Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

Старик задумался, посмотрел по сторонам и показал пальцем на бредущего в их сторону человека. Бедняга был так худ, что его покачивало при каждом шаге, а его обтянутый кожей скелет не был обременен и единой ниткой мануфактуры. Колобков присвистнул от удивления. Ведмеденко почесал стриженый затылок.

– Вот уж правда – гол как сокол, – высказался Новик.

На следующий день на выходе из села была устроена арка, украшенная кумачом и пальмовыми ветками. В центре наверху был водружен обрамленный цветами портрет Сталина. Рядом на небольшой кумачовой трибуне стояли комиссар Брускин и начштаба Шведов, а между ними, поддерживаемый их плечами, тот самый бедный селянин. Впрочем, узнать его было непросто, потому что был он одет с головы до ног в новенькую красноармейскую форму.

Брускин выступал горячо и страстно, сжимая в руке кожаный картуз:

– Советская власть сделала свой первый шаг по полуострову Индостан! Пройдет совсем немного времени – и многострадальный индийский народ с нашей братской помощью сбросит со своей шеи тяжкое английское ярмо и вольется в ряды советских народов земного шара!

Иван сидел на лошади во главе своей дивизии.

– Наталь Пална! – окликнул он Наталью, проезжающую мимо шагом на своей белой кобыле.

Наталья улыбнулась и подъехала.

– А это кто такой? – Новик показал пальцем на портрет Сталина.

– Эх, комдив, комдив, – покачала головой Наталья. – Уж кто-кто, а ты должен знать. Это же товарищ Сталин, наш наркомнац.

– А индусы говорят – Ленин, – понизив голос, сообщил Новик.

– Так разве ты не понял: у нас весь ЦИК в Гималаях под землю провалился, остался один ящик со Сталиным. А наглядная агитация нужна? Нужна. Поэтому Григорь Наумыч решил вешать Сталина, а индусам говорить, что это Ленин. Во-первых, они его все равно не видели, а во-вторых, дело ведь не в отдельном человеке, правда? Сталин – это Ленин в Индии, так Григорь Наумыч сказал. Понятно?

– Понятно, – соврал Новик, чтобы не выглядеть совсем дураком.

Под звуки духового оркестра торжественным маршем уходили кавалеристы парадным строем из Курукшетра, отдавая честь стоящим на трибуне и устраивая толчею при входе под арку.

Когда простыл след последнего красного кавалериста и в Курукшетре вновь стало тихо, в одном из дворов пожилая женщина бросила на землю горсть земли, подняла голову кверху и позвала парящих в небе кур:

– Кери-кери-кери!

Они тут же послушно опустились на землю и стали по-куриному мирно кормиться.

Над крышей одной из хижин неохотно трепыхался красный флаг. Над дверью была прибита выкрашенная в красный цвет фанерка, на которой белым было написано – вверху на хинди, а ниже по-русски: «Курукшетрский сельский Совет».

Посреди хижины стояли стол и стул. На столе – чернильница с ручкой, бухгалтерская книга, счеты, наган и даже телефонный аппарат с обрезанным шнуром. У стены на полу лежали аккуратно сложенная гимнастерка и галифе, стояли ботинки с обмотками и буденовка.

Скрестив ноги, на стуле сидел прямо и неподвижно голый председатель.

Штат Раджастхан.

7 ноября 1920 года

Третью годовщину революции наши кавалеристы отметили долгожданной встречей с английскими колонизаторами.

– Англичанка! Англичанка! – возбужденно сообщали друг другу кавалеристы и бросали нетерпеливые взгляды на Новика.

Тот смотрел в бинокль. По руслу небольшой, бегущей среди джунглей речушки двигались верховые, человек десять. Они были белые, в светло-песочных костюмах и пробковых шлемах, вооруженные.

– Ну, матушка, сподобилась, – проговорил Новик, опустив бинокль, и запел: – Эскадро-он! Шашки наголо! Пики к бою! Вперед – марш-марш!

Новиковцы скатились в глубокую пойму и понеслись по воде навстречу ненавистному врагу. Блестели на солнце поднимаемые копытами лошадей брызги, блестели клинки.

Иван скакал первым.

Англичане щурились на солнце, прикладывали ладони ко лбу, пожимали плечами, недоуменно переговаривались.

Следует признать, что сверхсекретность Великого похода полностью оправдала себя в большом и в малом. Англичане говорили: «I don’t believe my eyes» («Я не верю глазам своим»). И не верили. А напрасно.

Они видели синие[11] звезды на буденовках и «разговоры» на гимнастерках, красные флажки на пиках, и их все больше поражал столбняк.

