Если бы ты был здесь - Джоди Линн Пиколт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я понимаю, о чем она.
Мама поднимает на меня глаза.
– Твой отец во всем был намного лучше меня, – признается она.
– Он бы с этим поспорил. Он считал, что ты блестящий фотограф. Как и весь остальной мир.
– Мы семь лет пытались завести ребенка.
А я и не знала.
– Я лечилась от бесплодия. Традиционной китайской медициной. Я ела пчелиный прополис, гранаты и витамин Д. Я так сильно хотела, чтобы у нас был ребенок. Я собиралась наделать кучу твоих фотографий, чтобы у нас был целый шкаф, заполненный альбомами с фотографиями. Я собиралась фиксировать каждую минуту твоей жизни.
Это совсем не похоже на ту Ханну О’Тул, которую я знаю – которую знают все. Бесстрашный фотограф человеческих трагедий, который не понимал, в какой хаос она погрузила свою семью, оставив ее ради работы.
– Что пошло не так?
– Я забыла отвести тебя к педиатру, когда тебе не было еще и недели от роду.
– Знаю. Я слышала эту историю не раз.
– Я записалась к врачу, но вместо визита к нему оставила тебя дома в детском автокресле, – бормочет мама. – Вот какой ужасной матерью я была.
– Тебя просто что-то отвлекло. – Мне самой удивительно слышать, что я оправдываю собственную мать.
– Я была настроена очень решительно, – возражает она. – Если меня не будет рядом, то я не совершу тех ошибок, что могла бы совершить. Твой отец… Он был уверен, что позаботится о тебе лучше меня.
Я не свожу с мамы глаз. Я вдруг осознаю: мне всегда казалось, что я была помехой в ее карьере, что фотография была для нее значительно привлекательнее материнства. Я и представить себе не могла, что она была таким неуверенным в себе родителем.
– Меня часто спрашивали, почему я фотографирую катастрофы, – продолжает мама. – У меня была заготовлена куча стандартных ответов: чтобы пробудить в людях определенные чувства, чтобы заставить их помнить о случившемся, чтобы очеловечить страдания. Но в основном я снимала всякие ужасы, чтобы напомнить себе, что не одна я такая ужасная.
Я понимаю всю разницу между тем, чтобы тянуться к чему-то, и тем, чтобы убегать от чего-то, что пугает тебя до смерти.
– Я прощаю тебя, – говорю я, и внутри у меня все переворачивается.
Сначала карьера, потом деменция отобрали у меня маму, почти ничего не оставив мне от нее. И все же лучше что-то, чем ничего. Я возьму все, что будет в моих силах.
– Помнишь, как мы с папой отправились вместе с тобой на съемки торнадо? – спрашиваю я.
Мама хмурится, ее взор затуманивается.
– А я помню, – тихо отвечаю я.
Может быть, этого достаточно. Это не то же самое, что совместные приключения и вычеркивание пунктов из списка. Однако тот, с кем мы провели хотя бы немного времени вместе, поможет вспомнить это время, когда память начнет подводить.
Мама заходится в кашле и откидывается на подушки. Когда она вновь поднимает на меня глаза, в них что-то меняется. Из трехмерного пейзажа они превращаются в нарисованный фон. За ними нет ничего, кроме беспокойства.
– Нам нужно подняться повыше, – говорит мама.
Интересно, где она сейчас? В какое время и в каком месте? Я надеюсь, что оно более реально для нее, чем здесь и сейчас. Что в конце концов именно там она и решит остаться.
Я представляю, как ее существование сжимается до укола булавкой, до дырочки в ткани вселенной, перед тем как ей предстоит прыгнуть в другую жизнь. Кажется, мама начинает потихоньку засыпать. Я осторожно снимаю с нее очки, дотрагиваюсь до мягкой выпуклости ее щеки, до ее тонкой, как бумага, кожи. Я кладу ее очки рядом с романом в мягкой обложке на тумбочку и замечаю краешек старой фотографии, торчащий между страницами.
Я не знаю, какая сила заставляет меня открыть книгу и посмотреть, что за фотография служила маме закладкой в книге.
Это жуткое фото моей мамы, на котором она еще совсем молоденькая. Верхняя часть ее головы не попала в кадр, а широкая улыбка не попала в фокус. Она словно бы тянется к чему-то…
Или к кому-то.
Ко мне.
Я вспоминаю, как снимала на мамин фотоаппарат, когда была совсем маленькой.
Вот. А теперь попробуй ты.
Должно быть, я издала какой-то тихий звук, потому что мама смотрит на меня в ужасе.
– Я вас знаю? – спрашивает она.
Я незаметно кладу фотографию в карман.
– Да, – отзываюсь я. – Мы старые друзья.
– Хорошо, – уверенно произносит она. – Потому что мне кажется, я не справлюсь в одиночку.
Я думаю о медперсонале, который может зайти к маме в любой момент. Я думаю о том, смогу ли, если вновь подхвачу этот вирус, выжить во второй раз.
– Ты не обязана делать это в одиночку, – говорю я маме.
Я осознаю, как сильно опаздываю домой, только когда сажусь в такси и вижу кучу сообщений от Финна на телефоне и шесть пропущенных вызовов.
– Где ты была? – спрашивает он, хватая меня за руку ровно в тот момент, как я переступаю порог. – Я думал, с тобой случилось что-то ужасное.
«Так и есть», – про себя говорю я.
Я ставлю на пол ящик с инструментами, который захватила с собой из дома.
– Я потеряла счет времени, – объясняю я. – У моей мамы диагностировали ковид. В «Гринс» началась эпидемия. Мне сказали, что я не могу с ней увидеться.
Пальцы Финна сжимаются на моей руке.
– Боже, Диана, чем я могу помочь? Как тебе, должно быть, тяжко, что ты не можешь ее повидать… – (Я молча отвожу взгляд.) – Диана?..
– Она умирает, а я в свое время подписала отказ от реанимации. Шансов на то, что она поправится, практически нет. – Я ненадолго замолкаю. – Никто не знает, что я была у нее в комнате.
Пока. В конце концов кто-нибудь заметит щель в пластике веранды.
Финн отпускает мою руку и отходит:
– Ты была в комнате пациента с положительным тестом на ковид?
– Она не просто какой-то пациент…
– Без маски?..
– Да, я сняла свою маску, – признаюсь я. Теперь мне это кажется смешным. Рискованным. Натуральное самоубийство. – Иначе она бы испугалась и не узнала меня.
– У нее деменция, она и так бы тебя не узнала, – возражает Финн.
– Я не собиралась говорить с ней в последний раз с надетой на лицо маской! – взрываюсь я.
На его лице дергается мускул.
– Ты хоть понимаешь, что натворила? – Он проводит рукой по волосам
