За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

— Роль тени отца Гамлета, какую же еще. Где он сейчас? Никто не знает. Или опять сбежал за границу, или прячется в каком-нибудь глухом углу. Если и вернется, так только в самый канун восстания, чтобы снова сбить всех с толку, как это было в апреле.

— Какой нынче месяц? — спросил Троцкий, вслушиваясь в уличный шум. вновь расцвеченный приветственными возгласами «Лев Давыдович, с возвращением вас!» и «Лев Давыдович, покажитесь хоть на секундочку!».

— Да уж сентябрь наступил.

— Осень, моя любимая пора… А почему бы не подгадать революцию к двадцать пятому октября, дню моего рождения? — Пока это звучало только в порядке шутки, но ведь недаром говорят, что хорошая шутка дело рядит.

— Было бы просто замечательно! — Рида от собственной безудержной лести уже просто выворачивало. — Великая октябрьская троцкистская революция! Звучит!

— Надо подумать. — Троцкий промокнул салфеткой губы.

Рид вспомнил, что почти то же самое ему недавно говорил Сталин. Ну и мыслители подобрались, прямо один к одному! Спинозы на вас нет!

Страсти снаружи тем временем все накалялись, и в окно летели уже не только цветы, но и более увесистые предметы. Патронная гильза от трехлинейки, например, едва не угодила в вазу с фруктами.

— Уж простите меня. — Троцкий встал. — Нельзя долго испытывать терпение революционных масс. Мы ведь, по сути, всего лишь народные слуги. Пойду брошу парочку ободряющих слов.

Спустя минуту с балкона уже доносилось сакраментальное:

— Превратим перманентную бойню в перманентную революцию!

Теперь можно было вздохнуть спокойно. Переходя с митинга на митинг, с одного собрания на другое, с трибуны на трибуну, пересаживаясь из президиума в президиум, Троцкий поневоле дотянет до самого грандиозного представления в своей жизни — всеобщего вооруженного восстания А уж потом пусть хоть удавится! Дальнейшее Джона Рида не интересовало.

Громадная деревянная бочка на колесах, запряженная парой костлявых кляч, негодных даже для живодерни, задом подкатила к берегу канала, огибавшего нищую городскую окраину. Содержимое бочки глухо плескалось, наполняя окрестности резким зловонием тюремного нужника.

Мужичок— парашник долго мучился с пугливыми лошадками, подгоняя их поближе к воде. Когда же дощатая крышка с ассенизаторской бочки была наконец снята, из густых нечистот, словно Нептун из пены морской, восстал могучий бородатый мужчина в драной тельняшке. Прохожие старушки, невольные свидетельницы этого воистину чудесного явления, перекрестились, и от греха подальше пустились наутек.

Тщедушный парашник был заранее готов к подобному повороту событий, однако на всякий случай спрятался за лошадьми, словно ища защиту у этих разнесчастных тварей.

Слов благодарности от своего не совсем обычного пассажира он не ожидал, но и к такой лавине забористого военно-морского мата был тоже не совсем готов.

— Ты почему, селедка пучеглазая, драть тебя реей в зад, дерьмо под самую крышку налил? Сказано ведь тебе было, пингвин ушастый, только полбочки наливать!

— Кабы это от меня одного зависело, — стал оправдываться парашник. — Тюремный надзиратель над душой стоял и в каждое поганое ведро палкой тыкал. Кто бы меня с полупустой бочкой за ворота выпустил? Стража сразу бы недоброе заподозрила.

— Хорошо тебе, черпак дырявый, сейчас баланду разводить, а мне дерьмо пришлось глотать! — В доказательство этих слов моряк продемонстрировал свою бороду, слипшуюся явно не от каши с маслом. — Нас, балтийских матросов, в чем только не топили — и в соленой воде, и в собственной крови, и в зыбучих песках, а вот в говне еще никогда!

— Говно не срам, отмоется, — резонно заметил парашник, в этом вопросе, надо полагать, что-то смыслящий. — Я здесь с умыслом остановился. Место удобное. И вода чистая имеется. — Он указал на торчавшую невдалеке водоразборную колонку. — Попрошу на омовение.

— Попрошу? — взревел моряк, почему-то посчитавший вполне здравое предложение парашника за оскорбление. — Нет, это я тебя, чалдон трюмный, сейчас попрошу! Так попрошу, что ты по речным волнам, аки посуху улепетывать будешь!

Подняв фонтан брызг, весьма усугубивших кислую вонь, уже немного развеявшуюся на ветру, матрос покинул бочку и, в два прыжка оказавшись возле ошеломленного парашника, со всего размаха заехал ему кулаком в зубы. «Будешь знать, баклан японский, как полоскать в дерьме революционных матросов!»

Затем бывший тюремный узник содрал с себя одежду, состоявшую только из тельняшки, клешей да подштанников, и в чем мать родила уселся под трубой колонки. Парашник, вытирая кровь с разбитой губы, налег на скрипучий рычаг. Ворочаясь под струей ледяной воды и натирая себя вместо мыла уличной грязью, моряк продолжат почем зря костерить своего спасителя.

Впрочем, оставаясь нагим, как праотец Адам, впечатление голого человека он отнюдь не производил (если, конечно, не принимать во внимание свисавшее до самой земли мужское достоинство). Причиной этой забавной иллюзии были татуировки, покрывавшие тело моряка от пяток до загривка.

В первую очередь внимание привлекала синяя змея, обвивавшая грудную клетку. Змеиный xвост начинался у копчика балтийца, а жало целилось в ухо. На руках, ногах и ягодицах красовались более мелкие, но зато сюжетные рисунки, представлявшие мифологических чудовищ, различные половые извращения, причем предпочтение почему-то отдавалось зоофилии, сражения парусных кораблей и зодиакальные символы, больной фантазией неизвестного живописца искаженные до неузнаваемости.

Итогом всех этих художественных изысков являлась прочувствованная надпись, опоясывающая чресла моряка: «В море ветер, в жопе дым — балтийский флот непобедим!»

— Ну хватит, а то простудитесь, — сказал Джон Рид, наблюдавший за этой сценой со стороны. — Одевайтесь. Вот вам полный комплект морской формы.

Пугая редких прохожих, голый бугай проследовал к пролетке, возле которой прогуливался Рид. Парашник семенил сзади. Лошади дремали, уронив головы Возле бочки стали собираться прожорливые чайки.

— Новяга, — удовлетворенно молвил моряк, разворачивая черный бушлат. — Вошь не сидела. И пуговицы все на месте.

— Обратите внимание на сукно. — похвалился Рид. — Не сермяга какая-нибудь, а натуральный английский товар. Вот только не знаю, впору ли вам придется. И так самый большой размер, который только сыскался на рынке.

— Сойдет, — проронил моряк, натягивая клеши прямо на голое тело. — До своих доберусь, а там обмундируюсь в лучшем виде.