Чекисты рассказывают... Книга 2-я - Виктор Егоров

— Да, вы правильно поняли... Впрочем, это, кажется, не очень трудно понять... Но о телеграмме мы могли бы позаботиться. Вот вам листок бумаги. Пишите.

Ольга написала телеграмму, протянула ее Птицыну.

— Ваша телеграмма будет отправлена.

— Из Бреста?

— Нет, из Москвы. А сейчас прошу вас... — И Александр Порфирьевич подал Ольге пальто.

В тот же день Медичка была отправлена в Москву. Вместе с ней летел и Птицын.

На первом же допросе Ольга собственноручно написала обстоятельные ответы на вопросы. Арестованная ничего не скрывала и даже не пыталась скрыть. Это, пожалуй, шло не от отчаяния, а от сознания: иного пути нет. Она вела себя так, словно давно ждала подходящего случая, чтобы рассказать советской контрразведке о своей шпионской работе. Ее не очень беспокоили утомительные допросы и, видимо, не очень тревожила перспектива суда. И это иногда озадачивало следователя. Однажды он спросил ее:

— У вас сегодня такой вид, будто вам нездоровится. Может, прервем?

Она вскинула на него длинные ресницы и несколько вызывающе ответила:

— Как вам будет угодно. Лично я готова продолжать.

— Вы пользуетесь прогулками?

— Да, благодарю вас...

— У вас есть сигареты?

— Да, благодарю вас...

— Вам дают книги?

— Да, благодарю вас...

— У вас есть какие-нибудь просьбы?

— Нет.

— Почему вы отказались встретиться с представителем консульства вашей страны?

Ольга посмотрела на следователя и сказала:

— Я знаю, что в этом доме вопросы задавать — ваша прерогатива. И тем не менее не могу не спросить: а что я скажу консулу, когда встречусь с ним? Что я агент разведки?

— Ну что же, как вам угодно...

И она продолжала рассказывать, как все это было. Ольга никого не щадила: ни себя, ни своих хозяев. Она никого не старалась выгородить, оставить «в тени». Она ни на чью помощь не рассчитывала.

Следователь уже знал, что эта молодая женщина в последние годы жила двойной жизнью: в институте — серьезна, вдумчива, сдержанна, достаточно прогрессивна в своих суждениях, оценках разных событий. Но это грим. Подлинное ее лицо — падкое на деньги, легкомысленное существо, для которого жизнь — это мимолетные развлечения. Но такой она представала лишь перед узким кругом особо близких ей людей, которым доверяла.

Теперь перед следователем сидела совсем другая Ольга: ни та, что носила маску, ни та, что так цинично смотрела на окружающий ее мир. Это была женщина, видимо, принявшая какое-то трудно давшееся ей решение. Следователь пытался понять: что произошло с этой женщиной? Прозрела, опомнилась? Внезапно наступило духовное обновление? Нет, конечно. Но нельзя было не заметить, как внутренне переменилась Ольга. И эта перемена в известной мере определила ее поведение. У нее не было каких-то убеждений, идей. Была лишь жажда сладкой, бездумной жизни. И сейчас она поняла, что поставила не на ту карту, что она проиграла, и не одна, а вместе со всей своей компанией, ставшей теперь для нее ненужной, далекой и даже враждебной. Она знала: бывшие ее хозяева палец о палец не ударят для спасения или хотя бы облегчения ее участи. И Ольга избрала для себя единственно правильный в ее положении путь: раз попалась, да к тому же с явными уликами, надо признаваться во всем.

Говорит она тихим, размеренным голосом, глядя следователю прямо в лицо.

Ее родители еще до первой мировой войны, сразу же после свадьбы покинули Россию. Отец — немец. Мать — русская. Жили недалеко от Саратова, на берегу Волги. Жили небогато, бедствовали и в далекие неведомые края отправились в поисках счастья. Куда ехать, где найдешь это счастье? Все решило письмо дяди Андрея. Мамин брат жил в Тунисе, писал, что преуспевает, стал хозяином солидного «оффиса». «Приезжайте, не пожалеете».

Мама и бабушка трогательно прощались с Волгой, даже всплакнули. А отец был более сдержан, хотя и у него на душе горько — тяжело ему уезжать с берегов этой широкой русской реки: здесь жили отец и дед его, здесь он родился, рос... Отчий дом! И даже там, далеко-далеко от Волги, под знойным небом Африки, одной из первых колыбельных песен, что напевала бабка Олюшке, была грустная песнь о русской реке. Отец сердился на бабушку, говорил, что с Россией, с Волгой все и навсегда покончено, и грозно объявил, что жизнь в доме своем намерен строить на европейский лад.

Мама смотрела на гневавшегося супруга иронически — пусть себе тешится, ворчит, она-то уж знает — в доме будет так, как она того хочет. А она пожелала, чтобы в доме всегда звучало русское слово и чтобы на столе появлялась русская еда. И Олюшку свою воспитывала так, чтобы помнила и чтила Россию.

Небо Африки оказалось не очень милостивым к переселенцам. Дядюшка явно переборщил в своих восторженных описаниях райского житья в Тунисе. Пришлось перебазироваться в Грецию, оттуда в Югославию. А начало второй мировой войны застало их в Швейцарии.

Ольга тогда была еще крохотулей. Только по рассказам мамы она знала, что в Цюрихе семья их тайно помогала русским военнопленным, бежавшим в нейтральную страну. Когда стало известно, что несчастных этих людей хотят вернуть в Германию, с решительным протестом в адрес правительства выступили местные коммунисты и социалисты. Олины родители не были ни коммунистами, ни социалистами, но они принадлежали к тем прогрессивным людям, которые присоединили и свои голоса в защиту русских военнопленных. И правительство вынуждено было отказаться от своих намерений... В память о тех днях сохранилась у Ольги дудочка, подаренная ей пленным русским солдатом, с которым мама подружилась в парке — он там помощником садовника работал.

В трудные послевоенные годы судьба перебросила их из Швейцарии на север Европы. Они переехали в столицу маленького государства, куда из Туниса давным-давно перебрался дядя.

Здесь Ольга заканчивала гимназию, здесь и спотыкнулась, шагая по неширокой и ухабистой дороге жизни. И не последнюю роль тут сыграл все тот же легкомысленный дядюшка, Андрей Филиппович, господин Андреас — так он именовал себя, так именовали его друзья и сподвижники.

Сподвижники — это из его терминологии. К ним он причислял тех немногих, о которых говорил сугубо доверительно: «Спасители России!»

О том, что «золотых гор» не будет, что дядя по меньшей мере хвастун и обманщик, стало ясно в первый же год жизни на новом месте. Но отнюдь не только по этой причине полоса отчуждения легла между двумя семьями, и в первую очередь между братом и сестрой. Господину Андреасу не нравилось, что сестрица втайне от мужа вынашивает план возвращения на родные волжские берега, не по душе ему были и люди, бывавшие в доме сестры. Среди близких ее подруг — Эрика Мейснер, активная участница движения Сопротивления, познавшая весь ужас гитлеровских концентрационных лагерей. Там она подружилась с русским доктором Анной и бережно пронесла эту дружбу через все военные и послевоенные горести. Они и сейчас сравнительно регулярно переписываются. Вошли в круг друзей дома Марии и родственники Эрики, коммунисты. А для господина Андреаса — это уже «красная зараза», это единомышленники его злейших врагов.