О том, что видел: Воспоминания. Письма - Николай Чуковский

Как «Хижина»? Ты уже над ней работаешь? А я томлюсь от безделья, потому что Детиздат не высылает мне договор на Вальтер Скотта. У нас был уговор: чуть я пришлю «Хижину», мне вышлют договор на Вальтер Скотта. Это подтвердили Домбровская, Эйхлер, Сысоев[532] и два Андреева[533]. «Хижину» я представил давно, день идет за днем, а договора нет. Позвони Андрееву-редактору. Поторопи его, узнай, в чем дело. М.б., они не высылают, потому что у них денег нет? Так деньги они вышлют потом, когда будут, сейчас мне не деньги нужны, а договор. Без договора я не могу приступить к работе, потому что у меня нет гарантии, что они потом не передумают.

Ты, верно, встречаешь А. Н. Тихонова. В Москве он мне обещал устроить перевод «Черной стрелы» Стивенсона для Гослитиздата. Недели две тому назад я послал ему на адрес Гослитиздата письмо, но он мне не ответил. Позвони ему, пожалуйста, и узнай, в чем дело.

Вообще, денежные мои дела очень неважны. «Ярославль», который, видимо, имеет некоторый успех, дал мне сущие гроши. Ремонт стоил около двух тысяч, я купил себе летнее пальто за две тысячи, Марине на днях покупаю зимнее пальто за две тысячи — все это вещи необходимые — да пять тысяч придется, очевидно, заплатить киевской кино-фабрике. В результате у меня не остается денег и на три месяца самой скромной жизни. Когда я был в Москве, Эйхлер обещал пустить мои «Фрегаты» и моих Томпсонов по Школьной серии[534]. Я написал ему об этом письмо, но он уже был в отпуску. Мое письмо попало к Прусакову[535], который написал мне, что делами Школьной серии ведает один Эйхлер и без Эйхлера никто мне ничего не может сказать. Ты переписываешься с Эйхлером по делам Шевченки. Спроси его в письме, удалось ли мои «Фрегаты» и мои переводы включить в Школьную серию.

Не сердись за поручения. Если тебе трудно или неудобно их выполнить, не выполняй, как-нибудь устроится. Между прочим, ты сам виноват, что поручил Эйхлеру переводить Шевченку. Ведь и так было ясно, что он с этим не справится. А теперь отнесись к нему снисходительно. Эйхлер — достойнейший человек, а ты редактор строгий и придирчивый, и мне его заранее жалко.

Ну, не сердись. Я очень скучаю по маме и по тебе. Как ваше здоровье? Как квартира? Как машина? Неужели никогда не настанет такое время, когда у вас с мамой будет квартира в Москве, и у нас с Мариной будет квартира в Москве, и мы будем ходить к вам в гости?

Читал в «Литгазете» о твоем шевченковском выступлении[536]. Не сомневаюсь, что Шевченко выйдет у тебя превосходный, не хуже, чем в подлиннике.

Коля.

24 ноября 1938 г.

26 ноября 1938 г. Москва

Мариночка! Поздравляю Вас с новосельем. Дайте, пожалуйста, это письмо Коле.

26. XI. 38

Дорогой Коля!

Я в восторге от твоих исправлений. Мне казалось, что вся эта строфа неисправима. Мама даже советовала мне не писать тебе таких неприятностей. «Ты ужасно придирчив, а Коленька и так сделал все, что возможно». И как же я обрадовался, увидев новый вариант этой труднейшей строфы. Сейчас же перепишу ее в твой текст. Перевод превосходный. Когда родился Эдгар По? Кажется, в 1809 году. Если это так, то в будущем году юбилей: 1939–1809=130 лет.

Вообще нужно напечатать этот перевод под тем или другим соусом!

Как мне жалко, что ты не в Москве!

Я втянул бы тебя в детиздатского Шевченко — ведь подлинных переводчиков так мало. Как я переутомился с шевченковским томом! Нужно тебе сказать, что один из наших переводчиков — Асеев — гнусняк и склочник — выступил с темными инсинуациями против меня публично на шевченковском вечере[537], что Лозовский[538] написал на меня подлейший донос в «Правду» (я сам читал, мне показывали), что 5–6 дней подряд я писал Асееву ответ в «Лит. газету», — причем спал в сутки часа три, и после того как эту статью набрали, взял ее назад по совету великого мудреца Квитки.

Вчера было у нас собрание шевченковского комитета. Асеев и Лозовский приготовили свои бомбы, ходили как заговорщики. Но после того как я, по просьбе Алексея Толстого, прочитал свой доклад, после того как Корнейчук[539] сказал, что доклад этот «глубок и блестящ», они спешно ретировались, и Асеев даже заявил, что он благодарен К. И-чу Чуковскому за многие дельные поправки, улучшившие его перевод.

