Разные годы - Оскар Курганов

— Я слушаю все это с необычайным интересом, — говорил мне потом один из крупнейших наших физиков, — ведь все, что говорят эти люди, весьма далекие от атомной энергетики, очень близко к истине. Подумать только, какой переворот в умах!.. Десять — пятнадцать лет тому назад никто из них даже не знал о существовании таких слов: «атомный реактор», «цепная реакция», «тяжелая вода»…

— А крупнейшие гидротехнические проекты они излагают с завидной популярностью, — заметил проектировщик.

Да, век атома вошел в наши дома, в наше сознание, в нашу жизнь и породил не страх, не отчаяние, не безысходность, а новую дерзновенную силу, новые мечты, новые замыслы.

Когда взорвалась первая атомная бомба в пустынном районе штата Нью-Мехико, американский генерал Гроувз написал:

«Что будет с нами, людьми? Мы вторглись в область, которая была подвластна только всевышнему».

И вот в маленьком городке Ново-Воронежском, вблизи которого сооружается атомная электростанция, в комнате для приезжих сошлись случайные спутники, люди различных профессий — от рядовых рабочих до крупнейших ученых, люди самого разнообразного уровня знаний и культуры. И их размышления об атомной энергии, об атомном веке, о будущем нашей планеты полны оптимизма, веры в человеческий разум; для них атомный век — это век коммунизма и счастливой жизни на земле. Они рассказывают друг другу о грандиозных проектах изменения климата целых континентов, об использовании атомной энергии для переброски теплых вод Японского моря в Охотское, об орошении пустынь и превращении их в цветущие долины.

Все это воспринимается как фантастика, но люди говорят об этом как о вполне реальных делах самого ближайшего будущего. Их дерзновенная мечта шагает через хребты и океаны, проникает в недоступные районы, мчится в космос.

— Что ж, по-видимому, советский человек, владеющий атомной энергией, поистине становится великаном!

— Если будет мир, — начинает мастер-монтажник, — то мы сможем…

И это «если» бросает легкую тень на их замыслы и мечты.

— Атомный век должен быть только мирным, — резко говорит физик. И сразу же начинает рассказывать о великих возможностях атомной энергетики, о мирном атоме.

Атомный век должен быть только мирным! И тогда он принесет всем людям на земле то, к чему они стремятся тысячи лет, — счастливую жизнь.

Поселок Ново-Воронежский

Воронежской области, 1963, октябрь

ПОДЗЕМНАЯ ОДИССЕЯ

В тридцати километрах от Луганска, на шахте имени XIX съезда КПСС треста «Ленинуголь», в лаве крутого падения четвертого участка произошел обвал породы. Все люди, находившиеся в зоне катастрофы, выскочили к штрекам и быстро поднялись на поверхность земли. Только двум забойщикам — Анатолию Шурепе и Александру Малине — не удалось выбраться из лавы.

Никто не знал, в каком месте они находились, в каком уступе лавы добывали уголь, и, как это бывает в атмосфере беды, начали возникать различные спасительные догадки. Кто-то высказал предположение, что Шурепа и Малина ушли из лавы и поднялись на-гора до конца смены — иногда они так поступали, — а стало быть, и до обвала. Но лампочек Шурепы и Малины на месте не оказалось, да и ламповщица Паня не видела забойщиков в раздевалке. Но, может быть, они, не переодеваясь, ушли домой? Это казалось невероятным, но в таких случаях даже невероятное кажется возможным. Послали гонцов в поселки, где жили Шурепа и Малина, но этим только взволновали их семьи — домой они не возвращались. Жены и дети побежали к шахте, за ними — друзья, соседи, да и семьи всех других шахтеров дневной смены. Тревога неслась по шахтерским поселкам, от дома к дому, от семьи к семье. Сомнений не было — Анатолий Шурепа и Александр Малина остались под землей. Их надо было найти. Мало того — если они еще живы, то к спасти.

Естественно, что лучшие и опытнейшие забойщики начали прорубать проход в лаве крутого падения, на которую только что обрушились громадные массы породы. Казалось, что достаточно одного лишь прикосновения руки, чтобы новая подвижка породы, новый обвал похоронил здесь и тех, кто осмелился вступить в поединок с невидимыми и грозными силами стихии.

Через семнадцать часов опаснейшего и непрерывного труда был обнаружен Анатолий Шурепа, а еще через пятьдесят четыре часа спасли и Александра Малину.

