Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Американская пресса в течение двух десятилетий отмечала стиль Черчилля, остроумие и литературные способности, а в апреле 1923 года его портрет появился на обложке журнала Time. В конце 1930-х Черчилля, изгоя в своей партии, много слушали в Америке, и часто его слова оказывались пророческими. В 1938 году в статье в Saturday Evening Post он призывал к созданию Соединенных Штатов Европы. И конечно, он предсказал ужасы, которые ждут Европу. Однако вплоть до декабря 1941 года большинство американцев, согласно опросам общественного мнения, проводимым Институтом Гэллапа, не интересовались ни событиями, происходившими в дальних странах, ни предсказаниями Уинстона Черчилля относительно наступления нового Средневековья. В 1941 году Чарльз Линдберг выступал на стадионах, куда стекались сотни тысяч людей, чтобы послушать его изоляционистские речи, и всегда начинали свистеть, когда Линди (так друзья называли Линдберга) упоминал имя Черчилля. Американцы поняли простую истину: если Америка вступит в войну, их сыновья будут воевать и десятки тысяч погибнут.

Черчилль, может, и был наполовину американцем, но он был настоящим англичанином, к тому же английским аристократом. Одеваться ему помогали слуги. Он носил массивные карманные часы Breguet[697] – называл их «луковицей» – на тяжелой золотой цепочке, тянувшейся по жилету, что придавало ему вид папаши Уорбакса[698], и это в то время, когда большинство американцев не могли позволить себе ни жилет, ни золотые часы, ни золотую цепь для часов.

Черчилль нуждался в поддержке рабочего класса Америки, но его слабым местом было его прошлое. До 1940 года американцы видели в Черчилле не блестящего политика, а человека, от которого можно ожидать чего угодно, импульсивного, остроумного, иногда точного в предсказаниях, но в конечном счете ненадежного. «Большая часть ранней его карьеры напоминала игру «Змеи и лестницы», – вспоминал А.Дж. П. Тейлор, – и в тех случаях, когда он поднимался по лестнице, он, казалось, находил повод ползти вниз». Он вдохновлял Великобританию с тех пор, как стал премьер-министром, но Великобритания по-прежнему балансировала на краю пропасти. Учитывая его неоднозначное прошлое, он мог оказаться человеком, от толчка которого она свалится в пропасть[699].

Журнал Time в первом январском номере за 1941 год назвал Черчилля, ранее считавшегося ненадежным, «Человеком года» за 1940 год. Черчилль, объявили редакторы, обладает, как Ленин и Гитлер, ораторским талантом. С помощью слова эти три гиганта изменили ход истории, двое в плохую сторону, а один, Черчилль, в хорошую, и он одержал победу в этой борьбе: «Он [Черчилль] дал соотечественникам то, что обещал: кровь, тяжелый труд, пот, слезы и еще одно – невероятное мужество». Некоторые читатели написали письма, в которых выразили удивление. Черчилль – человек года? Почему не Гитлер? Гитлер мог претендовать на звание «Человек года» не из-за чудовищности преступлений, совершаемых им с 1939 года, а потому, что Гитлер, по мнению многих американцев, восстановил Германию. Рейхсфюрер построил сеть автобанов, которую американцы взяли за образец при строительстве сети автотрасс в Америке. Теперь он весьма энергично разрушал старый порядок. Автор письма из Нью-Джерси написал: «Если Англия победит… мир утратит возможность, чтобы им управлял самый умный человек со времен Моисея». Хотя сравнение Гитлера с библейским пророком, освободившим евреев от тирании, сейчас звучит как жуткая ирония, многие американцы не считали Гитлера – и всю Германию – врагом. И они задавались вопросом, заслуживают ли Великобритания и Черчилль их помощи и не находятся ли они на грани поражения, когда любая помощь придет слишком поздно[700].

