Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

Мы остались друзьями, до сих пор общаемся, как всегда, спорим на самые разные темы, в особенности о политике[434]. Какой русский не любит поспорить, а у него эта любовь превышает российские нормы. Она проявляется даже в наших разговорах о Путине и России, о которых, естественно, я знаю несравненно больше. Он всегда находит какую-нибудь лазейку, чтобы не согласиться. Думается, в этом выражается его дух соперничества. Мое заключение: Кен видит во мне соперника в сфере интеллигентных разговоров, над которым ему хочется одержать победу, что ему иногда удается.

Булат Окуджава и как меня подслушивали

Пластинка Булата Окуджавы с его портретом на обложке стоит у меня в гостиной на книжной полке. Неподалеку висит портрет бабушки в имении – память о ее далекой юности. Фото Окуджавы на пластинке – память о моих 1970-х, когда российские писатели, войдя в мою жизнь, оставили в ней неизгладимый след: как я пишу в главе о Василии Аксенове, через них я по-новому осознала свою русскость. Аксенов и познакомил меня с Окуджавой в 1976 году, в ресторане Дома кино. Я очень любила его песни и часто слушала пластинку, вышедшую во Франции восемью годами ранее, а в тот вечер он сообщил, что у него наконец вышла новая. Сказав ему, что я его давняя поклонница, Вася уговорил Окуджаву мне ее подарить. Коробка с новоиспеченными пластинками лежала в багажнике его машины; вытащив оттуда одну, он мне ее подписал. Она и стоит у меня на полке.

Вернувшись домой в Санта-Монику, я все время ее слушала и таким образом обнаружила, к своему изумлению, что мой телефон прослушивается. Однажды, когда я разговаривала по телефону с подругой, из проигрывателя пел Окуджава; пластинка кончилась, но в трубке продолжал звучать его голос. На мой вопрос, слышит ли моя подруга что-нибудь, она ответила утвердительно («It’s one of your Russians»[435]). Видимо, записывавший аппарат дал осечку, предоставив мне важные сведения. У меня тогда часто портился телефон. Причина была найдена. Видимо, госбезопасность США заинтересовалась моими поездками в Советский Союз; это меня развеселило – значит, работают, но, как всегда, подслушивают не того, кого нужно: слушают песни Окуджавы. Когда был жив Владимир, мы такого не примечали, хотя он практически до конца жизни находился под федеральным следствием и угрозой депортации.

Пластинка, которую мне подарил Булат Окуджава (1976)

Весной 1979 года Окуджава провел семестр в Калифорнийском университете в Ирвайне, неподалеку от Лос-Анджелеса, куда его пригласила директор Русской программы Елена Вайль. Тогда мы с ним познакомились поближе: он приезжал в гости к писателю Саше Соколову, с которым я дружила. Делал он это, впрочем, нечасто, потому что его не отпускала Елена, у которой он жил. Она ревниво ограждала его от других знакомств – например, как мне рассказал сам Булат, предупредила его, что я работаю в «органах», правда, не уточнив в каких. Это было не менее смешно, чем прослушивание телефона.

Кстати, о советских органах: на большом концерте Окуджавы в Ирвайне я познакомилась с бывшим агентом советской разведки Николаем Хохловым. Вместо того чтобы убить Георгия Околовича, видного члена НТС, в 1954 году[436], Хохлов раскрыл ему свое задание. Тогда об этом много писали (в частности, что его оружие скрывалось в зажигалке). Впоследствии Хохлов сделался профессором психологии в Калифорнийском государственном университете (Сан-Бернардино).

На том концерте я впервые услышала песню Окуджавы «Я пишу исторический роман», которую он посвятил Аксенову. В ней прозвучали слова «…каждый пишет, как он слышит, / Каждый слышит, как он дышит», отсылавшие к «Ожогу»; рукопись этого романа тогда хранилась у меня.

Тогда же он выступал с концертом в Беркли, где его представлял профессор Семен Карлинский, назвавший Окуджаву российским Битлом, чтобы объяснить американской аудитории, какое место тот занимал в российской культурной жизни. Этот концерт был записан на видеопленку, и мои берклийские аспиранты сделали сайт, посвященный Окуджаве, где можно прослушать весь концерт[437].

Через несколько лет мы с Булатом снова увиделись в Москве, и он повел меня на ужин в ресторан «Прага» с группой советских писателей, приглашенных американским профессором Джеральдом Миккельсоном, который прежде привозил их к себе в Университет Канзаса. Булату идти не хотелось, а мне было интересно. Слева от меня сидел Владимир Солоухин, утверждавший, что Шекспир посылал свои сочинения Марии Стюарт в бочке, а там их кто-то выуживал из воды! Когда я стала ему возражать, он ответил: один журнал (советский, конечно, названия не помню) напечатал его статью об этом[438]. Напротив сидел поэт Евгений Винокуров. Ему я стала рассказывать о знакомстве с Бродским, на что он никак не реагировал, словно не понимал, о ком идет речь. Затем, обращаясь ко всем присутствовавшим, я заговорила о конференции по литературе третьей волны эмиграции, недавно мною организованной. Я это сделала отчасти для того, чтобы посмотреть на их реакцию, но не только – мне также хотелось рассказать о литературной жизни в эмиграции. За столом установилось гробовое молчание. Мой сосед справа, известный историк Натан Эйдельман, шепнул мне на ухо, что ему стыдно; впрочем, заговорить о писателях-эмигрантах вслух он, видимо, не решился – хотя ему, как и прочим, они наверняка были интересны. Булат, который весь вечер молчал (его обычное поведение на званых ужинах), потом (уже не в ресторане) сказал что-то в том же духе. Еще там присутствовали драматург Виктор Розов и Григорий Бакланов; «правоверных» советских писателей не было, просто собравшиеся не доверяли друг другу. Это был 1983 год.

Следующий концерт Окуджавы, уже в Лос-Анджелесе, состоялся в 1987 году. После него Александр Половец, основатель и редактор эмигрантской газеты «Панорама», устроил у себя вечеринку, на которой поклонники Булата уговорили его спеть еще несколько песен. Кажется, именно тогда он познакомился с эмигрировавшим комедийным актером Савелием Крамаровым, которого так любили в Советском Союзе – не только народ, но и Окуджава. Когда в том же году я устроила отцу поездку в его родной Торжок, я рассказала каким-то местным юношам в Твери, где мы остановились, что знакома с Крамаровым и что теперь он снимается в Голливуде. Они без конца расспрашивали меня о его американской жизни, перечисляя свои любимые фильмы с ним.

Вскоре после концерта Окуджавы в мае 1991 года, когда он со своей семьей жил у Половца, ему в Лос-Анджелесе сделали срочную операцию на сердце. Операция, стоившая больше 40 тысяч долларов, оказалась удачной, но его семье пришлось познакомиться с американской медицинской системой и суровым капитализмом. Так как Булат был иностранец, больница потребовала деньги вперед – притом что его аорта была почти перекрыта! Главную помощь оказал Лев Копелев – не деньгами, а тем, что добился от одного немецкого издательства письменной гарантии на 20 тысяч. Замечательный Саша Половец развил бурную деятельность, чтобы собрать оставшуюся сумму среди эмигрантов, денег не жалевших. Помогая Саше, я звонила известной певице Джоан Баэз, знакома с которой не была: она в свое время общалась с Окуджавой в Москве и даже пела его песню «Возьмемся за руки, друзья…», но в деньгах отказала, сказав, что у нее их нет![439] Но главное – после операции Булат совсем поправился. Когда мы увиделись через несколько месяцев, уже в ельцинской России, это подтвердилось.