Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта - Георгий Зуев

А.С. Пушкин. Гравюра Т. Райта. 1837 г.

Вскоре после переезда на Мойку жизнь семейства Пушкиных вошла в привычный ритм. Александр Сергеевич кроме прозаических и поэтических трудов увлекся издательским делом, взяв на себя руководство журналом «Современник». 30 сентября 1836 года в столице вышел из печати третий том популярного журнала, в котором Пушкин опубликовал объявление, уведомляющее подписчиков о том, что «„Современник“ будет издаваться и в следующем, 1837 году», что каждые три месяца предполагается выпускать один том журнала, а подписка на него в Санкт-Петербурге принимается во всех столичных книжных лавках. Подобная реклама тогда стала своеобразным вызовом царю, наложившему в те дни запрет на издание любого нового журнала. Кроме того, поэт не имел тогда права гарантировать выпуск «Современника» в следующем, 1837 году, поскольку высочайшее разрешение на издание этого журнала действовало только в течение 1836 года.

Николай I высказал по поводу дерзких объявлений поднадзорного поэта крайнее неудовольствие, гневно заявив министру народного просвещения: «Довольно! И без того много!» Однако, несмотря на столь эмоциональную реакцию императора, Александр Сергеевич жил заботами следующего, 1837 года, не зная, что жить ему осталось всего четыре с половиной месяца. Светские пересуды о его личной жизни, постоянные объяснения с близкими, предательство старых друзей, принявших сторону его врагов, откровенное злопыхательство недругов, пасквильные письма.

Пушкин следовал законам чести, самоуважения и человеческого достоинства. Перед новым, 1837 годом, вышла из печати его повесть «Капитанская дочка» со знаменитым эпиграфом, жизненным кредо поэта: «Береги честь смолоду». В молодости Пушкин даже бретерствовал. Глубоко уважаемая поэтом Е.А. Карамзина писала сестре о нем, что «у Пушкина каждый день дуэли», она достаточно точно описывала впечатление, производимое молодым человеком в обществе. 29 состоявшихся и несостоявшихся дуэлей. Но в те годы оскорбления и клевета касались его одного, а сейчас задевали семью.

Как ни странно, но, по воспоминаниям близких друзей и родных, А.С. Пушкин верил в предзнаменования, гадания и народные приметы, не раз, по свидетельству поэта, предостерегавших его от крупных неприятностей и бед. Н.А. Синдаловский в книге очерков «Мифология Петербурга» приводит историю предсказания поэту известной гадалки, немки Шарлоты Кирхгоф. Автор очерков утверждает, что «ее популярность была настолько велика, что накануне войны с Наполеоном к ней даже обращался Александр I. Позднее прорицательница предсказала декабристу М.И. Пущину, младшему брату друга Пушкина, разжалование в солдаты, а за две недели до восстания предрекла смерть генерала Милорадовича». Лицеисту Пушкину гадалка обозначила все основные вехи его жизни, среди которых особо выделила его высокую популярность у соотечественников, две ссылки и, наконец, предсказала долгую жизнь, но при условии, что на тридцать седьмом году его земного существования не произойдут беды от белой лошади, белой головы или белого человека, коих он должен будет опасаться. Предыдущие предсказания гадалки сбывались одно за другим. Наступило тридцатисемилетие поэта. Присутствующий на церемонии развода Кавалергардского полка Пушкин увидел среди офицеров поручика Жоржа Дантеса и странно пошутил: «Я видел недавно процедуру развода и четкие кавалерийские эволюции этой красивой церемонии. Вы прекрасный наездник, Дантес, но знаете ли, эскадрон весь белоконный, и, глядя на ваш белоснежный мундир, белокурые волосы на вашей голове и белую строевую лошадь, я невольно припомнил одно страшное предсказание. Одна известная гадалка в дни моей юности предупреждала остерегаться в мои тепершние лета белого человека на белом коне. Уж не собираетесь ли вы убить меня?»

Мрачные предчувствия овладели Пушкиным, и, как оказалось, не напрасно. С лета 1836 года в столичных светских кругах распространились слухи об ухаживании за Натальей Николаевной кавалергарда, приемного сына голландского посланника барона Геккерна – Дантеса.

Ж. Дантес

Барон Егор (Жорж) Петрович (Осипович) Дантес (1812– 1895) жил в посольской квартире. Дом, где в те годы размещалась дипломатическая миссия Нидерландов, стоял на Невском проспекте, там, где сейчас находится здание универмага «Пассаж».

