Если бы ты был здесь - Джоди Линн Пиколт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Объезд. Внутри меня все вздрагивает от этого слова. Хорошо, что Финн этого не видит.
Что, если я больше не хочу того, о чем мечтала прежде?
– Кем ты хотел стать, когда вырастешь? – тихонько спрашиваю я.
Финн фыркает, а потом с улыбкой отвечает:
– Фокусником.
– Правда? – Его ответ меня потрясает. – Почему?
– Потому что они заставляли вещи появляться из воздуха, – пожимает плечами Финн. – Нечто из ничего. Что может быть круче?
Я прижимаюсь к нему всем телом:
– Я бы ходила на каждое твое выступление. Была бы твоим фанатом номер один.
– Я бы взял тебя своим помощником, – смеется Финн. – Ты бы разрешала мне разрезать себя пополам?
– Хоть каждый день, – отвечаю я.
А про себя думаю: это-то как раз легко. Фокус в том, чтобы вновь собрать меня воедино.
На следующее утро я звоню Родни по FaceTime и рассказываю ему о нежелании Финна позволить мне продолжить свое образование.
– Напомни мне, пожалуйста, зачем тебе нужно его разрешение? – спрашивает Родни.
– Потому что все не так просто, когда состоишь в отношениях. Нам придется решить, сможем ли мы позволить себе аренду, если я не буду получать пособие. И сколько времени мы сможем проводить вместе.
– Сейчас вы редко проводите время вместе. Он врач.
– Слушай, вообще-то, я позвонила поговорить не с тобой, а с Рианной. Она дома?
Родни хмурится.
– Нет, она занята, – отвечает он.
– То есть… читает кому-то книжку?
– Нет, работает в Центре для людей с проблемами в развитии, – поясняет Родни. – Единственные профессионалы, которым платят хуже, чем искусствоведам, – это экстрасенсы. – Внезапно его озаряет. – Так вот почему ты хочешь с ней поговорить!
– Что, если я веду себя как последняя дура, думая начать все сначала? Возможно, Финн прав. Это может быть странной реакцией на кого-то или что-то в этом роде.
– Значит, ты хочешь, чтобы Рианна заглянула на несколько лет вперед, – медленно резюмирует он, – и сказала, что видит, как ты клеишь помпоны с детьми с аллергией на глютен…
– Арт-терапия совсем не про это…
– …или расхаживаешь в туфлях на шпильке по старому офису Евы? Мм… Нет. Это так не работает.
– Тебе легко говорить. – Я прижимаю руку ко лбу. – Все бессмысленно, Родни. Все. Я знаю, Финн считает, что я не должна делать резких движений, поскольку со мной столько всего произошло… Вместо чего-то нового я должна обратиться к чему-то комфортному и хорошо знакомому.
Родни смотрит на меня в недоумении:
– Боже мой! С тобой прежде не случалось ничего плохого, так ведь?
– Это не так, – хмуро отзываюсь я.
– Конечно, твоя мать не очень-то хотела знать о твоем существовании, но ведь папа в тебе души не чаял. Но может, тебе, скажем, пришлось пойти не в тот колледж, о котором ты мечтала? Возможно, тебе прилетало за то, что ты белая, но вряд ли это могло выбить почву у тебя из-под ног. И вот ты подхватила ковид и теперь понимаешь, что иногда случается дерьмо, которое ты не в силах контролировать.
Я чувствую, как во мне клокочет гнев.
– К чему ты клонишь?
– Ты ведь в курсе, что я из Луизианы, – отвечает Родни. – И что я черный и голубой.
– Это трудно не заметить, – парирую я с кривой ухмылкой на губах.
– Я долгое время притворялся тем, кем меня хотели видеть другие, – говорит он. – Тебе не нужен хрустальный шар, дорогая. Тебе нужно хорошенько присмотреться к настоящему моменту.
У меня отвисает челюсть.
Родни усмехается:
– У Рианны на меня ничего нет.
К концу мая карантинные меры наконец смягчают. По мере улучшения погоды на улицах становится все оживленнее. Хотя разница все-таки чувствуется – все носят маски, рестораны обслуживают посетителей только на открытом воздухе, – но Нью-Йорк уже меньше похож на демилитаризованную зону.
С каждым днем мои силы крепнут. Я могу подниматься и спускаться по лестнице, не делая остановок на отдых. Пока Финн работает, я прогуливаюсь от нашего дома в Верхнем Ист-Сайде до Центрального парка, потихоньку растягивая свой путь от парка на юг или запад. Все больше людей решаются выходить на улицы, поэтому я подстраиваю свои прогулки под всеобщее расписание и стараюсь выходить из дому незадолго до рассвета или до заката, пока остальные завтракают или обедают. И хотя даже в это время на улицах не безлюдно, народу значительно меньше, чем в другое время дня, а потому мне проще соблюдать социальную дистанцию.
Как-то утром я надеваю легинсы с кроссовками и отправляюсь к водохранилищу в Центральном парке. Это мой любимый маршрут, потому что он будит во мне воспоминания об одном водоеме в зарослях кустарника. Если закрыть глаза, то очень легко принять пение вальдшнепов и воробьев за голоса вьюрков и пересмешников.
Однако внезапно пение птиц прерывается восклицанием, явно обращенным ко мне:
– Диана, вы ли это?
На беговой дорожке я вижу Китоми Ито в черном спортивном костюме, пестрой маске и фирменных фиолетовых очках.
– О, здравствуйте! – Я делаю шаг вперед, но тут же вспоминаю, что нам нельзя ни жать руку, ни обнимать другого человека. – Вы все еще здесь.
– Пока не сбросила с себя смертную оболочку, нет, – отвечает она сквозь смех.
– В смысле, вы так и не переехали.
– И это тоже. – Китоми кивает в сторону одной из парковых троп. – Прогуляемся?
Мы идем с Китоми по тропинке, соблюдая дистанцию шесть футов.
– Признаться, я думала, что к этому моменту уже получу от вас хоть какую-то весточку, – говорит Китоми.
– Меня сократили, – объясняю я. – «Сотбис» уволил почти всех своих сотрудников.
– Что ж, это объясняет, почему никто не ломится в мою дверь, требуя отдать картину. – Китоми слегка наклоняет голову. – Разве наш аукцион был назначен не на май? – (Так и есть, однако я о нем совершенно забыла.) – Должна признаться, я безмерно благодарна за отмену аукциона по Тулуз-Лотреку. Вот уже сколько недель я живу в своей квартире с ним вдвоем. Без него мне было бы очень одиноко.
Я понимаю, о чем она говорит. В конце концов, я тоже смотрю на искусственное водохранилище, представляя себе лагуну на Галапагосских островах. Я могу закрыть глаза и слышать, как плещется в воде Беатрис, а Габриэль дразнит меня за нерешительность.
Я вспоминаю, как буквально за день до болезни навещала Китоми в ее пентхаусе.
– Вы успели переболеть ковидом? – спрашиваю я и тут же заливаюсь краской; хорошо, что под
