За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

— Другого ответа и не ожидалось. Скажем прямо, я отношусь к вам без всякой симпатии, скорее наоборот. И на это есть свои причины. Тем не менее нам придется сотрудничать, и здесь уже ничего не поделаешь. А поскольку сотрудничать по доброй воле вы не желаете, придется использовать меры принуждения. Полистайте вот эту папочку… Там имеется десяток документов, позаимствованных из другой, куда более пухлой папки, о чем можно судить по нумерации листов Некоторые бумаги вам хорошо знакомы, а кое-где имеется и наша подпись. Прошу!

Поколебавшись немного, Джугашвили принял папку («бьют — беги, дают — бери»), раскрыл ее и с минуту изучал первый попавшийся документ, чему нисколько не мешал царивший в комнате сумрак.

Рид, знавший, что от этого человека можно ожидать любых сюрпризов, держался настороже.

— Вздумали испугать меня дешевой фальшивкой? — Джугашвили закрыл папку, но не отшвырнул ее прочь, как того следовало ожидать, а сунул под мышку.

— Приберегите эти трюки для более наивной аудитории. — Рид поморщился. — Хотите комплимент? Вы неплохо держитесь для человека, которому довелось воочию узреть свой ночной кошмар. Признайтесь, снилась, наверное, вам эта папочка, и не раз. Да и жандармский офицер снился, втравивший нас в этот срам. В феврале, на второй день революции, когда в Петрограде еще и духу нашего не было, я присоединился к толпе, громившей Охранное отделение. Подозреваю, что в подавляющем большинстве она состояла из тайных агентов сего малопочтенного учреждения, спасавших свою шкуру. Прежде чем здание объяло пламя, я отыскал в архивах несколько весьма любопытных досье, в том числе и на осведомителя охранки Иосифа Виссарионовича Джугашвили. Ваша подлая деятельность представлена там весьма подробно. Листки, которые я вам сейчас передал, это еще самое безобидное. Можете их сжечь, если желаете.

— Вы зря радуетесь. Большевиков не запутаешь клеветой. Мы к ней привыкли. Вам никто не поверит.

— Клевета есть клевета, а факты есть факты. Их легко проверить, тем более что многие из тех, кто указан в досье, благополучно живут и здравствуют. Как любит выражаться один мой одесский знакомый, им будет что сказать вам за свою исковерканную жизнь.

— Если я соглашусь принять ваши условия… — Джугашвили буквально выдавливал из себя каждое очередное слово.

— Если вы примете мои условия, а главное, выполните их, досье перейдет в вашу полную собственность. — Рид охотно пришел на помощь собеседнику. — Можете зажарить на нем шашлык, можете вставить в рамочку, можете завешать благодарным потомкам.

— А какая гарантия того, что вы сдержите свое обещание?

— Только мое честное слово. Знаю, что вы никогда никому не верите, даже Господу Богу, но ничего другого предложить не могу. А чтобы хоть как-то успокоить вас, скажу одну вещь. Если революция, о которой сейчас шла речь, восторжествует, то все опасные для вас люди, в том числе и я, окажутся в полной вашей власти. Как козлики у серого волка. Уверен, что этой своей волчьей властью вы сумеете распорядиться.

— Ладно, я подумаю.

— Бросьте! Не так вы устроены, чтобы думать. Вы уже для себя все решили, и это «ладно» я воспринимаю как «согласен». Завтра же отправляйтесь на станцию Разлив к Ленину и вместе с благословением получите у него формальные права местоблюстителя. Про нашу встречу, само собой, упоминать не стоит. А вот грибки, которые он там для меня собирает, доставите сюда… И не надо страстно пожирать меня глазами. Я не Сашенька Коллонтай, и даже не Инесса Арманд… Утешайтесь мыслью, что ваши враги долго не живут. Увы, но это факт. Отныне нам предстоит встречаться довольно часто. Все инструкции будете получать только устно, дабы не закладывать основу для нового компромата… По душам мы беседуем в последний раз, а потому хочу дать вам один совет. Как идеалист материалисту. Революционером должна двигать не ненависть к угнетателям, а симпатия к угнетенным. Только при этом условии может состояться настоящая социалистическая революция. А пока — до свидания. Нахвамдис, как говорят у вас на Кавказе…

— Наверное, я первый заокеанский гость, посетивший эту скорбную обитель? — молвил Джон Рид, озираясь на толстые каменные стены, окружавшие его.

