Замок Фрюденхольм - Ганс Шерфиг

Среди гостей были Мариус Панталонщик с супругой, управляющий из Фрюденхольма, бледный слуга Лукас, а также несколько телохранителей графа.

— А что поделывает граф и другие высокородные господа? — спрашивал фронтовик. — А когда вы возьмете власть в свои руки?

Граф находился в Боврупе в штабе фюрера. Вряд ли произойдут какие-либо изменения, пока у власти стоят все те же сторонники прежней системы.

— Здесь скоро невозможно будет жить, — пожаловался Нильс Мадсен. — Коммунисты ежедневно производят поджоги и взрывы. В нашей округе действует рыжий разбойник, хозяйничает вроде как хевдинг Гёнге в свое время, а полиция ничего не может поделать.

— Предоставили бы это нам, — сказал Гарри, — мы умеем обращаться с партизанами.

— А как выглядят русские — спросил Мариус Панталонщик. — Выродки? Какая там земля? Можно там вести сельское хозяйство?

— Красиво ли там? — спросила жена Мариуса.

— Там, где мы дрались, грязь и болота, — ответил Гарри. — Русские — болотные люди, а не европейцы. Они родились в болотах, и им легче ходить по этим болотам, чем нам. Это и командир нам говорил. Наша штаб-квартира помещалась в Биакове, город полностью разрушен и сожжен. Ничего красивого в нем нет. Наших покойников мы приносили в бункера и складывали там, от них несло падалью. А перевязочные пункты, куда ежедневно доставляли множество раненых! У попавших под мину всегда отрывало ноги. Мы кучами сортировали окровавленную одежду. Нет, ничего красивого в этом нет! В Митаве было лучше, там нас хоть от вшей избавили, хотя условия в казармах были собачьи.

— Бедный Оге, — пожалела фру Мадсен, — Так страшно об этом думать. Иногда трудно понять волю божью.

— Сегодня ты, завтра я, — возразил Гарри. — Это война. Оге был настоящий парень. У нас на дорожных работах использовались русские военнопленные. Один из них стянул пачку сигарет из нашего вагона. Вечером Оге поручили отвести их обратно в лагерь. В лесу он велел им остановиться и заставил укравшего сигареты вырыть яму, а потом застрелил его. Это война.

— А чем кончится война? Когда кончится? Когда фюрер вступит в Москву?

Член добровольческого корпуса не обладал достаточным кругозором, чтобы ответить на эти вопросы. Не был он силен и в географии. Но у Нильса Мадсена была карта, по которой он следил за ходом военных действий. Он понимал, что Россия будет разрезана посредине. Вот в чем гениальность плана Адольфа Гитлера. Германские войска уже дошли до Сталинграда на Волге, и через несколько дней город будет взят. Он показал на карте.

— Вот Волга, а вот Сталинград. Здесь и решится исход войны!

78

Портной Хеннингсен оплакивал своего сына. Старый член религиозной миссии сидел у своего друга Дамаскуса на одном из красных плюшевых стульев и жестоко укорял себя:

— Я гнилое дерево. Я во всем виноват. И я понесу за это кару.

— Вы всегда были хорошим человеком, — сказал типограф Дамаскус. — Вы идеалист и бескорыстно боролись за то, во что верили.

— Не всякий, кто твердит: «Господи, господи!» — войдет в царство небесное, — причитал старик. — Многие скажут в день страшного суда: «Господи, господи! Не от твоего ли имени мы пророчествовали. И не твоим ли именем бесов изгоняли?» А он ответит: «Я никогда не знал вас, отойдите от меня, делающие беззаконие».

— Я уверен, что вы никогда никому не причинили зла, — сказал Дамаскус.

— Мой сын причинил зло. Его имя у всех на устах. О нем говорят по английскому радио, о нем пишут в газетах, которые передаются из рук в руки в Престё. Мне показывают и спрашивают: «Инспектор Хеннингсен в лагере Хорсерёд — ваш сын? Очень жаль, что ваш сын пошел по этому пути. Я понимаю, как это тяжело для вас». Горе тем, кто обидит малых сих!

— Ваш сын несчастный человек. Но вы в этом не виноваты. Вы были добрым отцом.

— Я — гнилое дерево. Дерево познается по плоду. Доброе дерево не может принести плохих плодов. А гнилое не может принести добрых — сказано в священном писании. Это слова господа.

Слабый голос старика напоминал мышиный писк. Ранее у него был громовый бас, он проповедовал слово божие под открытым небом, и всем было его слышно. А теперь трудно было даже понять, что он говорит. Он одряхлел, глаза у него слезились, руки тряслись. Дамаскус давно его не видел и был потрясен происшедшей в нем переменой. Правда, старому Хеннингсену скоро исполнится девяносто лет, он прожил тяжелую трудовую жизнь идеалиста. Но если бы питался вегетарианской пищей и не отравлял свой организм паштетом и копченой колбасой, он бы еще на много лет сохранил и здоровье и быстроту движений.

