Избранное - Ласло Немет

Однако чем сильнее Лайош верил в это, тем меньше находил поводов, чтобы поговорить с соседом. Тот ни разу не пришел с отцом на стройку, рабочим же путь на соседний участок был закрыт. Но через день или два удобный случай представился сам собой. В школах начались занятия. Утром с горы шли вниз несколько девочек в белых блузах, среди них и девочка с соседнего участка. Сунув под мышку книги, шагали по двое, насвистывая, мальчики в гольфах, с голыми коленками. Лайоша как раз послали в город, к поставщику. Впереди, довольно далеко, он увидел младшего Даниеля. Он пустился бежать, пока не оказался у того почти за спиной, потом, сделав несколько больших шагов, поравнялся с ним. «Добрый день», — сказал Лайош почтительно. Тот оторвал взгляд от земли, поздоровался коротко и продолжал свой путь. Лайош шагал рядом, не отставая и не уходя вперед. Так они прошли метров тридцать — сорок. Лайош наконец заговорил: «И у вас занятия в школе начались?» «Начались», — сухо ответил паренек. «Я все смотрю, как вы учитесь да учитесь… я по соседству, на строительстве работаю. Во время стачки я сторожем оставался». — «Да?..» — сказал тот, явно не стремясь поддерживать беседу. Но от Лайоша не так-то легко было избавиться. «Должно быть, вам еще недолго учиться?» — спросил он. «В этом году кончаю». — «Гимназию?» — «Нет, торговое училище…» — «Это хорошо», — сказал Лайош задумчиво: о такой школе он еще не слыхал. Но долго раздумывать не было времени. «Счастливый вы человек: хоть сами и не из богатых, а все-таки отец вас выучил». — «Мать у господ стирает, она мне и добывает на учебу», — сухо сказал юноша. «Наверно, дорого обходится…» — как бы про себя размышлял Лайош. «Кому как. Я вон и репетиторствую, и от платы за обучение освобожден, а все равно дорого. Другой и плату вносит, и не подрабатывает нигде, а ему все равно дешево». — «Как так?» — «А так, что у него отец судья или торговец. А у меня — садовник», — ответил парень, невесело рассмеявшись.

Лайош некоторое время шел молча, раздумывая, как ему изложить свой план. Шагалось под уклон быстро, и под горой, Лайош знал, им нужно будет расходиться в разные стороны. «А как вы думаете, я могу еще кончить какую-нибудь школу, чтобы и работать, и учиться?» — «Приватным образом, что ли?» — взглянул на него юноша уже с интересом. «Вот-вот, приватным», — обрадовался Лайош ученому слову. «У вас начальное образование?» — «Начальное». — «Что же, можете в реальном попытаться. Это школа для всех. Туда вас еще могут пустить, никаких привилегий она не дает. За экзамены выложите пятьдесят пенге, да еще пятьдесят — плату за обучение; да книги надо покупать, да учитель нужен, иначе не разберетесь, что к чему. Четыре года обойдутся минимум в тысячу пенге, а потом — в ученики к парикмахеру или слесарю. А в ученики вы бы и так могли пойти, если б не возраст и если бы вас кто-нибудь в это время кормил и одевал». Лайош смотрел на него, не веря своим ушам. Голос юноши звучал зло, и все же было в нем что-то такое, словно он шутил. «А какая-нибудь другая школа, где рабочий вроде меня?..» — сделал Лайош еще попытку, ища за шутливым тоном серьезный ответ. Но спутник не дал ему договорить. «Что, рабочий университет? Приходит комиссия, спрашивает у мастера, кто из детей рабочих поспособнее, и тут же направляет в рабочий университет. И готово: зашел мужик, вышел — инженер». — «Да я не так думал», — замахал руками Лайош. «Почему же не так? А как же еще? Вы хотите учиться — и не можете. Другой остолоп не хочет учиться, а все равно выучится и аттестат получит, потому что у отца его тоже есть аттестат. Ну скажите, почему вы не так думали?» — посмотрел он Лайошу прямо в лицо. Глаза его от злого огня стали похожи на зеленый спирт, который Лайош видел в аптеке. «Оно конечно…» — совсем потерялся Лайош. «Ничего не конечно. Неужто не понимаете? — закричал парнишка. — Не только рабочий университет, вы и реальное никогда не кончите. Потому что у вас нет тысячи пенге. Вы даже койку не можете себе снять. У вас и работы скоро не будет…» Ярость этого юноши, на вид бесстрастного, привела Лайоша в столь сильное замешательство, что до него даже не сразу дошел смертный приговор всем его планам. Чего он так кипятится? У него-то ведь все в порядке. Продаст Даниель выгодно еще один участок — и этот, глядишь, сдал экзамены, вышел в господа. С таким умом должность себе найдет наверняка. Склон кончался; сейчас они разойдутся и, может, больше никогда уж не поговорят. «А вы кем станете?» — спросил Лайош, молча пройдя последние сто метров. «Я? Социологом», — засмеялся парнишка, подняв длинную верхнюю губу над редкими желтоватыми зубами. «А-а…» — сказал Лайош, глядя на него так неуверенно, словно паренек этот с зачесанными назад волосами и длинным носом расплылся на глазах в цветастое акварельное пятно.

