Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

На следующий день Черчилль продолжил проталкивать свои идеи. Вечерним гвоздем программы был фильм «Ночной поезд в Мюнхен», за которым последовали разговоры, сопровождавшиеся большим количеством выпивки; атмосфера была менее официальной и более непринужденной, чем накануне. Черчилль был в приподнятом настроении: немецкие силы вторжения, согласно расшифровкам «энигмы», сделанным в тот день, двигались в Южную Францию – явное доказательство того, что вторжение отложено, по крайней мере до весны. Черчилль решил не делиться этой новостью с Гопкинсом. Судьба южноафриканского золота оставалась неясной, и Черчилль спросил Гопкинса, что американцы планируют делать со всем золотом, которое они собрали? Делать зубные коронки? Гопкинс ответил, что они пристроят безработных охранять золото. Поздно вечером, уверенный в том, что в ближайшее время немцы не появятся в Англии, да еще после пары бокалов бренди, Черчилль заявил Гопкинсу, что хотя и неправильно говорить, что Великобритания будет приветствовать вторжение, но так считают и он сам, и британцы. Колвилл написал в дневнике: «Думаю, на Гопкинса это должно было произвести впечатление»[714].

И он не ошибся. На следующий день Гопкинс написал Рузвельту: «Люди здесь, начиная с Черчилля, замечательные, и, если одно мужество может победить, в результатах можно не сомневаться. Однако они отчаянно нуждаются в нашей помощи. Черчилль олицетворяет правительство во всех смыслах этого слова, он определяет большую стратегию, а нередко решает и частные вопросы; рабочие доверяют ему; армия, флот и воздушные силы до единого человека поддерживают его… Черчилль хочет встретиться с Вами, и как можно скорее… Я уверен, что такая встреча между Вами и Черчиллем совершенно необходима – и притом в ближайшее время, так как бомбежки продолжаются и Гитлер не ждет решений конгресса»[715].

Но Рузвельт не хотел встречаться с Черчиллем до тех пор, пока его конгресс не одобрит закон о ленд-лизе. Что касается слухов в Вашингтоне (распространяемых, по мнению Рузвельта, Джо Кеннеди) относительно того, что Черчилль питает личную неприязнь к Рузвельту, то Гопкинс заверил президента, что ни о какой неприязни Черчилля «к Вам и Америке не может идти и речи». «Господин президент, – добавил он, – этот остров сейчас нуждается в нашей помощи, во всем, что мы можем дать ему»[716].

14 января Черчилль, Клементина, Гопкинс, доктор Уилсон, Джон Мартин, военный помощник Черчилля Томми Томпсон и чета Галифакс сели в поезд на вокзале Кингс-Кросс, чтобы совершить пятисотмильную ночную поездку до Терсо, самого северного города и самой северной железнодорожной станцией в Британии. Оттуда Галифакс должен был отплыть в Америку на борту новейшего британского линкора King George V, гордости Королевского флота. По воспоминаниям Мартина, они прибыли на рассвете, за окнами «выла снежная буря и расстилалась безлюдная ледяная пустыня, покрытая снегом». Черчилль, в целях борьбы с холодом, добавил к арсеналу лекарственных средств утренний виски. Конечным пунктом их путешествия был Скапа-Флоу, куда они добрались из Терсо на борту линкора King George V. На следующее утро Галифакс отправился на линкоре в Америку, а остальные вместе с Черчиллем и Гопкинсом – в Эдинбург, а оттуда в Глазго, где 17 января Черчилль сказал портовым рабочим (и Гопкинсу): «В 1941 году мы не нуждаемся в больших армиях из-за океана. То, что нам требуется, – так это оружие, корабли и самолеты». Черчилль понимал, что в 1942 году положение может полностью измениться, но зачем было заглядывать так далеко?[717]

Вечером, во время обеда, Гопкинс произнес тост, ставший одним из лучших в XX веке: «Я думаю, что вы хотите знать, что я собираюсь сказать президенту Рузвельту по возвращении. Я процитирую вам один стих из Библии: «…куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом»[718], и добавил: – До конца». Черчилль прослезился. Слова Гопкинса, написал в дневнике доктор Уилсон, «были подобны веревке, брошенной утопающему»[719].

