Дом проблем - Канта Ибрагимов

Оказывается, в Грозном всего два-три переговорных пункта. Очень много людей. Очередь.

— Ваха, — она сразу узнала его. — Ты где? Живой? Тебя ищут. И у нас был обыск.

Разговор не получился. Он и не мог получиться, потому что им не то что жить, даже общаться по телефону не дают, отсоединили.

— В чем дело? — с претензией Мастаев подошел к оператору, и только сейчас обратил внимание на стенд — «Внимание — розыск». И здесь первый он — «международный террорист». Тотчас Ваха покинул город. И не оттого, что боялся — арестуют, он не мог здесь жить.

Более пяти лет Ваха не был в родном Макажое. Даже дороги нет, все разбито. А село безлюдное, наверное, поэтому в эту войну здесь не бомбили. Все как было. И раскуроченное фортепьяно Марии, и там пчелки деда Нажи. И столько к осени меда! Аромат! А воздух! Родной, пьянит. Вот где эликсир вечной молодости, жизни! Через океан смерти, как Гильгемеш, добрался-таки он до земного рая.

И пусть здесь крыши над головой еще нет, зато есть свобода жить!

Как узнали окрестные жители сел, что Мастаев вернулся в Макажой и намерен здесь жить, сразу же организовали белхи, соорудили небольшой дом.

Земляки предлагали ему любое оружие, как бы для обороны: все-таки один в селе. Но Ваха принял в дар двустволку, чтобы на охоту ходить.

Охотников в горах не осталось — дичи развелось. Ваха особо не браконьерствовал. Под зиму медведя, пару жирных барсуков и косулю подстрелил. Все это медом запивается. Моментально он вес набрал, сила в теле и в духе, а голос так прорезался, что от свободного крика его — эхо еще долго по горам витает.

Вот так бы он и жил, пока в низинах казнокрады не насытятся, не перебесятся. Да прямо под Новый, 2003 год вместе с пушистым веселым снежком прилетел на край села вертолет.

Ваха понял, что это по его душу. И можно было воспользоваться погодой и бежать, да он у себя дома и, как говорится, в ус не дует, да и любопытство гложет — что же ожидает его впереди?

По тому, как вежливо с ним обходились, все должно быть в порядке. Своим ключом офицер отпер дверь в чуланчик, а там — боже, сколько лет, сколько зим! — знакомый конверт, почерк:

«Господину Мастаеву В. Г.! Глубокоуважаемый Ваха Ганаевич, не соизволили бы вы посетить Дом политпросвещения, «Общество «Знание»? С демократическим приветом.

Это была насмешка, даже издевательство. Однако все же это лучше, чем пафос войны.

С этим конвертом Ваха выскочил во двор. Точно. Прямо там, где он выскреб, крупно приписано «Дом проблем», значит, какие-то выборы. Будет мир?! И он на радостях, во все свое горное горло, став перед «Образцовым домом», закричал:

— Эй, вы! Где вы, вечные министры-жильцы «Образцового дома»? Где вы, Якубов, Бааев, Дибиров? Почему вы эту надпись не стираете, хором не осуждаете, комиссию не создаете? Что, слабо? Боитесь Кныша и Кремля? Где вы? Выходите, стирайте. Иль вы согласны жить в «Доме проблем»?.. Нас ждут перемены, — ликовал Мастаев. И веря, и не веря, он помчался к Дому политпросвещения.

Мастаев немало воевал. К тому же охотник. И он сразу же определил — кругом охрана. Уже не сомневаясь, он пробрался среди руин Дома политпросвещения и, как всегда, нырнул в разбитый проем «Общества «Знание».

Сверху валит снег. Посредине, кое-как подложив битые кирпичи, восстановили старый стол, на нем бутылка коньяка, пачка сигарет, рация. А сидит в белом, грубом тулупе Митрофан Аполлонович.

— Ха-ха-ха! А я знал, что ты придешь. Знал, — он вскочил навстречу, по-родному обнял Мастаева. — Ну, как дела? Сколько не виделись. Давай, выпьем, прямо из горла, на линии фронта. Вот получатся фотки.

— А где фотограф? — не перестает удивляться Мастаев.

— Со спутников, со спутников. Весь мир под нами.

— Так небо в тучах.

— Для нас нет туч. Все ясно, прозрачно, под нашим наблюдением. Весь мир наш. Понял? Наш.

— Здесь будет мир? — пытаясь заглянуть в глаза собеседника, осторожно спросил Ваха.

— Уже мир!.. Теперь все в твоих руках. Референдум по Конституции Чеченской Республики. Решается вопрос статуса — в составе России или нет.

— А «итоговый протокол» готов?

— Как обычно. Но мы должны его сверить с реальной картиной. Вот ты скажи, я знаю, правды ты не боишься, вот ты, лично ты хочешь жить в составе России или нет?