Лайош уже побывал у поставщика, отдал ему записку, но все еще дивился про себя, вспоминая младшего Даниеля и его неожиданную вспышку. Дивился он и тому, что злость, блуждавшая в нем вот уже несколько дней, не обострилась, не усилилась после этого разговора. Странные речи юноши остались в его душе, как пятна нефти на воде, не смешиваясь с его собственным недовольством. Однако время шло, и нефть понемногу впитывалась водой: в конце концов Лайошу стало казаться, что это и его мысли, его слова. На обратном пути он столкнулся с Корани, припадочным. «Мил человек, давно же я тебя не видел! — обрадовался тот, хватая его за руку. — А я уж и к сестре твоей ходил узнать, где ты, она меня в последний раз даже в дверь не пустила и звонок выключила, когда я снова стал звонить. Видно, оберегает тебя от таких приятелей. А ведь это несправедливо, я тебе скажу. Ведь вообще-то невинный сыграл роль соблазнителя. Помнишь пещеру в Чертовой долине? Помнишь, что ты мне говорил там за вином: как хорошо работать на рынке! Эти твои слова для меня роковую роль сыграли. Кем я был до тех пор? Достойным жалости больным чиновником, который из-за плохой одежды не может получить должность и вынужден изображать падучую, чтоб вызвать сочувствие у хозяев богатых вилл. Да что — изображать! Кто может знать границу между притворством и действительным страданием в такой болезни, как моя? Куда более четкую границу, я думаю, может провести закон между чужим кошельком и моим». — «Ты карманником на базаре стал?» — сухо спросил Лайош, не замечая, что отчужденным взглядом, резким тоном и прямыми вопросами невольно подражает младшему Даниелю. «Я — стал? В том-то и дело, что не стал. Кто стал, тот крадет весело, изобретательно, без угрызений совести. А я каждый раз краду, словно впервые в жизни. Каждый раз чуть не силой заставляю себя красть. И если все проходит гладко и чей-то ридикюль лежит у меня за пазухой, поверишь ли, я чувствую себя как девушка, только что потерявшая невинность. Ну не могу привыкнуть, и все тут. Иной раз такой прекрасный случай пропускаешь: бывает, увидишь на клиентке потертую трогательную шляпку, какие носят визиварошские[23] старые девы, и рука, поверишь ли, не подымается. Не знаю, правду ли ты говоришь, что ни разу не взял грех на душу, пока таскал корзины и сетки, но если правду, то ты понятия не имеешь, какие чувства внушает такой ридикюль. Детские фотографии, квитанции из ломбарда, письмо от какой-то Илоны, с которой так приятно было разговаривать летом в Замарди… ей-богу, в слезу бросает, пока сидишь над таким ридикюлем с продранной подкладкой». «Ты в самом деле кончил на аттестат, или это тоже вранье?» — спросил Лайош. После рассказа сына Даниеля о том, как трудно получить образование, аттестат зрелости казался ему недосягаемой мечтой. «Какой может быть разговор!» — обиделся Корани и полез за бумажником. И Лайош рядом со знакомой бумагой, удостоверяющей, что Андора Корани не взяли в должность из-за плохой одежды, снова увидел аттестат, выданный гимназией на улице Мункачи. Бумага была украшена зеленоватыми водяными знаками и гербом Венгрии; внизу стояли подписи учителей, рядом, на соседней странице, был заверенный печатью латинский перевод. Лайош с завистью смотрел на бумагу. Вот если б он мог получить такую… «Думаешь, фальшивый? — спросил Корани. — Такое смысла нет подделывать. Здесь, где мы с тобой живем, эти свидетельства годятся лишь на то, чтоб вызывать жалость прохожих, как вытекший глаз или обрубок руки в пустом рукаве. Я куда больше был бы рад, если бы мог носить в кармане совесть какого-нибудь вполне нормального андялфёльдского карманника. Хочешь верь, хочешь не верь — я даже в церковь, друг мой, хожу. Знаешь ту новую бетонную варошмайорскую церковь? Туда я забежал недавно с маленьким дамским кошельком, который сам мне в руки свалился из одной раскрытой сумочки. Так что теперь я не перед хозяевами вилл — перед хозяином церквей падаю на колени. Правда, не слишком часто. Семь-восемь раз за все время. И, собственно, я даже не против был бы, если б меня схватили. Я только одного боюсь — разъяренных кухарок. С моей физиономией меня ведь в два счета линчуют. А ты, значит, здесь работаешь?» — «Да. Работы на неделю, на две осталось», — сказал Лайош на всякий случай. «Неделю или две мне бы хватило, чтоб обрести утраченную веру в себя… Я был с тобой искренним, друг мой, будь и ты теперь великодушен. Тебе ведь сестра помогла устроиться сюда, будь и ты теперь для меня братом. Кому она тебя рекомендовала? Замолви ему за меня словечко! Я так хочу трудиться…» Схватив Лайоша за руку, он то ли икнул, то ли всхлипнул ему в лицо. «Господь смотрит на нас…» — хрипел он задыхаясь. Лайош с омерзением почувствовал, как рука Корани обхватывает его за пояс. Он сам теперь не мог понять, что его заставило подружиться с этим бродягой. Еще и вино для него купил и зарыл в землю, чтоб было похолоднее. А теперь вот он прицепился как репей, только опозорит Лайоша. «Ладно, придешь в обед, — сказал он. — А я пока поговорю со старшим. Ты сразу его ищи, Водал его зовут. Если хоть маленькая возможность будет, он мне не откажет». Припадочный наконец отпустил Лайоша. «Душу хочу очистить трудом», — крикнул он, не сводя мокрых глаз с переходящего дорогу Лайоша.