Замок на песке. Колокол - Мердок Айрис

Майкл вполуха следил за разговором шествовавшей впереди троицы, там продолжалось препирательство. Питер спросил Дору, не собирается ли та писать пейзажи в Имбере; вопрос этот, похоже, ее удивил. И она, и Пол, как отметил Майкл, и думать забыли, что она умеет рисовать. В ходе разговора о деревенской жизни и наблюдении за живой природой выяснилось, что Дора ни разу не слышала кукушки. Питеру это казалось невероятным. «Ну, а в деревне, в детстве?» Ему представлялось, что все дети, как водится, произрастают в деревне.

– А я в детстве не бывала в деревне, – смеясь, сказала Дора. – Мы всегда проводили каникулы в Богнор-Реджисе. Правда, я сейчас мало что помню о детстве, но кукушки я точно не слышала. Часы-кукушку – другое дело.

Тоби с Майклом присоединились к остальным, и так, за разговором, они вышли на поляну, где расставлены были ловушки. Питер дал знак умолкнуть. Они тихонько дошли до конца тропинки, а Питер направился вперед, чтобы поглядеть на пленников. Он расставил в траве три старомодные ловушки куполообразной конструкции – около метра в длину и полуметра в высоту. В каждой ловушке было по два отсека. Одна стенка отлого клонилась внутрь, к небольшому входу, окаймленному выступами проволоки, вход этот вел в нижний отсек. Такой же вход, только пошире, в дальнем углу вел во второй, верхний отсек, и против него располагалась маленькая дверца для руки ловца. В каждом отсеке сидело по нескольку пташек. Когда Питер приблизился к ловушке, все они затрепыхались.

Майкл часто наблюдал за тем, как проделывается эта операция, и всякий раз не мог сдержать странного волнения. Под руководством Питера он даже как-то брал птичек в руки, но держать в руке такое лучезарное, податливое, хрупкое тельце, чувствовать ужасающе частое биение сердечка ему было тягостно: тревога, жалость и сострадание переполняли его. Единственный радостный миг наступал, когда выпускаешь птицу на волю. Майкл так боялся – вдруг птичка умрет у него в руках, а такое случается частенько, если держать ее слишком крепко, – что Питер, правда весьма неохотно, избавил его от дальнейших уроков.

Вернулся Питер и позвал всех за собой.

– Идите гляньте – только близко не подходите. Там есть одна редкая птица. Маленький королек – вон в той клетке. У него красно-желтый хохолок. Остальные ерунда – воробьи да синицы. Правда, в дальней есть еще поползень.

Пока разглядывали птиц, Питер фотографировал королька.

– А как они туда попадают? – заинтересовалась Дора.

– На корм слетаются, – ответил Питер, – я накрошил хлеба и орешков для приманки. Они пытаются вылететь через верхний отсек – это кажется легким, а на самом деле оттуда еще труднее выбраться. Некоторые птицы заходят в ловушку и без приманки – так, из любопытства.

– Опять же как люди, – заметил Майкл.

– Не буду сейчас возиться с воробьями и синицами. – Питер приподнял одну клетку, птицы мигом взлетели и унеслись. – Окольцую поползня и королька. Майкл, не сфотографируете его, пока я буду держать?

Майкл взял фотоаппарат. Питер опустился на колени, открыл заднюю дверцу клетки, просунул туда руку. Птицы безумно заметались. По сравнению с ними загорелая рука Питера казалась огромной. Пальцы раздвинулись, загнали маленькую пташку в угол, осторожно сомкнулись, прижав трепещущие крылышки к тельцу, и извлекли ее наружу. Малюсенькая золотая полосатая головка выглянула меж большим и указательным пальцами Питера. От страха, волнения и жалости Дора вскрикнула. Майкл понимал, что творится у нее на душе. Он приготовил фотоаппарат. Питер вытащил из кармана легкую металлическую пластинку, такую тоненькую, что только через лупу можно было прочесть надпись на ней. Он осторожно переворачивал птичку в руке, пока не продел тонюсенькую крошечную лапку с коготками между безымянным пальцем и мизинцем. Левой рукой он обернул пластинку вокруг лапки и, поднеся ее ко рту, плотно зажал зубами. При виде крепких зубов Питера, приближающихся к этой крошечной лапке, Дора не выдержала и отвернулась. Майкл сделал два снимка. Питер быстро подбросил птицу в воздух, и она скрылась в лесу, отныне неся всем, кого это может касаться, весть о том, что именно в этот воскресный день она была в Имбере. Питер окольцевал поползня и выпустил остальных птиц на волю. Дора была потрясена, расстроена. Пол смеялся над ней. Майкл посмотрел на Тоби. Глаза у него были широко распахнуты, прикушенные от волнения влажные губы покраснели. Удивительно, как впечатляло всех это зрелище.

