. Какое это было бы счастье – видеть, как постепенно растет ее животик, в котором она носит их первого ребенка, пережить чудо явления на свет новой жизни, обнять ее с первенцем на руках, а потом еще с одним малышом, и еще, и еще… наблюдать, как они растут, становятся взрослыми, и незаметно состариться рядом с ней.

Ничего этого не будет. Мечты ушли в прошлое, сгорели, не оставив после себя ничего, кроме пепла. Даже смутная надежда – пусть обещавшая множество трудностей им обоим, что Джоанна носит под сердцем его ребенка, обратилась в пыль. Слава Богу, что у него есть сын, его драгоценный Мило. Не будь Мило, Гривз просто-напросто сошел бы с ума. Но ради Мило он должен жить, должен сохранять рассудок и делать все, чтобы стать хорошим отцом. К тому же вдвоем с Мило будет легче сохранить память об этих месяцах, прожитых рядом с Джоанной. Никто не в силах отнять у них эти воспоминания. Даже Лидия не сможет. Впрочем, как раз у нее на это меньше всего шансов.

В стремлении как-то отвлечься от измотавших его до глубины души переживаний и рассуждений Гай прыжком встал на ноги и позвал пасущегося неподалеку Викара. Через мгновение верный конь стоял рядом и, будто желая успокоить хозяина, шумно дышал ему в шею. Гай вскочил в седло и поскакал вниз по склону холма, пытаясь заставить себя думать о деловых бумагах, которые ждали на письменном столе. Попытка, однако, оказалась безуспешной. Мысль о письменном столе вполне естественно напомнила о библиотеке, затем перескочила к Джоанне, к тому, как они спорили там о самых разных вещах и говорили практически на любые темы. А теперь все, что осталось у него от Джоанны, – это картина, которую по своей доброте дала ему Банч. Только это.