Для того чтобы получить ответы на эти вопросы, Рузвельт отправил в Лондон Гарри Гопкинса. Он прибыл в Лондон 9 января в сопровождении Брэндена Брекена, который встретил его в городе Пул, расположенном на южном побережье Англии. Гопкинс зашел в свое посольство, расположенное на площади Гросвенор (Grosvenor Square), чтобы узнать последние новости, а затем пошел в Claridge’s. Черчилль отправил Брекена встречать Гопкинса по вполне понятным причинам. Брекен был другом Черчилля и посредником на протяжении почти двух десятилетий. Он, как и Черчилль, был оптимистом, но без перепадов настроения и депрессий. Когда Старик впадал в хандру, Брекен мог вытащить друга из этого состояния. К тому же он был министром информации и обладал самым широким спектром знаний. Если Брекен присутствовал на совещании, написал Колвилл, то «не было необходимости в справочной литературе». Через несколько часов после прибытия Гопкинса Брекен назвал Гопкинса «самым важным гостем, когда-либо посещавшим остров». Чрезмерная оценка значимости Гопкинса, учитывая свойственную Брекену восторженность, кажется предсказуемой, однако к его мнению прислушались, и в первую очередь Черчилль[701].

Памеле Черчилль Гопкинс показался «маленьким сморщенным существом с потухшей сигаретой в уголке рта, которое куталось в большое пальто». У него было мрачное, морщинистое лицо. Его одежда выглядела так, словно никогда не встречалась с утюгом; мятая фетровая шляпа была обычно низко надвинута на лоб. «В его хрупком и болезненном теле горела пылкая душа», – написал Черчилль. Он был специалистом в части оказания помощи и улучшения условий жизни, вдовствовал четыре года и был склонен к цинизму. С декабря 1938 года он занимал пост министра торговли, с которого ушел в отставку в сентябре 1940 года по состоянию здоровья (у него было заболевание желудочно-кишечного тракта). Когда Рузвельт узнал, что Гопкинс потерял жену и брошен на произвол судьбы в Вашингтоне, он пригласил его с дочерью Дианой в Белый дом, где Гопкинс мог жить и работать. Диане отвели небольшую комнату на третьем этаже, а комнату Гопкинса отделял от покоев босса только холл[702].

Утром 10 января Брекен привел Гопкинса на Даунинг-стрит, 10. В ожидании премьер-министра Гопкинс, прихлебывая из стакана херес, отметил разбитые стекла и ветхость дома. Вскоре появился «круглый улыбающийся краснолицый джентльмен». «Добро пожаловать в Англию», – сказал он, протянув толстую, но сильную руку. Они перешли в небольшую столовую, где за обедом проговорили более трех часов. Черчилль объяснил свое желание как можно скорее встретиться с президентом, и Гопкинс передал его просьбу Рузвельту. Гопкинс спросил Черчилля, испытывает ли он неприязнь к американцам, поскольку в некоторых кругах ходят слухи, что Черчиллю не нравится Рузвельт. Черчилль ответил, что знает, кто распространяет эти слухи – враг Великобритании, Джо Кеннеди, и, чтобы доказать теплые чувства к Рузвельту, Черчилль попросил секретаря принести копию телеграммы, которую он послал по случаю переизбрания Рузвельта (на которую Рузвельт не ответил)[703].

Черчилль сказал Гопкинсу, что Греция, вероятна, потеряна и что Великобритания применит газ, если это первым сделает Гитлер. «У нас тоже есть смертоносные газы, – сказал Черчилль Гопкинсу, – и мы используем их, если нас припрут к стене». Что касается гуманитарной помощи, Черчилль заявил, что он против того, чтобы кормить народы, завоеванные Гитлером, поскольку это только облегчит Гитлеру работу по управлению порабощенным населением. И наконец, он сказал Гопкинсу, что не собирается ничего скрывать от американцев. Черчилль погрешил против истины; никто не собирался делиться с американцами содержанием межведомственных телеграмм с пометкой «Секретно». К концу обеда между ними установились дружеские отношения, и Черчилль настоял, чтобы Гопкинс провел выходные вместе с ним в Дитчли[704].