Вездесущая народная молва утверждала, что приемный сын голландского посланника выполнял довольно пикантные для своего пола семейные обязанности… Жорж Дантес приехал в Петербург в 1833 году, а в 1834 поступил корнетом в Кавалергардский полк. В январе 1836 года произведен в поручики. Считался одним из самых недисциплинированных офицеров – за три года службы получил 44 взыскания.

Он был статен, красив. Князь А.В. Трубецкой вспоминал, что «Жорж Дантес как иностранец был образованнее нас, пажей, и, как француз, – остроумен, жив и весел. И за ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой мы узнал гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним… Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль. Он был очень красив и постоянный успех в дамском обществе избаловал его; он относился к дамам вообще как иностранец: смелее, развязнее, чем мы, русские, а как избалованный ими – требовательнее, если хотите, нахальнее, наглее, чем даже принято в нашем обществе. Дамы вырывали его одна у другой».

Л.Н. Павлищев со слов О.С. Павлищевой вспоминал, что «Дантес обладал безукоризненно правильными, красивыми чертами лица, но ничего не выражающими, что называется, стеклянными глазами. Ростом он был выше среднего. К нему очень шла полурыцарская, нарядная кавалергардская форма. К счастливой внешности следует прибавить неистощимый запас хвастовства, самодовольства, пустейшей болтовни. Дантесом увлекались женщины не особенно серьезные и разборчивые, готовые хохотать всякому вздору».

Барон Луи ван Геккерн. Художник Крихубер. 1843 г.

С.А. Панчулидзев писал, что «Дантес по поступлении в полк оказался не только весьма слабым по фронту, но и крайне недисциплинированным офицером. Таким он оставался в течение всей своей службы в полку».

Генерал Р.Е. Гринвальд добавлял к сказанному: «Это был столь же ловкий, как и умный человек, но обладал особенно злым языком».

Впоследствии внук Дантеса Луи Метман писал, что: «Дантес сам рассказывал, что в бытность свою поручиком Кавалергардского полка русского языка не знал. Он только заучил наизусть несколько готовых фраз, без которых нельзя было обойтись при несении службы в эскадроне. Правда, по приезде в Петербург он принялся было за занятия русским языком, но вскоре оставил их. Леностью он отличался еще в детстве. Вообще же ни в молодости, ни зрелом возрасте он не проявлял почти никакого интереса к литературе».

Князь П. А. Вяземский вспоминал, что «старик Геккерн являлся человеком хитрым, расчетливым, еще более чем развратным; молодой же Геккерн всегда был практический, добрый малый, балагур, вовсе ни ловелас; ни дон жуан, а приехавший в Россию сделать карьеру. Волокитство его не нарушало великосветских петербургских приличий».

Молодая жена Пушкина сразу же становится центром внимания великосветского Петербурга. 16 ноября 1834 года Надежда Осиповна Пушкина пишет дочери: «Вместо новости сообщу тебе, что представление Наташи ко двору прошло с огромным успехом – только о ней и говорят. На балу у Бобринских император танцевал с ней, а за ужином она была восхитительна». И далее: «...Наташа бывает на всех балах, всегда прекрасна, элегантна, всюду принята с восторгом. Она каждый день возвращается в 4 или 5 ч. утра, встает из-за стола, чтобы принять свой туалет и мчаться на бал».

Н.Н. Пушкина. Акварель А. Брюллова

В начале 1836 года в свете обсуждается новость об увлечении Дантеса женой поэта. В это же время Дантес признается своему приемному отцу «в безумной любви дамы, чей муж „бешено ревнив“», а через месяц Дантес рассказывает Геккерну об объяснении с женой Пушкина: «…Когда я ее видел в последний раз, у нас было объяснение. Оно было ужасно, но облегчило меня. Эта женщина, у которой обычно предполагают мало ума, не знаю, дает ли его любовь, но невозможно внести больше такта, прелести и ума, чем она вложила в этот разговор; а его было очень трудно поддерживать, потому что речь шла об отказе человеку, любимому и обожаемому, нарушить ради него свой долг: она описала мне свое положение с такой непосредственностью, так просто просила у меня прощенья, что я в самом деле был побежден и не нашел ни слова, чтобы ей ответить. Если бы знал, как она меня утешала, потому что она видела, что я задыхаюсь и что мое положение ужасно; а когда она мне сказала „Я люблю Вас так, как никогда не любила, но не просите у меня никогда большего, чем мое сердце, потому что все остальное мне не принадлежит и я не могут быть счастливой иначе, чем уважая свой долг, пожалейте меня и любите меня всегда так, как Вы любите сейчас, моя любовь будет Вашей наградой“, – право, я упал бы к ее ногам, чтобы их целовать, если б я был один…».