Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3.120
Долго или коротко, так или иначе, я добрался до полицейского отделения. Я слышал выстрелы и крики боя, но всего этого было так мало, что даже обидно. Сам я участвовал только в паре-тройке стычек. Кавалькада ржавых танков с сидящими на них фигурами в камуфляже с черными пиками, пытавшаяся въехать в толпу людей и перевернутая этой, нашей, когортой… Несколько пуль, летевших в меня и застрявших в складках плотного тулупчика… Неуловимо знакомый гопник размером с мусорное ведерко, с белесыми глазами и выбритыми висками, выдыхавший перегаром «за что, дяденька, спокойно, спокойно, я по-быстрому», пытавшийся исподтишка нырнуть в меня ножичком, оставивший мне пару порезов и от моего удара упавший лицом в жидкую грязь, захлебнувшийся в ней…. Все эти силы, только что казавшиеся страшными, несокрушимыми, нерушимыми, от южных морей до полярного края, растворялись в снежных хлопьях, рассыпались в козий помет. Росгвардейцы, омоновцы, солдаты сбрасывали форму, их шкурки линяли, они на глазах превращались в людей, вливались в радостную толпу, они давно мечтали об этом.
Да, долго ли, коротко ли, я добрался до полицейского отделения.
Его крыша уже была сорвана. Вокруг летали тысячи бумаг и папок со словом «Дело» на обложках, падая под ноги, они превращались в буквенную бессмыслицу, в жижу букв. Над четырехэтажным зданием, обшитым сайдингом, нависал, встав на цыпочки, великан. На его висках я заметил седину. Одной рукой он опирался на край крыши, другой старательно, от усердия чуть высунув язык, ковырялся внутри дома. Периодически он доставал оттуда то стол с компьютерами и принтерами, то горстку росгвардейцев, то стеллажи с папками, рассматривал их долю секунды и резким движением бросал на асфальт.
– Я вас не боюсь, великан, – проорал я великану, перекрикивая «Пепел», песню, которая в эту минуту подчиняла себе город.
– Что? Я ничего не слышу! – проревел великан и нагнулся ко мне.
– Я Мартын, и я вас не боюсь, великан.
– И что мы будем с этим делать, Мартын? Мне снится пепел!
– Я ищу Мию.
– Ее здесь нет, Мартын, но она сказала, что ты знаешь, где она. Я отнесу тебя к ней. Скажи куда!
– Конечно, но сперва я должен освободить своих друзей.
Великан присел и опустил ладонь на землю. Я взобрался на нее. Он просунул меня через крышу в отделение.
– Эти нужны? – спросил он.
Но показывая пальцем на тех, кого имел в виду, – он ненароком раздавил их.
– Ой, прости. Я надеюсь, эти были не нужны.
Он убрал палец, и я увидел офицеров Павла Павлова и Алексея Алексеева.
Павлов умер сразу, превратившись в блинчик с лампасами, а Алексеев дергал ногами в черных сапогах и хрипел – я прислушался – нет, показалось, не российский гимн, а просто невнятный хрип.
– Эти не нужны, но больше так не делай.
Великан виновато потупил глаза. Они у него были светло-зеленые, с перламутровым блеском, как у весенней родиолы – травы, которая стимулирует центральную нервную систему.
Я прошел по коридорам с истерично мигающими лампочками. Первая камера – пусто. Вывороченные решетки, какие-то тени. Вторая камера – пусто. Третья.
Ко мне бросилась Клотильда. Она била меня кулаками, потом обняла: «Козлина! Козлина, ты смог!»
«Где Бобэоби? Жив?» – спросил я.
«Я здесь», – Бобэоби стукнул меня кулаком по плечу, самое сильное проявление нежности, которое у нас было за все время. «А Баобаб, Баобаб жив?» – «Жив, и хочет тебя убить!»
Сзади меня за шею обхватили чьи-то руки. «Ну и мудак же ты. Ну, считай, исправился», – хватка ослабла, я обернулся: это был Баобаб, похудевший в четырнадцать раз, с бинтом у правого плеча, но живой. «Не знаю как, но у тебя получилось». Мы обнялись.
– Ан, Ан, где ты, смотри, кто явился, мы свободны! Все свободны! Все! У нас получилось.
Мы носились по пустому отделению, то и дело натыкаясь на руки великана. Он всякий раз извинялся, мы падали, вставали, кричали, танцевали: из изумрудной радиолы на весь город Скотт МакКензи пел «San Francisco»:
All those who come to San Francisco,
Be sure to wear some flowers in your hair.
3.121
Первой его увидела Клотильда.
Это был знакомый мне кабинет, тот, где Алексеев и Павлов торговались с Меркуцио. Ан лежал на спине около батареи. Белая рубашка вся в красных заплатах. Я сделал к нему два шага. Лица было не узнать. Я отпрянул назад.
Музыка скакнула: и весь мир наполнили фортепианные переливы. Это «Аве. Прелюдия». Наверняка ты бы оценил такой квантовый поворот, Ан.
3.122
Бобэоби закрыл глаза Ана, Баобаб приподнял его тело, Клотильда укутала его в невесть откуда взявшиеся белые простыни.
Ударом кулака великан сломал стену отделения. Мы вышли через нее на танцующую, меняющую собственные очертания улицу.
– Иди, Мартын. Мы сами похороним его – там, где много травы и немного сорняков, недалеко от входа в нашу арку.
– Привет Мие. Спасибо, что поставили «Flying Home».
– Конечно, мы же договаривались.
– Да, ваш Егорыч оценил. Он меня как раз в этот момент допрашивал. Как услышал, сразу постарел и сдриснул.
– А я думал, они все еще на «новостях» превратятся в труху.
– Они конечно, как и мы, чуть дуба не дали. Но еще на что-то надеялись. Иерихон добил.
– Мне нужно отнести последние письма.
– Мартын, у тебя все-таки получилось. Ты не думай, мы не держим зла. Значит, так было нужно.
– А где этот Егорыч?
– Вот этим мы и займемся, есть к нему разговорчик, – прохрипел Баобаб.
– До встречи.
– Это вряд ли. Флаинг хом, как говорится.
Медленно, поддерживая с двух сторон Баобаба, который нес закутанное в простыни тело Ана, они пошли к ковыряющемуся в носу циклопу. Он сидел на сплюснутом ларьке «Обмен валюты», вокруг валялись купюры.
– Пока, Нос. Это наш транспорт. Бывай!
Я смотрел, как они уходят.
А потом повернулся, подмигнул своему седому великану и снова встал на его ладонь. Он поднял меня, и, сидя у него на плече, я с самым идиотским видом на свете, перекрикивая ревущего из всех радиоточек города Боуи, закричал: «Погнали, шеф!»
3.123
Дороги стали реками танца. Это шли волны людей, смеющихся и смывающих все на своем пути, они хором пели и плясали, черт возьми. «Я сам себе и небо, и луна», – пела каждая клетка города, и