— Вы были добрым отцом, — повторил Дамаскус. — Вы дали ему хорошее образование, отказывали себе во всем ради него.

— Я был тщеславен. Я допустил, чтобы мой сын стал известным лицом. Но какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

— Нет ничего плохого в том, чтобы учить своих детей. Знания ведут к добру.

Старик вытер глаза.

— Он был такой маленький. Все ему давалось с трудом. И учиться ему было нелегко, хоть он и старался. Он всегда слушался старших. А мальчики в школе всегда издевались над Фредериком Антониусом. Мне приходилось встречать его и охранять от мальчишек по пути домой. Но я слишком стар и не могу больше помогать ему.

— Он сам теперь может постоять за себя, — утешил отца Дамаскус.

— А потом! Когда война кончится! Тогда его никто не защитит. Немцы проиграют войну, и что будет тогда с бедным Фредериком Антониусом?

— Ну, может быть, ничего плохого с ним и не случится. Он, наверно, избежит наказания. Хотя наказание, возможно, пошло бы ему на пользу именно потому, что он слишком долго был тюремщиком. Это нанесло ему большой вред. Я вообще считаю, что тюрьма никого исправить не может.

— Трудно будет тюремному инспектору самому оказаться в тюрьме, — задумчиво проговорил старик Хеннингсен.

— Лучше быть заключенным, чем тюремщиком, — сказал типограф. — Нехорошо, когда человеку дана власть над другими людьми.

— Да, может быть, кара послужит во спасение Фредерику Антониусу, — согласился старый портной, — Господь всемогущ.

Когда портной Хеннингсен был еще здоров и силен, он безвозмездно работал среди заключенных. Эта работа приносила ему много разочарований, но он переживал и радостные минуты, когда заключенный искренне раскаивался в содеянном и становился хорошим человеком.

Вот, например, Ольсен; он еще не раскаялся, не обратил еще свое сердце к Иисусу. Но все же Эгон Чарльз исправился, стал полезным членом общества. Почти четыре года он не совершает никаких противозаконных поступков. Он слабый человек, и прежде его окружали плохие друзья, но теперь его воля окрепла, видимо, кто-то оказывает на него хорошее влияние. Судя по всему, у него хорошая постоянная работа и живется ему неплохо. И он уже не производит впечатления обиженного судьбой, как было раньше.

— Очень трогательно, что Ольсен так предан старым друзьям, — сказал Дамаскус.

Ольсен по-прежнему заходил в маленькую типографию на Стенгаде поболтать с друзьями идеалистами. Правда, он еще не совсем избавился от своей слабости. Дамаскус не раз замечал, как Ольсен запускает свои длинные пальцы в ящик с набором и потихоньку кладет горсть шрифтов в карман. Но Дамаскус делал вид, что не видит, чтобы не обидеть гостя.

Старик Хеннингсен переночевал у Дамаскуса. Он собирался поехать в Хельсингёр увещевать сына. Ведь, может быть, это будет их последнее свидание в этой жизни. Старик чувствовал приближение смерти и жил одной только мыслью о вечном спасении сына и своем собственном, ибо в священном писании сказано, что дерево, не приносящее добрых плодов, следует срубить и бросить в огонь.

Вряд ли у Фредерика Антониуса найдется время выслушать увещевания. Правда, лагерь Хорсерёд пуст, но инспектор поглощен хозяйственными заботами и представительством. Лагерь окружили новой изгородью из колючей проволоки, приняли и более серьезные меры безопасности. Группы датских и немецких специалистов приезжали ознакомиться с нововведениями. Государственному прокурору по особым делам и начальнику департамента полиции, а также немецкому директору Штальману и штурмбаннфюреру эсэсовцев Антону Фесту продемонстрировали и новую изгородь и другие целесообразные усовершенствования. Когда немецкие господа заявили, что теперь они ничего не имеют против, чтобы снова вернуть в лагерь коммунистов, переведенных в тюрьму Вестре, инспектор Хеннингсен счел нужным обратить их внимание на то, что некоторых besonders aktive[47], по его мнению, было бы безопаснее по-прежнему держать в тюрьме.

Немцам был вручен список имен этих особо активных: старший учитель Магнуссен, адвокат Мадс Рам, рабочий Мартин Ольсен и некоторые другие, навлекшие на себя немилость инспектора. По желанию немцев интернированных через некоторое время снова перевели в лагерь Хорсерёд mit Ausnahme derjenigen, die sich als besonders aktiv erwisen haben[48].