Надежда узника - Дэвид Файнток

– Конечно. – Он убрал руку. – Терпение, терпение… Сплошное терпение, бесконечное ожидание. – Он сел, отшвырнул одеяло. – Зачем меня сюда привели?

– Это не карцер, а лазарет. – Может быть, в самом деле запереть его в карцере? Оттуда он точно не сбежит, и повеситься там не на чем.

Когда я рассказал Анни о тяжкой беседе с Алексом, она уверенно заявила:

– Я с ним поговорю! Я знаю, что это такое, когда не хочется жить. Это плохое чувство. Не правильное. Я ему объясню. Знаешь, Никки, когда тебя долго не было, я тоже хотела себя убить. А теперь не хочу. Не уходи больше надолго, ладно? Что ты так смотришь на меня?

– Я тебя очень люблю, Анни. Она прижалась ко мне.

– Никки, обещай, что никогда меня не бросишь. – Произношение ее стало правильным, четким:

– Я не могу без тебя.

Я закрыл глаза и горячо молился. Господи, сделай так, чтобы она выздоровела. Пусть у нее все будет хорошо после моей смерти.

Джеренса освободили и перевели в другую каюту. Алекс все еще лежал в лазарете.

При моем появлении в офицерской столовой все замолкали, разговор обрывался на полуслове, а Томас Росс сразу уходил прочь, чтобы не дышать со мной одним воздухом. Брэм Стейнер снова попросился во временную отставку.

Я регулярно просматривал бортовой журнал. Количество нарядов гардемаринам уменьшилось, а Толливер вообще прекратил их давать. Это меня порадовало.

Моя челюсть страшно болела, зубы медленно прорезывались сквозь распухшие десны. Иногда на короткое время боль уходила, но потом давала о себе знать с новой силой. Однажды я сорвался, накричал на Рикки Фуэнтеса за ошибку в решении задачи по навигации и тут же Весь перекосился от жуткой боли. Томас Росс наблюдал за моими гримасами с демонстративным отвращением. Я послал его на порку к Толливеру. Стейнер выпорол бы слабее.

Дежурить на капитанском мостике я предпочитал в одиночестве. Даже тщательно скрываемое презрение Кана было мне невмоготу.

Время от времени я навещал Алекса, всякий раз со страхом открывал дверь его палаты, но веревки, к счастью, там не оказывалось.

Всего через три дня после выхода из карцера Джеренс устроил дебош в комнате отдыха первого уровня: ругался и прицельно метал в добропорядочных граждан банки из-под напитков. Гардемарин Росс наивно схватил шалуна за шкирку и поволок на второй уровень. Однако Джеренс прикидывался паинькой лишь до лестницы, где снова превратился в отъявленного хулигана и спустил гардемарина по лестнице. Низверженный офицер Военно-Космических Сил распластался и принялся подавать сигналы о помощи стоном. В конце концов три дюжих солата справились с Джеренсом. Лица их сияли. Незапланированное развлечение доставило им массу удовольствия.

Я отволок Джеренса в лазарет. В поисках ампул доктор Зарес обыскал его с ног до головы, и одежду, и тело, а гардемарины обшарили каюту, но наркотиков нигде не нашли.

Я затолкал бедокура в карцер и побрел по кораблю, не чуя под собой ног от усталости; по пути заглянул в столовую, поглазел на поваров, готовивших ужин, потащился дальше. Проходя мимо каюты Стейнера, вяло подумал: а не кинуть ли его тоже в карцер? Пусть поживет там до конца полета. Хотел в отставку – получай. Заглянув в инженерное отделение, я прикрикнул на Сандру, потаращил глаза на экраны, индикаторы и прочую жуть, пошел обратно на первый уровень, остановился у гардемаринской. В эту каюту по традиции капитан имеет право входить только с официальной проверкой. Черт бы их побрал, эти традиции! Я ворвался с воплем:

– Проверка! Смирно!

Первым вскочил Толливер, потом Рикки. На шахматной доске стояла сложная позиция. Значит, играли в шахматы. Доска чистая, койки заправлены безупречно. Молодец, Толливер, старый служака! Впрочем, разве иного можно было от него ожидать? Черт возьми, не к чему придраться! Я вышел вон, хлопнув за собой дверью.

У своей каюты я немного остыл, нервы медленно приходили в порядок. Анни в каюте не оказалось. Где она может быть? Я заглянул в комнату отдыха. Перед компьютером сидел Алекс.

– Привет, Сифорт.

– Привет. – Я заставил себя улыбнуться. – Чем занимаешься?

– Читаю, – показал он на экран. – Справочник колониального фермера.

– Ты же не фермер.

– Я никто. Лучше читать это, чем сидеть без дела. Если прикажешь смотреть в стену, я и это буду делать часами.

– Хватит себя жалеть! – рявкнул я и выбежал вон.

Наступило время дежурства на капитанском мостике. При моем появлении лейтенант Кан встал как положено, отдал честь, но когда сел, развернул свое кресло спиной ко мне. Целый час я сидел молча, накапливая злость, и наконец взорвался:

– Мистер Кан, вызовите мистера Стейнера, пусть он сменит вас.

