Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта - Георгий Зуев

В.А. Соллогуб вспоминал о страшном впечатлении, произведенным на него Пушкиным при оглашении текста письма голландскому посланнику: «Губы его дрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения. Что я мог возразить против такой сокрушительной страсти, и невольно промолчал».

Соллогуб, зная, что в этот день Жуковский должен быть у князя Одоевского, после визита к Пушкину помчался к нему и рассказал об услышанном от поэта. Василий Андреевич предпринял меры, позволившие убедить Пушкина воздержаться и не отправлять оба письма адресатам. Мнение Жуковского для Пушкина всегда было достаточно авторитетным и значимым. Поэтому на этот раз Пушкин, успокоившись, задержал отправление писем, но сберегал их в своем кабинете на всякий случай. Поводов же для подобного случая в последний месяц жизни поэта появилось предостаточно. Ухаживания Дантеса за его женой не прекращались, городские сплетни вокруг семьи Пушкиных не только возобновились, но стали более изощренными. М.К. Мердер в своем дневнике 22 января 1837 года записала: «Рассказывают <…>, что Пушкин, вернувшись как-то домой на Мойку, застал Дантеса наедине со своей супругою.

Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладеть с собою и принять участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу. Дантес вызывался снова ее зажечь, на что Пушкин отвечал: „Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего…“

Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя…»

Е.Н. Мещерская-Карамзина писала княжне М.И. Мещерской: «Необходимость для Пушкина беспрерывно вращаться в неблаговолящем свете, жадном до всяческих скандалов и пересудов, щедром на обидные сплетни и язвительные толки; легкомыслие его жены и вдвойне преступное ухаживание Дантеса после того, как он достиг безнаказанности своего прежнего поведения непонятною женитьбой на невестке Пушкина, – вся эта туча стрел, против огненной организации, против честной, гордой и страстной его души, произвела такой пожар, который мог быть потушен только подлою кровью врага его или же собственной его благородной кровью.

Собственно говоря, Наталья Николаевна виновна только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина. В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых, однако ж, из-за этого принимают не хуже прежнего, но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и что еще важнее, она не поняла, что ее муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам».

После своей женитьбы Дантес стал более развязен по отношению к Наталье Николаевне. От поединка Пушкина еще удерживало понимание, что дуэль могла скомпрометировать его супругу значительное сильнее, чем многочисленные пасквили Геккернов.

Чуть позже Пушкин пишет нидерландскому посланнику: «Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел наконец меня из затруднения. Я получил анонимное письмо». Поэт и до этого говорил друзьям, что если так дальше и пойдет, он решится на поединок. И в этот раз Пушкин выбирает несколько иной, более оригинальный путь – он сам наносит оскорбление. На свет извлекается написанное ранее, но не отправленное письмо старому Геккерну:

«Барон! Позвольте изложить вам вкратце все, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и я не мог относиться к нему равнодушно.

Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться в дело, когда сочту это нужным. Случай, неприятный во всякое другое время, выпутал меня из затруднения. Я получил безыменные письма. Я увидел, что пришла минута действовать и воспользоваться ею. Остальное вам известно. Я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что моя жена, удивленная такою пошлостью, не могла удержаться от смеха, и волнение, которое, может быть, она ощущала при виде этой возвышенной страсти, угасло в презрении самом спокойном и вполне заслуженном. Вы позволите мне сказать вам, господин барон, что роль ваша во всем этом деле была не из самых приличных. Вы, представитель коронованной особы, были отеческим сводником вашего ублюдка или величающего себя таким. Все его поведение (впрочем, довольно неловко) было, вероятно, направляемо вами: вероятно, вы подсказывали ему жалкие любезности, в которых он рассыпался, и пошлости, которые он писал. Подобно старой бесстыднице, вы подстерегали жену мою во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего сына и когда он, больной любострастной болезнью, сидел дома за лекарствами, вы говорили, что он умирает от любви к ней, вы ей бормотали: „Отдайте мне моего сына“. Вы помните, что после всего этого я не мог терпеть, чтобы какие-нибудь сношения существовали между моим и вашем семейством, только на этом условии я согласился оставить без последствий это грязное дело и не опозорить все в глазах вашего и нашего дворов, на что имел право и намерение. Я не хочу, чтобы жена моя выслушивала ваши отеческие увещания. Не могу дозволить, чтобы сын ваш, после гнусного своего поступка осмеливался еще с ней говорить, и того менее ухаживать за нею и отпускать ей казарменные каламбуры, разыгрывая нежно преданного и несчастного вздыхателя, тогда как он ни что иное как мерзавец и шалопай, так, я вынужден просить вас, г. барон, прекратить все эти уловки, если желаете избежать нового скандала, перед которым я, конечно, не отступлю. Имею честь быть и проч. А. Пушкин».

