Брисингр - Кристофер Паолини

— А тебе самому не кажется, что варденам следовало бы проявить по отношению к тебе больше внимания? — спросил Эрагон.

— Ко мне самому — нет. А вот к Хелен… — Джоад колебался. — Я хочу, чтобы она была счастлива. А мне вполне достаточным вознаграждением было то, что я живым спасся из Гилида, когда нас с Бромом атаковал Морзан на своем драконе. Кроме того, вознаграждением мне служило понимание того, что я помог нанести сильнейший удар по армии Гальбаторикса. а потом сумел вернуться к прежней своей жизни и продолжал при этом помогать варденам; а еще я был вознагражден браком с Хелен. Таковы мои награды, и я более чем доволен ими. Все сомнения, которые у меня еще были, улетучились в ту секунду, когда я увидел Сапфиру, вылетающую из тучи дыма над Пылающими Равнинами. Я не знаю, впрочем, как мне теперь быть с Хелен… Однако я забываюсь: это отнюдь не твои заботы, и мне не следует перекладывать свои проблемы на тебя.

Эрагон коснулся одного из свитков кончиком пальца и спросил:

— Тогда скажи, зачем здесь столько бумаг? Ты что же, переписчиком стал?

Этот вопрос развеселил Джоада.

— Вряд ли, — сказал он. — хотя моя работа порой столь же монотонна и трудоемка. Поскольку именно я обнаружил тайный проход в замок Гальбаторикса в Урубаене и мне удалось взять с собой кое-какие редкие книги из моей библиотеки в Тирме, Насуада поручила мне поискать такие же слабые места в других крупных городах Империи. Если бы я смог найти хотя бы упоминание о каком-нибудь туннеле, который, например, ведет под стены Драс-Леоны, это могло бы спасти для нас немало человеческих жизней.

— И где же ты ищешь сведения об этом?

— Везде, где только могу. — Джоад отбросил назад надоедливую прядь волос, постоянно падавшую ему на лоб. — В исторических и религиозных трактатах; в легендах и мифах; в эпических поэмах и песнях; в хрониках, составленных Всадниками, учеными, магами, странниками, сумасшедшими; в дневниках разных полузабытых правителей и военачальников, которые могли иметь доступ к подобным вещам или просто знать о некоем тайном проходе, или потайном механизме, открывающем туда двери, или о чем-то еще в этом роде. Любые сведения такого рода были бы нам на пользу. Количество материала, который я должен просмотреть, поистине огромно, ибо всем этим городам Алагейзии уже много веков, а некоторые из них были основаны еще до появления здесь расы людей.

— Так ты, может, и в самом деле что-нибудь найдешь?

— Нет, не «может», а наверняка! Вот только никогда нельзя надеяться, что именно тебе непременно выпадает удача, если раскапываешь тайны прошлого. Впрочем, я еще вполне могу кое-что успеть, ибо у меня нет сомнений: то, что я ищу, действительно существует, причем в каждом из этих городов. Все они слишком древние; в таких городах всегда имелись дополнительные потайные ходы, позволявшие незаметно проникать внутрь крепости и выходить за ее пределы. Но вот в чем вопрос: сохранились ли записи, в которых об этом говорится, и можно ли эти записи раздобыть? Люди, которые знают о потайных люках, ходах, ловушках и тому подобном, обычно не имеют привычки болтать об этом. — Джоад взял ворох бумаг, лежавших рядом с ним на лежанке, поднес их к самому носу, затем пренебрежительно фыркнул и отшвырнул бумаги. — Я пытаюсь разгадать загадки, выдуманные людьми, которые не хотели, чтобы эти загадки можно было разгадать.

Они с Эрагоном продолжали беседовать я о других, менее важных вещах, когда в палатке вновь появилась Хелен, неся три кружки исходящего паром красноватого чая. Приняв от нее кружку, Эрагон заметил, что гнев женщины несколько улегся, и даже подумал, уж не подслушивала ли она снаружи, когда Джоад говорил о ней. Она подала Джоаду его кружку и откуда-то из-за спины Эрагона извлекла жестяную тарелку с плоским печеньем и маленький глиняный горшочек с медом. Затем она отошла от них на несколько шагов и прислонилась к центральному шесту, дуя на горячий чай.

Следуя правилам приличия, Джоад подождал, пока Эрагон возьмет с тарелки печенье и надкусит его, и только потом спросил:

— Скажи, Эрагон, чему я обязан твоим, столь приятным мне, визитом? Если не ошибаюсь, ты ведь не просто так ко мне заглянул?

Эрагон маленькими глотками пил чай.