— Почему же… Журналистов американских я действительно не упомню, а вот иные соотечественники ваши бывали, — ответил начальник петроградской тюрьмы «Кресты», в кабинете которого и происходил этот разговор. — Однажды побывал у нас фокусник, мистер Гудини. По личному разрешению министра внутренних дел. Ну и ушлый молодчик Всем нашим надзирателям нос утер. Его для пробы в кандалы заковали и в одиночке заперли. Выбрался! И пяти минут не прошло. Да мало того, что сам выбрался, так и других арестантов из камер повыпускал.

— Да, припоминаю, — рассеянно сипнул Рид. — Про этот случай писали в американских газетах. Только удивляться здесь нечему. Мистер Гудини — редкий феномен. Он не то что из тюремной камеры, а, наверное, даже из преисподней смог бы выбраться.

— Передавайте ему при случае нижайший поклон. Скажите, что помним и обратно ждем.

— Мистер Гудини несколько лет назад скончался от несчастного случая. — Рид сделал скорбное лицо.

— Свят, свят, свят. — Начальник тюрьмы перекрестился. — Все мы под богом ходим. Даже такие ловкачи… Кроме мистера Гудини попадали к нам и другие американцы. За разбой сиживали, за контрабанду, за поношение властей. Правда, надолго у нас не задерживались. Консульство ваше своих подданных в обиду не дает. Даже преступников.

Собеседник Рида на тюремщика вовсе не походил, а обликом своим скорее напоминал пожилого земского врача — добродушного, флегматичного, недалекого, хотя и знающего всю подноготную своих пациентов. Да и одет он был не в мундир, а в потертый штатский сюртук. Гостя он угощал чаем с вишневым вареньем и свежими баранками, за которым и бегал в трактир дежурный надзиратель.

— Как я понимаю, вы здесь недавно? — спросил Рид, для блезиру державший на коленях раскрытый блокнот.

— Здесь недавно. — Косточками пальцев начальник постучал по крышке стола. — А в тюрьме, почитай, уже лет тридцать. С простого коридорного начинал. Потом до старшего надзирателя дослужился. В феврале, когда царя-батюшку скинули, новая власть приказ издала. Приказ номер один, во как! Дескать, чины, звания, вставание во фрунт и отдание чести отменяются, а командиров надлежит избирать на митингах из числа нижних чинов. У нас хоть и не воинская часть, но митинг мы все одно собрали. В присутствии комиссара Временного правительства. Вот тогда общество меня начальником и попросило. Я сначала отказывался, да уломали. С тех пор и тяну лямку. Сначала монархистов содержали, потом революционеров, которые супротив новой власти поднялись, а скоро, чую, и эту самую новую власть придется сажать. Для уголовников камер не осталось. Сплошь одни политические. Каждый вечер песни хором распевают. Про замученных тяжелой неволей и павших в борьбе роковой… А разве у нас, скажите, неволя тяжелая? Два часа прогулки ежедневно. Трехразовое питание, причем кормим лучше, чем во фронтовых частях. В переписке и свиданиях не отказываем. Вы же со своими знакомыми безо всяких проволочек увиделись… Борьбы роковой у нас вообще никакой нет. При прежнем начальнике, каюсь, случалось. Перепадало кое-кому под горячую руку. Зато теперь ни-ни. К арестантам на «вы» обращаемся, как к барам.