Первые недели 1941 года принесли Черчиллю хорошие новости только из Северной Африки. Его бодрое настроение, отметил Колвилл в конце года, связано с известиями о первых победах британцев над итальянцами в начале декабря в Западном Египте, во время операции «Компас». Его настроение улучшалось с каждым новым сообщением об отступлении итальянцев, сначала в Северной Африке, затем о разгроме империи Муссолини в Восточной Африке. Отправляя солдат и танки, считавшиеся необходимыми для защиты Родного острова, в Африку, он наконец принял бой с врагом. В своих воспоминаниях Черчилль написал: «Хотя нашим друзьям в Америке, откуда к нам приехали с визитом несколько генералов, наше положение внушало большую тревогу, а весь остальной мир считал вторжение в Англию вполне вероятным, сами мы сочли себя вправе отправить за море все войска, перевозку которых могли обеспечить имевшиеся в нашем распоряжении суда, и вести наступательную войну на Среднем Востоке и в Средиземноморском районе. Именно здесь находился стержень нашей будущей окончательной победы, и именно в 1941 году начались первые знаменательные события»[720].

События начались 6 декабря 1940 года, когда О’Коннор приступил к операции «Компас». К новому году он проделал 50 миль на запад от Сиди-Баррани и подошел к Бардии, собираясь выполнить приказ Черчилля «измотать итальянскую армию и насколько возможно очистить от нее африканское побережье». Бардия не была просто лагерем в пустыне. Возвышавшаяся над гаванью, защищенная со стороны берега почти двадцатимильной полосой траншей и укреплений, она считалась самым укрепленным портом в Ливии. Командовавший обороной Бардии генерал Аннибале Бергонцоли, ветеран Гражданской войны в Испании и настоящий боевой генерал, имел в подчинении почти 45 тысяч человек. Бергонцоли радировал Муссолини: «Мы в Бардии, и здесь останемся». К тому времени у О’Коннора осталось всего две дюжины тяжелых танков. Он понимал, что его пехоте предстоит тяжелая работа, которая была возложена на 6-ю австралийскую дивизию, недавно прибывшую из Палестины. 3 января, после ночного воздушного обстрела Бардии и окружающих укреплений, австралийцы, перейдя в наступление, кричали в едином порыве: «Мы идем, чтобы увидеть волшебника, удивительного волшебника из страны Оз». Они прорвали проволочные заграждения и хлынули в траншеи. Круша все на своем пути, они пробились в центр города. Три английских линкора подплыли к городским стенам и подвергли город усиленному обстрелу. На рассвете 4 января все закончилось. Бергонцоли сбежал ночью в Тобрук. Он, можно сказать, выполнил обещание, данное дуче. Почти все его 45 тысяч солдат остались в Бардии, но только в качестве британских военнопленных[721].

5 января, после взятия Бардии, Черчилль телеграфировал Уэйвеллу: «Сердечные поздравления с Вашей второй блестящей победой, столь необходимой в этот поворотный момент. Вы постучали, и Вам отворили». Он пришел в такой восторг от взятия Бардии, что объявил 5 января Днем Бардии. Победы были столь редки, что от такого по природе восторженного человека, как Черчилль, можно было ожидать подобную реакцию[722].

Слово «победа», заметил Колвилл, исчезнувшее из обихода британцев, вернулось на Уайтхолл, Флит-стрит, в Чекерс, Букингемский дворец и Ист-Энд. Черчилль призвал Уэйвелла преследовать противника. Линкольн тоже призывал к этому генерала Джорджа Мида после победы над Ли при Геттисберге. Черчилль видел возможность нанести итальянцам больший урон не в пустыне, а в Греции. Черчилль сменил приоритеты сразу после Нового года. То, что он ранее дал Уэйвеллу, теперь он забрал у него. Он ясно дал понять это в телеграмме от 11 января: «Ничто не должно помешать взятию Тобрука, но решение правительства Его Величества оказать грекам максимально возможную помощь означает, что после взятия Тобрука все другие операции на Среднем Востоке должны будут рассматриваться как второстепенные»[723].