Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

Докки лишь ласково похлопала ее по руке, понимая, что слова сочувствия сейчас мало значат. Погибших было очень много, и с каждым днем число их увеличивалось. Она тоже была истерзана переживаниями за Палевского. Все прежние волнения по поводу его отношения к ней отошли далеко на задний план. Теперь она могла думать только о том, что с ним, и надеяться, что он жив и здоров. Докки даже немного завидовала Ольге, нашедшей в себе силы открыто признаться в любви к Швайгену. Сама она так и не рискнула рассказать о собственном кратковременном романе с Палевским и своих чувствах к нему, опасаясь, что отъезд за границу, а впоследствии появление у нее ребенка будет легко связать с ее увлечением графом.

Они сидели в библиотеке и ждали Катрин, которая опаздывала и появилась спустя почти час после назначенного времени — бледная и заплаканная.

— Григорий ранен, — сообщила она встревоженным подругам и медленно опустилась в кресло. — Мне передали из Главного штаба.

— Как он ранен? — спросила Докки, пораженная страшной новостью.

— Не знаю, — простонала Катрин. — Ничего не знаю. Пришли списки — несколько генералов убито, около десяти — ранены. В их числе — мой муж и Палевский.

У Докки потемнело в глазах. Лица Ольги и Катрин затуманились, расплылись, голоса подруг зазвучали глухо и неразборчиво. Она изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла, мысленно приговаривая: «Он ранен, не убит, всего лишь ранен…» Но все — и она в том числе — знали, что в списки Главного штаба не попадают легкораненые, которых достаточно перевязать или наложить пару швов в полевом госпитале. В списках числятся те, кого с поля боя вынесли на носилках: порядком изувеченных, со смертельными ранами в грудь или живот, с раздробленными или оторванными конечностями, тяжелыми контузиями. Такие раненые — в большинстве случаев — умирали через несколько часов, дней или недель — от горячки или гангрены.

— Я поеду к нему, — услышала она слова Катрин. — В Главном штабе разузнаю, в каком он госпитале.

«Она собирается поехать к Палевскому?! — удивилась Докки, но тут же сообразила, что Катрин говорит о своем муже. — Бедняжка Катрин! Но ей хотя бы можно поехать к нему, а мне и в этом отказано…»

— Через друзей мужа постараюсь разузнать о бароне, — пообещала Катрин поникшей Ольге. — Его нет в списках, так что есть надежда.

— А что… что с генералом Палевским? — не удержалась Докки. — Тоже неизвестно?

Участливые взгляды подруг обратились на нее.

— Я поспрашиваю, — сказала Катрин. — Командующий корпусом слишком заметная фигура. Известия о нем быстро долетят до Главного штаба.

— Он ранен! — расплакалась Докки после ухода Катрин и Ольги. — Он ранен, может быть, при смерти…

— Ну, ну, барыня, — Афанасьич сунул ей в руки чашку с травяным настоем. — Не думайте о худшем. Он молодой и крепкий, авось обойдется.

— Какой за ним уход? Кто рядом с ним? Или он один… О, как я хотела бы быть сейчас возле него, помочь ему, облегчить его страдания…

— Лучший уход, — заверил ее слуга. — Не рядовой — чай, генерал, командир. И лекари, и обслуга — все у него есть.

— Думаешь? — с надеждой спросила Докки.

— Уверен, — Афанасьич помрачнел. — Вон, Тишка, сын мой, в солдатах погиб — как, где — ничего не известно. И могилы нет, да и как помирал — тоже не знаю. Может, ранили его, и он там на поле один лежал, кончаясь в мучениях… А барона покойного и подняли, и тело сюда доставили, потому как генерал.

Афанасьич никогда не говорил о погибшем сыне, но теперь в его голосе прозвучала такая мука, что Докки поняла, как он страдал все эти годы, представляя, как его ребенок умирал в боли и одиночестве на далекой чужбине. Она содрогнулась, полная сострадания к слуге и его сыну, и дотронулась до руки Афанасьича.

— Когда закончится война, мы непременно съездим в Австрию, на то место, — сказала она, досадуя, что не догадалась прежде отвезти Афанасьича на общую могилу, где мог быть похоронен его сын.

— Вы своего ребеночка-то пожалейте, — дрогнувшим голосом произнес он и сдвинул брови. — Ваши переживания орлу сейчас не помогут, а дите — оно все чувствует, все материнские слезы. И мысли, чтоб поехать к нему, из головы выкиньте. Родные его примчатся, заберут из госпиталя и всем обеспечат. Вам там делать нечего, да и неизвестно еще, как он ваше появление приветит. Коли сговорено что было бы, то дело другое, а так…

Он в сердцах махнул рукой. Докки всхлипнула, стараясь успокоиться. Разумом она понимала справедливость слов Афанасьича, но сердце ее саднило и обливалось кровью.

На следующий день стараниями Катрин выяснилось, что Швайгена не было ни в одном из списков погибших или пострадавших в сражении, это позволяло Ольге надеяться на лучшее. Григорий Кедрин был ранен в ногу, а Палевский — в грудь. Катрин также узнала, что госпиталь, куда повезли генералов, находится в Москве, и к вечеру выехала из Петербурга, оставив детей — сына восьми лет и шестилетнюю дочку у своей матери. Катрин должна была быть еще в дороге, когда поступили известия, что Москва занята французами, а русская армия отошла то ли к Рязани, то ли к Подольску.

— Боже мой! — причитала Ольга. — Успели ли вывезти из города раненых?! Что Катрин?! Неужели это конец?! Армия разбита, Москва захвачена?!

— Катрин узнает по дороге, что в Москву ей не попасть, — сказала Докки. Она сама пребывала в ужасной панике, но пыталась успокоить и себя, и подругу. — Раненых наверняка вывезли вместе с армией. И вообще говорят, что это сражение под Можайском мы выиграли.

— Как же — выиграли? — удивилась Ольга. — Отступили, отдали Москву…

— Мне объяснили, — сказала Докки, — что наша армия не была побеждена, потому как ее отход происходил не под давлением или преследованием французов, а преднамеренно, в организованном порядке.

Эту разницу между тактическим отходом и вынужденным отступлением битых полчаса втолковывал ей один из сослуживцев покойного мужа, которого она поутру встретила в городе. Волнения по поводу отхода русской армии и сдачи Москвы слились с тревогой за Палевского. Уверяя себя, что его никак не могли оставить в захваченном неприятелем городе, она пыталась утешиться тем, что было бы куда хуже, получи он ранение в живот. Грудь — это сердце и легкие. Задетое сердце означает мгновенную смерть, но с пораженными легкими можно выжить. У ее соседа по Ненастному во время австрийской кампании было пробито легкое. Дыхание у него было хрипловатым, иногда его мучила одышка, но он выжил — и это было самое главное.

«Только бы не началась горячка», — твердила она, зная по многим рассказам, что проникающие раны обычно воспаляются, поднимается жар, и раненые могут выжить исключительно благодаря крепкому организму и хорошему уходу.