– Red! Red! – закричал вдруг, придя в себя, один из англичан, стал стаскивать с плеча винтовку, и Новику пришлось скинуть карабин и выстрелить. Пуля попала неразумному англичанину между глаз, и он опрокинулся в седле и повис в стременах.

– Сподобилась, матушка! – воскликнул Новик, подскакивая и скидывая с седла одного, другого, одновременно разоружая их.

Остальные красноармейцы занялись тем же, весело переговариваясь и покрикивая на ничего не понимающих отупевших англичан.

Иван подъехал к третьему, невысокому, рыжеватому, с усиками и бородкой клинышком, одетому в белый полотняный костюм, с белой же широкополой шляпой на голове. Он смотрел на Ивана во все глаза, от восхищения и восторга приоткрыв рот. Новик даже смутился.

– Что буркалы выставил, морда английская? – проворчал он недовольно. – Где оружье твое?

Винтовки за спиной этого англичанина не было. Он вдруг обхватил Ивана обеими руками за шею, притянул к себе и трижды крепко поцеловал в усы, после чего закричал на чистом русском языке с легкой веселой картавинкой:

– Родненькие вы мои! Братья православные! Сколько невидимых миру слез пролил я, сколько тяжких дум передумал! Свершилось! – Незнакомец размашисто перекрестился. – Сбылась мечта самодержавцев российских: попирает священный русский сапог землю басурманскую! Хлеб да соль вам, витязи! Низкий вам поклон от многолетнего английского пленника Афанасия Шишкина!

И незнакомец поклонился низко, насколько это возможно было сделать, сидя в седле.

Шишкин сидел в штабной палатке, окруженный со всех сторон командирами корпуса. На полу в раскрытом кожаном саквояже лежали яркие украшения, старинные, диковинной формы кинжалы и почему-то несколько колод карт. Со счастливым восторгом Шишкин смотрел на всех и от счастья болтал в воздухе ногой. Похоже, он не понимал, что его допрашивают. Вел допрос Шведов.

– Имя?

– Афанасий.

– Полностью.

– Афанасий Шишкин. Тимофеев сын, хотя это еще как посмотреть.

– Где, когда родился?

– В Санкт-Петербурге. Мая месяца пятого числа одна тысяча восемьсот семидесятого года от Рождества Христова.

– Надо говорить – новой эры, – хмуро поправил Шведов.

– Новой, разумеется новой! – Шишкин оглядел всех с благодарным восторгом.

– Ты в Индии-то как оказался? – вмешался в ход допроса Колобков.

– О, это ужасная история! Мой папаша, князь Долгорукий, поехал в Индию на охоту к своему приятелю, радже бомбейскому, будь он неладен. Было это, дай бог памяти, в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году. И меня взял с собой, оболтуса великовозрастного, чудес захотел. Не успели мы на охоту поехать, как вдруг известие – августейший император Александр Третий почил в бозе. И мой папаша, хотя покойный его и не жаловал, оставил меня у раджи с обещанием скорого возвращения – и тю-тю…

– Как, говоришь, папаши твоего фамилие было? – перебил его Шведов.

– Князь Долгорукий, – с готовностью напомнил Шишкин.

– Никто, братки, Долгорукого князя не расстреливал? – обратился Шведов к комдивам.

Те задумались.

– Сколько их было, разве всех упомнишь, – буднично отозвался Колобков.

Шишкин затих и попытался втянуть голову в плечи. Возникла пауза, в продолжение которой допрашиваемый явно страдал, а допрашивающие явно получали от этого удовольствие. Кроме, пожалуй, Новика. Он брал из саквояжа Шишкина то один кинжал, то другой, пробуя их в руке, и так был этим увлечен, что, кажется, ничего не слышал.

– Что… у нас действительно все так далеко зашло? – спросил Шишкин осторожно.

– А вам ничего не рассказывали ваши английские господа? – теряя терпение, спросил Брускин.

– Видите ли, – осторожно начал Шишкин, – Англия – исторический враг России. Врагам можно служить, но верить им – нельзя! Говорили кое-что, разумеется… Что в пятом году в Москве были беспорядки… И в семнадцатом, если я не ошибаюсь. Но они до того договорились, что, мол, государь император Николай Второй… Да у меня язык не поворачивается пересказать всю эту чушь!

– В одна тысяча девятьсот семнадцатом году новой эры в России совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция! – торжественно и раздельно, как при чтении приговора, говорил Брускин. – Царской России нет, а есть Россия новая, Советская, государство рабочих и крестьян!