Геккерн назвал направленное ему письмо «чудовищным собранием гнусности», констатировав при этом, что при такой ситуации «дуэль не могла не состояться». Речь шла о смертельной дуэли. Пушкин не собирался умирать, он хотел убить Дантеса, и его не устраивало просто обменяться с ним ритуальными выстрелами.

Вечером 26 января 1837 года Пушкины, Дантес с женой и А.Н. Гончарова стали гостями дома Вяземских. В.Ф. Вяземская вспоминала, что «Пушкин вечером, смотря на Жоржа Геккерна, сказал мне: „Что меня забавляет, так это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по возвращении домой“. – „Что же именно? – сказала я. – Вы ему написали?“ Он сделал утвердительный знак и прибавил: „Его отцу“. – „Как, письмо уже послано?“ Он сделал тот же знак. Я сказала: „Сегодня?“ Он потер себе руки, опять кивая головой. „Неужели вы думаете об этом? – сказала я. – Мы надеялись, что все уже кончено“».

Николай I писал брату: «Последний выход к дуэли, которую никто не постигнет, и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина Геккерну, сделал Дантеса правым в сем деле». А сестре Марии Павловне царь с возмущением сказал: «Пушкин оскорбил своего противника столь недостойным образом, что никакой иной исход дела был невозможен». Геккерн советовался с графом Г.А. Строгоновым, демонстрировал ему письмо Пушкина и услышал от него, что после подобной нанесенной обиды поединок может быть единственным исходом, но вызов на дуэль должен последовать от Дантеса. Его секундантом, как и раньше, согласился стать виконт д’Аршиак, секретарь французского посольства в России, который в тот же день передал вызов на дуэль от лица Дантеса и письмо от нидерландского посла Геккерна.

«Милостивый государь! Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обратился к г. виконту д’Аршиаку, который вручит вам это письмо в подтверждение, что письмо, на которое вам отвечаю, прислано вами. Содержание его до такой степени выходит из пределов всякого приличия, что я отказываюсь подробно на него отвечать. Кажется, вы забыли, милостивый государь, что вы сами отказались от вызова, сделанного вами барону Жоржу де Геккерну и им принятому. Доказательство тому существует, вами писанное, и находится в руках секундантов. Мне остается только уведомить вас, что виконт д’Аршиак отправляется к вам, чтобы условиться о месте, на котором вы встретитесь с бароном Жоржем де Геккерном, и вас предупредить, что эта встреча не терпит никакого отлагательства.

Позднее, милостивый государь, я сумею заставить вас уважать звание, которым я облечен и которое не может оскорбить никакая со стороны вашей выходка. Остаюсь, милостивый государь, ваш покорный слуга Ван де Геккерн.

Читано и одобрено мною, барон Жорж де Геккерн».

Пушкин, приняв от секунданта д’Аршиака ответ на свое письмо Геккерну, бросил его на стол не читая, но вызов, сделанный от имени Дантеса, принял.

Воспитанный на четких и обязательных требованиях европейских дуэльных кодексов, секундант Дантеса виконт д’Аршиак немедленно приступил к своим обязанностям. Пушкин получил от него первое письмо, в котором поэта извещали, что секундант его противника «будет ждать у себя до одиннадцати часов вечера, а после этого на балу у графини Разумовской, лицо, которому будет поручено вести дело, долженствующее окончиться завтра».