Косые тени далекой земли - Го Осака

Вдруг Рюмону страшно захотелось выпить. Уже давно у него и капли пива во рту не было: врачи запретили. Долго ему не продержаться… Сможет ли он когда-нибудь бросить пить?

Отогнав лезшие в голову беспорядочные мысли, он вернулся к письму.

«Теперь о Гильермо. Он с самого начала был на той стороне, то есть в лагере мятежников, правда, в первое время мы все же несколько раз связывались друг с другом через лазутчиков, которые были в обоих лагерях. Но прошло полгода, он совершенно перестал давать о себе знать.

Как я узнала потом, Гильермо разочаровался в Сталине и его методах и принял решение перейти на сторону Франко. По его словам, даже Франко был все же меньшим злом, чем Сталин.

И действительно, глядя на теперешнее положение в Союзе и в Восточной Европе, хочешь не хочешь, а приходится признать, что сталинизм до неузнаваемости исказил идею коммунизма. И мне кажется, что этот бурный поток, размывающий старые основы, теперь уже никому не остановить».

Она была совершенно права.

Если бы Кивако прожила еще три дня и дожила до 9 ноября, она смогла бы стать свидетельницей поворотного пункта в истории – падения Берлинской стены.

«Последний раз я встретилась с Гильермо случайно в тринадцатом году эры Сёва,[119] в Париже.

Я как раз собиралась доставить в советское посольство некоего Орлова – высокопоставленного сотрудника НКВД, который зарезал моего дядю.

И вдруг перед нами, откуда ни возьмись, вырос Гильермо.

Вместо того чтобы помочь мне, он ударом сбил меня с ног и помог Орлову бежать на Запад. Он предал не только Сталина, но и меня. Нет слов описать, насколько я была потрясена его поступком.

Итак, мой дядя погиб, Гильермо меня бросил, и я осталась в Париже одна. И поскольку я не сумела предотвратить побег Орлова, мне были отрезаны все пути, кроме одного – затаиться где-нибудь в таком месте, куда не дотянется длинная рука Сталина и партии.

Я постаралась затеряться в гуще парижской жизни и начала все заново.

Должна тебе сказать, что для одинокой женщины жизнь в чужой стране требует поистине нечеловеческих усилий. В конце концов, стараясь не привлекать к себе внимания, я попыталась установить контакт с парижским отделением Това Цусин – информационным агентством, которое возглавлял мой отец Сохэй.

Глава парижского отделения Игараси Кёскэ был человеком с размахом.

Я смогла снискать его расположение своими давно испытанными приемами, назвала свое настоящее имя и заручилась его покровительством. Как ты и сам знаешь, Игараси после возвращения в Японию женился на мне и принял фамилию Кайба.

Вскоре после нашего знакомства я переехала к нему жить и начала занятия живописью и дизайном. Одновременно начались и уроки другого рода – отвыкания от алкоголя…

Подчиняясь суровым наставлениям Игараси и под строгим его надзором я начала мучительную битву с алкоголизмом. Это испытание было одним из самых тяжких в моей жизни, но мне все же удалось до возвращения в Японию вырваться из пут, которыми связал меня алкоголь.

Я и сейчас благодарна Игараси за то, что он мне в этом помог».

Рюмон вздохнул. Бот, значит, что заставило ее побороть болезненное пристрастие к алкоголю…

Выходит, что познакомились они с Игараси еще в Париже.

«На прошлой неделе ты позвонил мне из Мадрида, чтобы спросить о супружеской паре по фамилии Нисимура.

Я тогда ответила тебе, что они числились в Интернациональной бригаде под именами Рикардо и Мария и что после роспуска бригады бежали в Париж, где я с ними и встретилась. Разумеется, все это ложь.

Помнишь, я сказала тебе, что они несколько раз помогли нам с Игараси спастись от фашистской организации «Круа де Фё»?[120] Но, подумай, ведь организацию «Круа де Фё» распустили еще тогда, когда был сформирован первый Народный фронт Леона Блюма…[121]

Поскольку произошло это в июне одиннадцатого года эры Сёва,[122] то есть незадолго до начала гражданской войны в Испании, получается, что к моменту, когда я перебралась из Испании во Францию, эта организация уже не существовала. Если бы ты разбирался в новейшей истории Франции, ты бы сразу сообразил, что я тогда просто сказала первое, что взбрело мне в голову».

Рюмон помрачнел.

И правда, он знал французскую историю намного хуже, чем испанскую. Если бы он разбирался в ней лучше, он бы сразу усомнился в рассказе Кивако и гораздо раньше смог бы докопаться до истины.