— Помнишь, после сражения на Пылающих Равнинах я обещал, что расскажу тебе, как умер Бром? — сказал он. — Вот для этого я и пришел.

Джоад резко побледнел, и Эрагон, заметив это, поспешно прибавил:

— Но это совсем не обязательно! И если сейчас ты не хочешь говорить об этом…

Явно совершив над собой усилие, Джоад покачал головой:

— Нет, я хочу. Ты просто застал меня немного врасплох.

Поскольку Джоад не попросил Хелен выйти, Эрагон все-таки не был до конца уверен, что ему следует продолжать, но потом решил, что это не важно, если Хелен или кто-либо еще услышит его рассказ. Медленно, но уверенно он принялся рассказывать обо всех тех событиях, которые случились с ним и с Бромом после того, как они покинули дом Джоада. Он описал встречу с отрядом ургалов, поиски раззаков в Драс-Леоне, засаду, которую раззаки устроили им, когда они вышли из этого города, и то, как один из раззаков ранил Брома кинжалом, пытаясь спастись от Муртага, пришедшего на помощь Эрагону и Брому.

В горле у Эрагона стоял комок, когда он рассказывал о последних часах Брома, о той холодной гробнице, которую он вырубил для него в скале из песчаника, о том ощущении беспомощности, которое охватило его, когда он увидел, что Бром уходит, что в воздухе уже висит запах смерти; рассказал он и о последних словах Брома, и о том, как ту гробницу из песчаника Сапфира превратила в сверкающий бриллиантовый саркофаг.

— Если бы тогда я знал все то, что знаю сейчас, — горестно воскликнул Эрагон, — я мог бы его спасти! А вместо этого… — Он умолк, не в силах больше вымолвить ни слова, смахнул с ресниц слезы и залпом выпил свой чай. — «Жаль, что это всего лишь чай, а не что-нибудь покрепче», — подумал он.

Джоад вздохнул:

— Значит, вот как он умер… Увы, всем нам без него стало гораздо хуже. Правда, если бы он мог выбирать, как ему умереть, то мне кажется, он и сам предпочел бы умереть именно так, служа варденам, защищая последнего свободного Всадника.

— А ты знал, что он и сам был Всадником? Джоад кивнул:

— Вардены рассказывали мне об этом еще до того, как я с ним познакомился.

— Он, похоже, был человеком, который не очень-то любил говорить о себе, — заметила Хелен.

Джоад и Эрагон рассмеялись.

— Да уж, это верно, — сказал Джоад. — Я и сейчас еще хорошо помню, как ошалел, когда увидел его и тебя, Эрагон, на пороге своего дома. Бром всегда сам все решал, совета ни у кого не просил, но мы с ним стали близкими друзьями, странствуя вместе, и я не могу понять, почему он целых шестнадцать или семнадцать лет позволял мне считать его мертвым. И я в течение столь долгого срока действительно так считал! Более того, поскольку Бром сам передал яйцо Сапфиры варденам, сразив в Гилиде Морзана, и вардены тоже не имели права открыть мне эту тайну, так что я, во-первых, не знал, что яйцо у них, а во-вторых, что Бром по-прежнему жив. И почти двадцать лет своей жизни прожил в убеждении, что самое великое приключение моей жизни закончилось неудачей, в результате которой мы потеряли свою единственную надежду получить себе в помощь Всадника и сбросить наконец ненавистного Гальбаторикса. Смею тебя заверить: осознать это и думать так в течение двадцати лет — нелегкое бремя… — Джоад устало потер лоб рукой. — Когда я вышел на крыльцо и понял, кто стоит передо мной, я решил, что призраки прошлого решили сыграть со мной злую шутку. Бром говорил, что все это время прятался лишь для того, чтобы сохранить себе жизнь и иметь возможность воспитать и обучить нового Всадника, когда таковой все же появится на свет, но эти его объяснения никогда не казались мне удовлетворительными. Почему оказалось столь уж необходимым полностью отрезать себя ото всех, кого он знал или любил? Чего он так боялся? Что именно защищал? — Джоад задумчиво провел пальцем по ручке своей кружки. — Я не могу это доказать, но, по-моему, Бром кое-что обнаружил в Гилиде, когда сражался с Морзаном и его драконом, и это нечто оказалось настолько для него важным, что заставило его бросить все и полностью отказаться от своей прошлой жизни. Я понимаю, что это всего лишь мои домыслы, но никак иначе объяснить действия Брома не могу; я уверен, что он действительно узнал нечто такое, чем не желал делиться ни со мной, ни с кем-либо другим.