— Срослись в одну плоть: политически, а более экономически — да!

— Во-во-во! Я так и знал, — Митрофан Аполлонович уже изрядно пьян. — Пойдем отсюда. Пошли гулять.

— По Грозному? — поразился Мастаев.

— Да-да, по нашему Грозному, — Митрофан Аполлонович швырнул пустую бутылку в стенку, разбил вдребезги. — Мы это все снесем. Все снесем. Каких-то пять миллиардов — и город красавец восстановим. Кстати, ты знаешь, я свою исконную фамилию тоже восстановил — князь Кнышевский.

— А убитых вы можете восстановить?

— Но-но-но! Я никого не убивал.

— А кто убивал?

— «Это один хор, один оркестр. Правда, в таких оркестрах не бывает одного дирижера, по нотам разыгрывающего пьесу. Там дирижирует международный капитал способом менее заметным, чем дирижерская палочка. Но что это один оркестр — это из любой цитаты вам должно быть ясно». ПСС, том 43, страница 139…[172] Ты Ленина позабыл, а зря. Оттого все твои беды. А этому зданию, — Кнышевский без особого сожаления взирал на окрестные руины. — Кто мог подумать! Почти двадцать лет назад за знание Ленина и языков меня сюда с трудом, как говорится, по блату, на работу взяли. Я, разжалованный офицер, изношенные штаны и дырки в кармане. А тут агитатор-пропагандист Чечено-Ингушского «Общества «Знание», сто рублей оклад. Как я был счастлив.

— А сейчас счастливы?

— Сейчас? — Митрофан Аполлонович надолго задумался, как-то выпрямил стать. — Сейчас я возглавляю Всероссийское «Общество «Знание», и все демократические преобразования, все выборы в России — под моим негласным руководством.

— А всемирное «Общество «Знание» есть? — любопытен Мастаев.

— Ты хочешь спросить — есть ли боги на земле?.. Скажу прямо — есть. Но я их не видел.

— Интересно, как они живут, раз у вас такой замок?

Скривилось лицо Кнышевского:

— А ты много знаешь. Вредно. Ну, пошли.

Если бы Митрофан Аполлонович прошел бы сто метров по разбитому Грозному, Мастаев многое бы ему простил, тем более что погода располагала: падал густой, пушистый снег, припорошивший гарь войны. А Кнышевский все знает, даже мысли читает:

— Не положено, по инструкции высших должностных лиц.

По этой инструкции тут же подан командирский БТР, через пять минут они уже во дворе «Образцового дома».

— Да-а, — огляделся Кнышевский, — когда твоя мать была жива, все здесь блестело. Пойдем.

В квартире над чуланчиком, где раньше была гостиница обкома КПСС, теперь роскошный номер.

Когда Кнышевский снял тулуп и шапку, его было не узнать: черные, крашеные волосы, убеленная сединой, ухоженная щетина; лицо гладкое, холеное.

— Ну, за встречу в родном городе, — Кнышевский стал откупоривать дорогой коньяк, а стол, как в сказке, уже накрыт. Яств — в Грозном такое не представить.

Всегда магически воздействовали Кныш и Кнышев на Мастаева, а, став Кнышевским, — чуть не кумир. Так что Ваха вновь, как и хозяин, закурил.

Как говорится, широко гуляли, душевно беседовали. По делу, Кнышевский вручил удостоверение — «Центральная избирательная комиссия России: председатель регионального отделения по Чеченской Республике — Мастаев Ваха Ганаевич», и фото нормальное. После чего Ваха вспомнил:

— А как мне паспорт получить?

— Зачем тебе паспорт? — посмеивается Кнышевский, — когда такой документ в кармане.

— Ну, у гражданина ведь должен быть паспорт.

— Бьют не по паспорту, а по морде. Хе-хе, а ты пока не гражданин России. Вот референдум все покажет.

«Итоговый протокол» референдума хоть и готов, а Мастаев, чеченец, после двух войн еще более непредсказуем, как всегда строптив. Наверное, поэтому накануне референдума Чеченской Республике выделили большие средства. Правда, в самом Грозном особых изменений не видно, разве что Дом политпросвещения снесли и на этом месте огромный котлован под фундамент нового здания вырыли.

Как председатель избиркома, Мастаев выступил по телевизору и, отвечая на вопросы телезрителей, сказал:

— На восстановление Грозного выделили большие суммы — это на бумаге. Но до Чечни эти деньги, видать, пешком идут — худеют.

— Ты дурак, — ругал его после этого по телефону Кнышевский. — Тридцать процентов — «откат» Москве. Это не советская власть, а нормальная демократическая процедура. Ну, столько же и на месте ваши чиновники присваивают. На то и Россия, как классик сказал, — воруют. А ты, Мастаев, чем своей Марии каждый день звонить, лучше займись референдумом.