С Тихоновым о Стивенсоне поговорю непременно. С Эйхлером бесполезно переписываться по этому поводу, так как достойнейший Генрих ныне изгнан из литературы изящной в литературу неизящную, сиречь, в научно-популярную, в коей он не смыслит ни аза. В понимании изящной он тоже был не слишком силен, но — как многие неталантливые люди, он любил ее горячей и бескорыстной любовью, самоотверженно, до слез. У других такая любовь сочетается с честолюбием, у других — с нравственной гнилостью, он же был, как лампадка, перед этой иконой, и вот равнодушный невежда и лодырь Сысоев дунул на эту лампадку. Я написал Генриху нежное письмо. Напиши ему и ты, если хочешь. Его адрес: Ст. Сходня. Окт. жел. дороги. Санатория им. Артема Сергеева.

Все твои дела по Детиздату сделаю в эти три дня и отпишу тебе обо всем подробно.

Дико сказать: только вчера имел я время позвонить в жилотдел. Секретарша совершенно спокойным голосом ответила, что 3-х комнатная квартира для меня уже была в новом доме на Тверской, но т. к. я прошу 4 комнаты, то придется мне подождать до января. Мама твоя во время этого моего разговора так волновалась, что, сидя на кресле, придвинула к себе стул и стала жевать зубами его спинку.

Итак, квартира у нас уже есть — к сожалению, т. к. я тоскую по Ленинграду ужасно. Сегодня иду в жилотдел разговаривать.

Вчера же мы занимались странным делом: выбирали себе по вкусу цвет машины М 1. Я предпочитаю цвет кофе с молоком, а мама желает зеленый. Оказывается, это важный вопрос. Решено — выкрасить машину в две краски: правая сторона будет зеленая, левая — кофейная.

Послезавтра шофер Союза поедет за «нашей» машиной в Горький.

Вчера на шевченковском комитете подошла ко мне Рябинина[540] из Гослитиздата и сказала, как все гослитиздатчики были очарованы твоим выступлением.

— Просто не верится, что это — ваш сын! — «сказала она сквозь очки», как говорится где-то у Замятина.

Скажи Бобе, что мы звонили Фидману[541], но тщетно. Сегодня мы, кажется, увидим его. Сегодня у меня пьют чай Тычина[542] и Степун[543].

Скажи Гульке, что я пишу книгу под названием «Вдилижанстулежанс». Помнит ли он еще —

Омнибус,Как арбуз,Весь набит до верха!

Как устроить тебе квартиру? Если нашу нам дадут без обмена на ленинградскую, хорошо было бы, чтобы ты обменял обе наши (твою и мою) на московскую. Или при наличии машины поселиться бы Вам где-нибудь в Переделкине — покуда. Мне кажется, что, во всяком случае, до поры до времени тебе надо проводить в Москве около 2–3 месяцев в году.

!!! етаТ тевирП

Перевел бы ты еще что-нибудь стихами! Бальмонтовский перевод, действительно, рядом с твоим — блекота. Насчет денег не беспокойся: я уверен, что «Ярославль» принесет тебе еще и еще. И «Хижина».

Твой Тато (под влиянием Шевченко).

Декабрь 1938 г. Москва[544]

Дорогой Коля! Это Гульке. Пусть наклеивает в нужном порядке. В январе будущего года юбилей Эдгара По (130 лет) — и «Лит. газета» поместит твой перевод. Так говорил мне П. Антокольский[545], который будет заведовать стихами «Лит. газ.».

Па.

7 марта 1939 г. Москва [546]

Милый Коля!

Я два раза прочитал «Ярославль». Несомненно, это лучшая твоя книга. Целые пригоршни тонких наблюдений, чудесных психологических мотивировок, строгий и серьезный язык. Сцены с баржой — войдут в хрестоматию. Я не знаю ни одного из современных писателей, кто мог бы так великолепно пережить и перечувствовать эту баржу. Получил ли ты письмо от Лозовского? Я недавно был у него. Как раз в эту минуту выходил от него Герасимов[547]. Лозовский, провожая Герасимова к дверям кабинета, говорил:

— Вы отлично сделали, что напечатали «Ярославль» Чуковского, а с «Фомою Клешневым»[548], ей-богу, могли подождать.

Увидев меня, Лозовский сказал:

— Пишу вашему сыну письмо. Его книга взяла меня за живое. Очень талантливая, хорошая книга. Уверен, что она будет иметь успех. Есть, впрочем, один недостаток…

— Какой?

— Слабо показано партруководство… Большевики изображены хорошо, правильно, но — получается так, будто они действуют в одиночку. Впрочем, это искупается большими достоинствами книги.

С чем тебя и поздравляю.

Выздоровел ли ты? Гуля меня умилил своим письмом. Сегодня берусь, наконец, за «Хижину дяди Тома».

Мне в новой квартире очень нравится. Омрачает ее только больная Лида, которую мне до смерти жалко. Я написал три статьи о Шевченко[549], и все плохие. Невдохновенные. С сегодняшнего дня прекращаю работу. Надоело писать без просвета, наводя тоску на всех домашних.