«Как раз в это время всю Европу охватил пожар войны.

В марте четырнадцатого года эры Сёва[123] – через несколько месяцев после начала моей новой жизни – армия Франко свергла правительство Республики, и испанская гражданская война закончилась. Спустя еще полгода нацистская Германия оккупировала Польшу и началась Вторая мировая война.

Осенью того же года произошло еще одно событие, ставшее поворотным пунктом в моей жизни.

По работе в Париж приехал Домото Кэндзиро – крупная фигура в японских финансовых кругах того времени, и в разговоре с ним Игараси услышал чрезвычайно важную новость.

Домото был с давних пор близким другом моего отца и рассказал Игараси следующее. Мой сводный брат Кайба Мицуру – единственный наследник рода – примерно год назад умер и теперь, таким образом, некому передать родовое имя. Поэтому отец наводил справки в Мексике и в Испании, делая все возможное, чтобы отыскать меня.

По-видимому, отец убедил свою жену Сино в необходимости внести меня в семейный список, чтобы не дать угаснуть роду Кайба. Я слышала, что, поскольку Кайба Сюнсай к тому времени уже умер, Сино не решилась очень уж противиться решению мужа.

Для меня этот факт стал бесценной возможностью окончательно порвать с моей былой жизнью. Одновременно, став наследницей рода Кайба, я принесла бы облегчение душе моей покойной матери Таки.

Через Игараси я дала знать Домото, что я и была той самой Кивако, дочерью Кайба Сохэй, которую он разыскивал. Я слышала, что, когда Домото передал эту новость отцу, тот на радостях устроил в саду салют из шампанского, после чего газон представлял собой весьма жалкое зрелище.

Я точно не знаю, как отец подготовил почву к моему приезду. Но, так или иначе, в январе следующего, пятнадцатого, года эпохи Сёва[124] я приехала в Японию как дочь Кайба Сохэй, причем считалось, что я возвратилась после долгой учебы в Париже. Я ступила на родную землю впервые после моего отъезда в Мексику – впервые за десять лет.

В следующем году закончилась Тихоокеанская война, и Игараси вернулся из Европы в Японию.

Зная, сколь многим я была ему обязана, отец решил женить его на мне и сделать наследником родового имени. В то время Игараси было сорок два, но женат он еще не был.

Поскольку Хосоя Кацудзи уже давно не подавал о себе вестей, сердце мое было свободно, и, не переча воле отца, я вышла замуж за Игараси. Было мне тогда двадцать восемь лет.

Когда я узнала о твоем плане отправиться в Испанию на поиски Гильермо, новость эта, не скрою, взволновала меня до глубины души. С одной стороны, я понимала, что, скорее всего, Кацудзи давно уже погиб, с другой – желала, чтобы он все-таки был еще в живых. Я хотела узнать о том, как он прожил свой век, но боялась, что, если он уцелел, мое прошлое может выйти наружу.

Хотя я и распорядилась, чтобы Синтаку Харуки изо всех сил мешал тебе в поисках, какой-то частью сознания я всегда верила, что такой журналист, как ты, преодолеет все препятствия и доберется до правды; эти два противоречивых чувства боролись в моем сердце. Иногда мне казалось, будто я наблюдаю за игрой, от исхода которой зависит моя судьба.

Столько же беспокойства доставляла мне на протяжении долгих лет несчастная судьба Кадзуми.

Вернувшись в Японию, я послала письмо супругам Нисимура, чтобы удостовериться, все ли с ней в порядке. Сидзуко ответила мне пространным и прочувствованным письмом, в котором писала, что Кадзуми жива и здорова, что она растет, считая себя их дочерью, и что она, Сидзуко, не хотела бы, чтобы я объявляла себя настоящей матерью девочки и тем самым разрушала их домашний очаг.

В ответ я описала ей свое новое положение и предложила свою помощь, если в ней будет нужда.

Сидзуко и потом время от времени писала мне, рассказывая о том, как растет Кадзуми. Все письма, которые я получила от нее, ты найдешь вместе с этим моим письмом. Я думаю, прочитав их, ты сможешь хорошо представить себе, какой была твоя мать в детстве.

В новогодние праздники двадцать девятого года эры Сёва[125] супруги Нисимура погибли в автокатастрофе.

Новость о том, что Кадзуми, у которой не осталось родных, после их смерти решила приехать в Японию, взволновала меня до глубины души. Она мне потом рассказала, что родители беспрестанно внушали ей, что, если с ними что-нибудь случится, она должна обратиться ко мне.