Сказка сказок, или Забава для малых ребят - Джамбаттиста Базиле

всех трелей, фуг, каденций и вибраций,

фантазий, контрапунктов, пасскалий,

то грустных, то веселых голосов,

то падающих вниз, то вверх летящих,

то в унисон, то партиями— басом,

фальцетом, тенором, или с усильем

давя на клавиши, иль раздувая грудь,

со струнами из жил иль из металла…[385]

Но даже красота игры и пенья,

когда не подойдет под настроенье,

упарить может хоть до тошноты,

что кулаком готов ударить ты

по колашьону иль теорбе![386]

Кола Яково

Коль разрывается от скорби

иль от болезни голова,

захочешь слушать ты едва

любые наигрыши и напевы,

хоть Стеллу[387], хоть Джаммакко[388] самого;

все их прекрасные созвучья

тебя, как шабаш ведьминский, замучат!

Джаллайсе

О танцах я уже не говорю:

ты видишь все приемы эти:

«скачки кольцом», «капканы», «козочки», «косули»,

«пробежки» и возвратные шажки:

сначала это манит новизной,

потом удушит, что твой августовский зной;

четыре вариации… тоска;

так опостылеет кружиться и скакать,

что только ждешь, когда уже объявят

«танец свечи» иль «танец с веерами»[389],

чтобы поскорее броситься с ногами,

оттоптанными напрочь, на кровать,

пытаясь головную боль унять.

Кола Яково

Ты прав, теряет время зря,

кто все «катуббы»[390] эти любит:

он, ничего не обретя,

лишь силу, деньги, время губит.

Джаллайсе

А болтовня, а частые пиры,

а все забавы и проказы меж друзей,

попойки и разгул в тавернах,

а деньги, выкинутые на блудниц,

а те веселые дома у Шелковиц[391],

а эти потасовки драчунов,

что площадь обращают кверху дном,

хватаясь то за ржавую железку,

то крышкою от нужника готовы

кому-то засветить по голове!

Нет, молодость не ведает покоя:

тут крутятся мозги, как мотовило,

в груди— как мельница вращается… Но вот

проходит время нашего цветенья,

и кровь уж, как бывало, не кипит,

и нос уже не задран смело,

шпажонка праздная над печкою висит,

тебе до дома лишь и до здоровья дело.

И только багровеешь со стыда

и пóтом покрываешься, когда

нахлынет память, как был слеп и глух

к тому, в чем истинная радость, в чем печали…

Кола Яково

Огонь в соломе: вспыхнул— и потух,

все сжег и не согрел… Вот так умчались

забавы юности, да и она сама…

Джаллайсе

И все ж скажу: нет чувства и ума

в том, кто не ведал прихотей, причуд

и увлечений! Но ведь до упарки,

до смерти, до удушья надоест

глазам любая красота на свете:

вся роскошь, блеск, картины эти,

спектакли, статуи, беседки и сады,

ноздрям наскучат все благоуханья:

гвоздика, роза, лилия, фиалка,

и амбра с мускусом, и всякие духи,

и даже самый ароматный суп

с поджарочкой… Стоскуется рука,

ощупывая нежное и мягкое, и рот—

кусочки и напитки смаковать,

а уши— слушать новости и сплетни.

И посчитать по пальцам, по числу

всех чувств— что любишь, слышишь, видишь,

однажды все возненавидишь.

Кола Яково

Да то и праведно, чтоб не был

наш ум, всецело созданный для неба,

привязан слишком чувствами к земле!

Поэтому и получаем здесь

корзины горестей, а радостей— щепоть.

Джаллайсе

Но две на свете вещи есть,

что никогда не могут надоесть,

но, укрепляя дух и плоть,

несут покой и утешенье: это—

раз: рассудительность, два: звонкая монета.

Недаром и один поэт из древних

молил Юпитера: «Великий боже,

пошли мне лишь ума и денег!»

Кола Яково

Полторы бочки правды! Даже больше!

Вот— то, что не наскучит ни на миг.

Нужны и соль, и соус[392] в добром блюде.

С деньгами прослывешь велик,

а с мудростью— бессмертен станешь в людях!

Эклога так понравилась слушателям, что они, зачарованные удовольствием, чуть не позабыли про уходящее Солнце. Но оно устало весь день напролет кружиться в канарском танце по залам Неба и, когда звезды выбежали в круг, чтобы начать «танец со свечами», удалилось переменить взмокшую сорочку. Тут только все осмотрелись и, увидев, что уже темно, разошлись по домам, напутствуемые повелением князя явиться утром в обычное время.

Конец третьего дня

День четвертый

Вскоре после того, как Рассвет вышел спросить свою долю у собравшихся поденщиков, потому что совсем уже недолго оставалось до прихода Солнца[393], — белая и черная половины[394] княжеской четы появились в обычном месте, куда немногим раньше пришли десять женщин, которые уже успели хорошо закусить красными ягодами тутовника, от чего лица у них стали точно рука маляра. Все вместе они уселись у фонтана, в который, вместо зеркала, смотрелись несколько прекрасных пиний, прихорашивая прически, чтобы ослепить Солнце. Все стали думать, как провести время, пока не настанет час работать челюстями; и, желая доставить удовольствие Тадео и Лючии, стали обсуждать, во что бы поиграть: в «разбей-кирпич» — или в «голову-или-крест», в «полный-или-пустой» — или в «палку-и-прутик», в «кучу», в «чет-нечет», в «колокол», в «поросят», в «замки», в «загони-шар», в «собери-раздели», в «салочки», в мяч или в кегли. Но князь, которого утомил уже сам этот долгий перечень, велел призвать музыкантов и певцов. Тут же сбежалась целая куча слуг, умевших играть, неся с собой колашьоны, тамбурины, цитры, арфы, скрипки, кро-кро[395], прогони-мысли[396], дзуки-дзуки[397]. Составив