Пока они осматривали ловушки, переворачивая их на бок, Питер удалился в лес. Под деревьями свет угасал быстрее, и на поляну устремились полчища комаров. Дора обмахивалась зонтиком и причитала, что цитронелла ее не спасает и комары ее поедом едят. Вдруг совсем рядом раздался отчетливый голос кукушки. Все замерли, насторожились, потом глянули друг на друга и расхохотались. Питера позвали назад.

– О господи! – закричала Дора. – А я-то и впрямь подумала, что это кукушка. Вот позор!

– Настоящая кукушка, как я понимаю, сейчас в Африке, она птица мудрая, – сказал Питер. И показал Доре маленькую свистульку. Потом извлек из кармана и другие манки, деревянные, металлические, и начал поочередно воспроизводить пение жаворонка, кроншнепа, пеночки, дикого голубя и соловья. Дора была сражена. Ей хотелось посмотреть и попробовать самой, она брала у Питера манки и при этом чисто по-женски вскрикивала и щебетала. Майкл глядел на нее и думал: в ней сосредоточено все, что отвращает его от женщин, – но думал это беззлобно, все равно она ему нравилась, да и настроен он был слишком благодушно, чтобы испытывать сейчас к кому-то неприязнь.

– Ну надо же – как настоящие! – воскликнула Дора.

– С настоящим ничто не может сравниться, – заметил Питер. – Даже самая совершенная имитация – а это она и есть – доставляет, как это ни странно, совсем не то удовольствие. Помнится, где-то у Канта сказано: как разочарованы бывают гости, узнав, что соловей, услаждавший их слух после ужина, – всего лишь мальчонка, укрывшийся в соседней роще.

– Пример естественной притягательности истины, – заметил Майкл.

– Вы сегодня так и сыплете благочестивыми изречениями, – сказал Питер. – К проповеди завтрашней готовитесь?

– Завтра, слава богу, очередь Джеймса. Моя – на следующей неделе.

– Мораль тут, думаю, такая: не попадайся! Правильно, Тоби? – засмеялся Питер.

Они двинулись обратно. Пол спросил Питера, не сфотографирует ли он Дору. Питер от этой идеи пришел в восторг и начал подыскивать полянку, потом усаживать Дору на мшистом валуне так, чтобы она тянулась к цветку.

– Пол не ведает, что творит, – сказал Майкл Тоби. – Когда Питер дорывается до съемок человека, это надолго. Видно, вымещает свое вечное недовольство птицами – их-то не усадишь!

Майкл с Тоби пошли рядом… Позади они слышали смех оставшейся троицы и протестующие возгласы Доры. К Полу, похоже, вернулось хорошее расположение духа. Майкл вдруг ощутил, что удивительно счастлив. Как будто по его милости собрались все эти люди, будто благодаря ему удался этот дивный вечер и эти невинные радости. Слово «невинные» само пришло ему на ум, и он даже не стал вдаваться в размышления по этому поводу. Как редко в компании других людей ему доводилось чувствовать себя вольготно, так отдыхать душой. Мысли его обратились к Нику, но навеянная ими грусть была светла и не омрачала сладостного покоя. Ему приятно было идти рядом с Тоби и бездумно говорить обо всем на свете и ни о чем именно. На душе был праздник.

– В этом лесу есть просека, – заметил Майкл, – неподалеку от той поляны, где мы сейчас были, там иногда можно увидеть козодоев. Видел когда-нибудь козодоя?

– Нет, но очень хотелось бы! – воскликнул Тоби. – А вы мне покажете?

– Непременно, – сказал Майкл. – Как-нибудь вечерком на той неделе сходим. Престранные, скажу тебе, это птицы, на птиц-то совсем не похожи. Увидишь – поневоле поверишь в существование ведьм.

Совершенно неожиданно они выбрались из лесу на широкий луг у дороги. Великолепная панорама, хорошо им знакомая, вновь открылась взору в свете пылающе-желтого, почти закатившегося солнца и поблекшего до зеленоватой голубизны неба. Внизу, в озере, виднелось ярко подцвеченное недвижное отражение дальнего косогора и дома – чистого, жемчужно-серого, и так ясно проглядывались все его очертания, что казалось, будто он совсем близко. За ним, на пастбище, на бледной линии горизонта, деревья принимали клонившееся солнце, и один уже пожелтевший вяз полыхал, как громадный костер.