– Есть, сэр, – холодно отозвался он.

Вскоре место Кана занял Стейнер. Несколько часов прошло в тягостной тишине.

Отсидев вахту, я побрел в свою каюту. Анни спала. О, хоть ты утешь, уверь меня, что все будет в порядке! Я нежно погладил ей руку.

Внезапно она встрепенулась, цапнула меня ногтями, откатилась в дальний край постели с визгом:

– Не трогай меня!

– Прости, Анни, я всего лишь хотел…

– Не трогай! Не прикасайся ко мне! – Она с плачем убежала в ванную, заперлась.

Я подошел к зеркалу, посмотрел на свое изможденное лицо. Алекс прав: лучше умереть, чем жить такой жизнью. Весь корабль презирает меня. Даже в своей каюте я не нахожу утешения.

Но перед смертью я кое-что сделаю.

Я вернулся на капитанский мостик. Стейнер вскочил.

– Сидеть и молчать! – приказал я, позвонил Толливеру:

– Мистер Толливер, найдите мистера Тамарова и приведите его на капитанский мостик.

Вскоре Толливер и Алекс стояли передо мной навытяжку.

– Компьютер, записывай в бортовой журнал! – решительно начал я. – С этого момента лейтенант Эбрэм Стейнер временно отправлен в отставку по собственному желанию. Он исполнял свои обязанности удовлетворительно, и отставка вызвана исключительно его личной просьбой, – Я повернулся к нему. – Стейнер, вон отсюда!

Побелев, он отдал честь и вышел. Я повернулся к Алексу:

– Компьютер, записывай. Лейтенант Алекс Тамаров отозван из отпуска и возвращается к своим офицерским обязанностям. Конец записи.

– Но ведь я… Я же ничего не помню! – ужаснулся Алекс.

– Научим. Мистер Толливер, назначаю вас помощником лейтенанта Тамарова. – У бедняги Толливера отвисла челюсть. – Помогайте ему во всем, будьте при нем неотлучно. В столовой будете сидеть с ним за одним столом.

– Мистер Сифорт! – взмолился Алекс. – Я не смогу…

– Сэр! – рявкнул я. – Капитана надо называть «сэром»!

– Есть, сэр.

– Мистер Толливер, найдите ему униформу. Постоянно обучайте его всем предметам, которые положено знать кадетам, гардемаринам и лейтенантам. Начните с навигации.

– Есть, сэр.

– Сэр, – залепетал Алекс, – я не хочу…

– Это приказ! – отрезал я.

– Но ведь…

– Извините, мистер Тамаров, – вмешался Толливер, – с капитаном не спорят.

Алекс посмотрел на меня, надеясь на поддержку, но мое лицо было непроницаемой маской.

– Разойтись! – приказал я.

Когда они вышли, я вызвал Кана и приказал ему прочесть последние записи в бортовом журнале. Он прочитал их без комментариев.

– Выбирайте, мистер Кан! Вежливость или карцер до конца полета! – резко сказал я.

– Сэр! Вы…

– Стейнер вам не поможет! – гремел я. – Теперь он не имеет права меня отстранить!.

– Я не имел в виду отстранение…

– Налагаю штраф в размере месячного жалованья за нарушение субординации! Выбирайте, мистер Кан! Или вы будете соблюдать офицерскую вежливость, или проведете семь месяцев в карцере!

– Вежливость, сэр. – Лоб его покрылся капельками нервного пота. – Я полагал…

– Да, открытого неповиновения с вашей стороны не было. Но и того презрения, что вы демонстрировали, достаточно. Уж не полагаете ли вы, мистер Кан, что я единственный тиран на всем флоте? Кадеты и гардемарины проходят сквозь ад, чтобы выдержать службу всюду! Разве вас не учили этому в Академии?

– Учили, сэр.

– Если вы не сможете служить под моим командованием, то и флоту не нужны. Рассматривайте службу на моем корабле как тренировку, мистер Кан. Держите вашу ненависть в себе. Не вздумайте выставлять ее напоказ!

– Есть, сэр.

– Заступайте на вахту. – Я вышел.

Дверь карцера оказалась открытой. Старшина Торрес вышел с подносом. Джеренс, только что поужинав, сидел на полу на матраце. Я остановился в двери, оперся о косяк.

– У тебя еще где-то припрятаны наркотики?

– Может быть, – вяло ответил Джеренс. – Между прочим, я умею их делать. Это не так уж трудно.

– Почему ты так наплевательски относишься к собственной жизни?

– А зачем мне такая жизнь?

– Неужели тебе настолько ненавистна Надежда?

– При чем здесь Надежда! Просто я живу там, как в этой тюрьме. Папа хочет сделать меня плантатором. Почему я сам не могу выбирать? С какой стати я обязан делать то, что мне не нравится? Кукуруза, пшеница, бобы… Проклятье Господне!