Три дня и три ночи весь шахтерский поселок, все горняки и их семьи, все, кто имеет даже самое отдаленное отношение к тяжелому труду углекопов, жили судьбой двух человек, оставшихся под землей. Три дня и три ночи не стихала битва за их жизнь. Три дня и три ночи люди шли по узкой тропе, проложенной между страхом и бесстрашием, надеждой и отчаянием, отвагой и унынием. Двадцать шесть забойщиков с величайшей осмотрительностью и мужеством прорубали себе дорогу, ползли все вперед и вперед, все вверх и вверх по крутым, почти отвесным пластам угля и земли, прокладывали себе путь пневматическими молотками, которые выключались только для того, чтобы прислушаться: не кричит ли кто-нибудь, не зовет ли на помощь, не стучит ли по крепежным стойкам?

За движением этих людей не следили журналисты. По их следам не мчались кинооператоры на своих стремительных машинах, по их пятам не ползли люди с телекамерами или хотя бы с узкогорлыми микрофонами.

Вот почему мне приходится с придирчивой скрупулезностью восстанавливать все детали тех дней на шахте, минуту за минутой, час за часом разматывать клубок событий. И, дойдя до первой ниточки, рассказать обо всем, что произошло на шахте, где трудились и трудятся Анатолий Григорьевич Шурепа и Александр Захарович Малина.

Второй месяц на Луганщине стояла нестерпимая жара. Над степью повисло пыльное облако, солнечные лучи пронизывали его багровым светом. То ли от утренней дымки, то ли от пыльной завесы, застилавшей горизонт, но весь окружающий мир приобрел какие-то причудливые очертания. Издали казалось, что даже терриконники, эти извечные спутники донецкого пейзажа, плыли в раскаленном воздухе, подобно айсбергам в безбрежном море. Впрочем, это представление быстро исчезало — дорога поворачивала в зеленые горняцкие поселки, в тенистые шахтные дворы, где были даже устроены фонтаны. «Новые шахты, — бросил Алексей Иванович, скептически настроенный водитель нашей машины, — на земле вроде парка культуры — фонтаны, цветы, а под землей все тот же уголь…» — «Ну, не тот же, — возразил ему молодой трестовский инженер, ехавший по своим делам на шахту, — теперь и под землей чисто, светло, электропоезда, комбайны…»

Алексей Иванович усмехнулся, у него были готовы возражения, но он явно не решался вступать в спор с инженером в присутствии приезжего человека. Но, помолчав минуту или две, он все же не без иронии спросил:

— Это где же светло и чисто? На «Сутагане»? На четвертом участке?

— Ну, «Сутаган» — это старая шахта, да и она изменилась. А четвертый участок — что о нем говорить? Он кончился.

— Беда помогла. Беда всех уму-разуму учит, — заключил Алексей Иванович, и инженер кивнул головой. Алексею Ивановичу было лет пятьдесят, он вырос в этих местах, всех и все знает, обо всем у него есть свое мнение, на все события свой взгляд, обычно не совпадающий с общепринятым. Было у него свое суждение и о событиях на шахте имени XIX съезда КПСС.

— Я эту шахту называю по-старому — «Сутаган». Новое название трудно привыкается — «Сутаган» и «Сутаган».

— Что такое «сутаган»?

— Говорят, по-татарски — котел с водой. Это верно, здесь под землей много воды. Трудно вам передать, как вода мучает здесь шахтеров.

Молодой инженер подтвердил, что приток воды в шахте достигает полутора тысяч кубометров, для ее откачки действуют двенадцать мощных, 300-кубовых насосов. Алексей Иванович напомнил, что в 1959 году вода залила шахту. На двадцать один день прекратилась добыча угля, люди день и ночь откачивали воду.

— Это легко сказать — двадцать один день откачивали воду, — сказал Алексей Иванович, — а если себе представить, что люди сутками стояли по пояс в воде, — насосы выходили из строя, а люди наши — разве они могут устать? Иных начальник шахты силой выводил на поверхность. Ведь это и опасно — утонет и не найдешь. А шли, рисковали жизнью, не за деньги, по своей воле. Вот бы ту тонну угля, которую добыли после затопления, выставить где-нибудь в Москве — поклонитесь, мол, люди, этому углю — он дороже золота или каких-нибудь там драгоценных камней. Вот она какая, шахта «Сутаган».

Алексей Иванович плавно затормозил машину, — опытный мастер своего дела, он все делал как бы автоматически, — свернул на проселок и вскоре остановился у стареньких надшахтных построек.

— Это так называемый четвертый участок шахты «Сутаган», — сказал молодой инженер и повел меня к стволу.