Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3.102
Я просыпаюсь. Я голый. Но я одет: я покрыт листьями и травами. Так выглядит Питер Пэн на обложке пластинки.
Я – часть разоренного гербария, лист, закрепленный на бумаге-простыне. Лист лежит среди запахов из детского леса, где все смешалось и где все происходит одновременно.
Волны запахов при малейшем движении меняются, я плыву среди них и чувствую, как становлюсь сильнее, слышу, как внутри меня идут волны, как волк внутри озирается, зуд поднимает шерсть.
Рядом со мной на столике – глубокая тарелка. На ее дне – травы, рядом записка: «Съешь все разом». Я съел все разом. Все стало случаться разом.
Вот я спрашиваю Ана: «С чего все началось?» Вот он поворачивается ко мне, мой друг, и говорит: «Вы спрашиваете, с чего все началось? И умер наш друг, я звал его Шато. И в этой тьме остался его голос. И мы решили сделать ему маленький памятник. И у него было дело – он хотел сделать “Дачу похуистов”, где ты лежишь в гамаке и сперва веришь, потом видишь, то есть создаешь мир, становишься частью огромной квантовой сети, смеешься. Понимаете, понимаешь? И мы решили сделать такое место. И мы нашли дыру в стене размером с три наших кулака и вложили в нее кассету с голосом Шато и всякой музыкой и шумом. И все обратимо».
Одновременно я спрашиваю Меркуцио: «А почему ты звонишь мне утром, Меркуцио?» – «Очень важно бывает утром, чтобы был кто-то, кто скажет, что живой, и подтвердит, что и я живой».
Одновременно: «Ты понимаешь, Мартын, Мартын?» – «Что, Миа?» – «Мы будем самими великими любовниками в истории мира».
Одновременно: «Поймите, это нетрудно: нет ничего надолго, ни одно государство не вечно, особенно это, а я во многих успела пожить, только вьется вьюга, только дождь идет, звенит кольчуга». Одновременно: «Вот тебе, маленький Мартын, маленькая иголочка, пусть помогает, аппарат, аппаратик» и «Прочитали? Еще раз, прошу, прочитайте: “Увижу, когда поверю”».
Одновременно слышу: «Встает в театре Джельсомино», «Ну что, “Перемен”?» И дальше, и дальше: «Наливай еще, а ну-ка двинь ему промеж глаз, борьба с незримым противником, я хочу тебя, это Царство, здесь возможно, умение радоваться придаст сил, утро преумножит скорбь, меня окружают мертвые возможности, мертвые парады мертвых вещей, кто-то махнет надеждой, в сумеречной аллее играют лисы, эта невозможность делает план идеальным, это кажущаяся невозможность делает план реальным, провались, стань травой, время больше не линейно, ты видишь наконец, все происходит одновременно, британский старый транзистор, британский старый транзистор, дед смог, да и ты сможешь, сказал морю “Молю, умолкни, перестань, и ветер утих, и сделалась великая тишина”, и сказал им “Что вы так боязливы? как у вас нет веры?” Стань водой, тишиной, снежной ягодой, это снег на папиной шапке, стань тишиной, молчанием, будет время, будет и пора, это ты? это ты, ты, Мартын».
– Мартын, Мартын. Пора, Мартын.
3.103
– Мартын, Мартын. Пора, Мартын.
– Тебе здесь больше нельзя быть, мальчик. Ты совсем вырос.
Я отряхиваю с себя все травы и листья и приподнимаюсь. Я больше не Питер Пэн, мне больше нельзя быть здесь. Я открываю глаза. Ана рядом нет. Я плачу, повернувшись лицом к стене, созданной из цветочных обоев. Снова:
– Это ты, ты, Мартын, Мартын. Пора, Мартын.
Я отворачиваюсь от цветочной стены. Вижу: прислонившись к косяку двери, стоит Пых. Похоже, он там стоял все эти дни.
– Тебе здесь больше нельзя быть, мальчик. Ты совсем вырос.
Это голос Тамары. Ее слова – фразы на черном экране, интертитры, которым меня учил Иона. А я теперь – потертый, голый Брюс Уиллис с длинным носом. Я встаю, и с меня продолжают падать листья, травы, листья травы. Я роняю себя на пол. Вернее, сказала бы Клотильда, мои уши падают на землю, как осенью падают с тополя листья.
3.104
Есть ли в каком-нибудь из прямо сейчас умирающих языков слово, которое описывает такое состояние: все на свете напоминает о человеке, связи с которым не осталось? На моем умирающем языке это обозначается словом «Миа». Раньше это слово имело совсем другие значения.
Я перечитал ее письмо мне. И снова. Затем снова. Дочитал до конца и читаю снова. Я читал его и так и этак, пропускал слова, читал с закрытыми глазами. Снова читал, открыв глаза. И тогда увидел, что там написано и зачем в ее прощальной записке мерцало слово «Латгалия» и была нарисована маленькая гномья пятка. Это был латгальский шифр. Я увидел, как оживают буквы в ее странной прощальной записке. И прочитал: «Езжай радио пей мой чайник нашла разгадку траву и др. Закончи дела. Встреча – 1 Колоб 12, кв. 44. От кольца поворот, 74 шага, дважды упасть, третья тройная дверь, войди. Ц».
Внутри меня кто-то снова запустил интертитры: «Понимаете, Мартын, понимаете, Миа, это игра: вышли куда-то, забили тревогу». И внутри меня кто-то снова включил тамтам из «Питера Пэна» и литавры из «Певчего дрозда».
Я оделся. Я был прибран на случай смерти: белая рубашка, выходные брюки. Все проходит, как мимо проходят чужие фары. Остаются значки, иностранные этикетки.
Миа назначила встречу в Колобовском переулке. Но сперва я должен закончить то, что не закончил на Радио. Теперь уже бывшем Радио. И тогда мы увидимся, а она не умерла.
3.105
– Что это за травы?
– Какие надо травы.
Помолчали.
Снова помолчали.
– Уверен? Тебя убьют – уже совсем, если туда вернешься, к своим.
Я сказал:
– Мне надо их спасти. Только как я уйду? Они же и вас накажут. Они говорили, что придут к вам. Что вы колдунья, ведьма.
– Меня накажут – ха-ха-ха-ха-хах-ха-ха. Это невозможно. Увы. Ладно.
Помолчали.
– Ты уверен?
– Угу.
Снова помолчали.
– Так. Ну хорошо. Теперь я вижу: пора. Всё. Считай, пожили вместе. Я тебя прощаю.
– В смысле?
– В коромысле, Мартын Убегайль. Сейчас кое-что дам. Это на всякий случай, если не хватит. Добавь к тому, что твоя гусыня Миа у меня свистнула. Она молодец, она знает, что делает. Это она тебя излечит.
Тамара свистит, и ее свинки высыпают в коридор всем составом, подталкивая свои скорлупки. Одна из них
