Если бы ты был здесь - Джоди Линн Пиколт

– Часа два, может, три…

– Без маски, – уточняет он, и я киваю. – Черт возьми, Диана, о чем ты думала?!

– О том, что я могу больше никогда не увидеть свою маму.

– А что, по-твоему, должен теперь чувствовать я? – взрывается Финн. – Ведь я тоже за тебя переживаю!

– Но у меня уже был ковид…

– И можешь заразиться им вновь. Или ты знаешь больше, чем Фаучи?[70] Потому что, насколько известно сегодня врачам, этот вирус чертовски коварен. Хочешь знать, что нам известно? Что чем больше времени человек проводит в замкнутом пространстве с инфицированным, тем больше вероятность, что он тоже подхватит вирус.

У меня трясутся руки.

– Об этом я не подумала, – признаюсь я.

– Что ж, обо мне ты тоже не подумала, – парирует Финн. – Потому что теперь я обязан находиться в карантине и сдать анализы. Сколько пациентов останутся без моей помощи просто потому, что ты не подумала? – Финн мечется, как зверь в клетке, в поисках выхода. – Боже, и мне даже некуда пойти, чтобы не видеть тебя! – огрызается он, уходит в спальню и хлопает дверью.

Меня всю трясет. Каждый раз, когда я слышу шаги Финна в спальне, то подпрыгиваю. Я знаю: рано или поздно ему придется выйти, чтобы поесть, попить или сходить в туалет, но полуденные тени постепенно удлиняются и превращаются в вечернюю мглу, а он так и не выходит.

Я не могу себя заставить встать и включить свет. Вместо этого я сижу на диване и жду расплаты.

Сегодня я уже поняла, что забота о ком-то – это не quid pro quo. Если кто-то пренебрегает вами в прошлом, это не значит, что вы должны пренебрегать им в будущем. Но работает ли этот принцип в обратную сторону? Финн – одна из причин, по которой я выжила, несмотря на тяжелое течение ковида, – он был моим якорем. Должна ли я ему что-то за это?

Обязательство – это не любовь.

Само собой, что у нас с Финном возникают разногласия во время карантина, ведь мы замкнуты друг на друга. Он устал, а я еще полностью не оправилась от болезни, да и в самой пандемии нет ничего легкого. Но наши отношения когда-то были именно такими – легкими. Я не знаю, то ли я впервые замечаю в них трещину, то ли она появилась только что. Прежде мы шагали навстречу будущему в ногу, теперь же я пытаюсь догнать его и вечно спотыкаюсь на этом пути. Что-то изменилось между нами.

Что-то изменилось во мне.

Около девяти часов вечера дверь спальни открывается, и на пороге появляется Финн. Он идет на кухню, открывает холодильник, достает апельсиновый сок и пьет его прямо из пачки. Он оборачивается и видит меня сидящей на диване, в холодном свете холодильника.

– Ты сидишь в темноте, – замечает он.

Финн убирает сок в холодильник, проходит в гостиную и садится на другой конец дивана, затем включает настольную лампу, и я вздрагиваю от яркого света.

– Я думал, ты ушла.

Я не могу сдержать смеха.

– Куда я пойду? – спрашиваю я.

– Ну да, – кивает Финн. – Что ж…

Я смотрю на свои руки, сложенные на коленях. У меня чувство, будто они мне не принадлежат.

– Ты… хочешь, чтобы я ушла?

– Почему ты так думаешь? – Финн кажется искренне удивленным моим вопросом.

– Ну… ты так разозлился… Впрочем, ты имеешь на это полное право.

Я думаю о том, что сейчас не вношу свою долю арендной платы за квартиру.

– Диана, ты счастлива?

Мой взгляд взмывает к его глазам.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю. Просто кажется… что тебя что-то беспокоит.

– Это все из-за пандемии, – отзываюсь я. – Нас всех она беспокоит.

На минуту Финн замолкает.

– Может, я неправильно выразился. Кажется, будто ты чувствуешь себя загнанной в угол. – Он отводит взгляд и принимается теребить спинку дивана. – Ты все еще хочешь этого? Чтобы мы были вместе?

– Почему ты спрашиваешь? – Я тщательно подбираю слова, чтобы мне не пришлось лгать, а Финн мог истолковать их так, как ему больше нравится.

Успокоившись, Финн вздыхает:

– Я не должен был выходить из себя. Мне очень жаль, что твоя мама заболела.

– Прости, что заразила тебя.

Уголок его рта приподнимается.

– Мне все равно нужен был отпуск.

Два дня спустя мне сообщают о том, что мама находится при смерти. Вы могли бы решить, что общаться с ней по FaceTime, когда она без сознания, – плохая идея, особенно учитывая, сколько энергии я тратила на нее, будучи ребенком, ничего не получая взамен. Я же чувствую себя просто глупо. Медсестра держит iPad возле кровати моей мамы и делает вид, что не слушает наш разговор. Я смотрю на маму, свернувшуюся калачиком под одеялом, и пытаюсь придумать, о чем бы с ней поговорить. Финн уверяет, что сказать ей хотя бы пару слов крайне важно, даже если я считаю, что она меня не слышит. Она вполне в состоянии воспринимать мои слова.

Он прав. Сообщение может исказиться, но оно непременно достигнет адресата. Мой голос может быть легким ветерком в том мире, где она теперь находится.

Финн сидит рядом со мной. Когда у меня заканчиваются слова, он вступает в диалог и с воодушевлением рассказывает о том, как мы познакомились, как он учил меня правилам бейсбола, как он уверен в том, что в нашей квартире водятся привидения.

Последнее, что я говорю маме: она может уйти, если так надо.

Кажется, она ждала этих слов от меня всю свою жизнь, потому что меньше чем через час «Гринс» перезванивают мне и сообщают о маминой смерти.

Я делаю все, что от меня требуется в данном случае, но каким-то странным, отстраненным образом – решаю кремировать мамино тело, решаю не устраивать похорон. Помню, еще в детстве я узнала, как индейцы изготавливают свои каноэ – они выжигают сердцевину бревна и вырезают его внутренности. Именно такой я себя и чувствую. Выжженной, исцарапанной, одеревенелой.

Я так долго злилась на маму, которую видела так редко, а теперь… я скучаю по ней.

Удивительно, как легко кто-то может уйти из вашей жизни. Это все равно что стоять на пляже, отступить назад и увидеть, как море и песок поглощают ваш след, как будто его там никогда и не было. Горе оказывается очень похожим на одностороннюю видеобеседу по FaceTime. Это зов без ответа, эхо привязанности, тень, отбрасываемая любовью.

Но если вы больше не можете что-то видеть, это не