Ночной карнавал - Елена Крюкова

Из кургузого авто, ютившегося в тени голого, еще безлистного платана, вывалилась девица. Копна смоляных волос. Черные глаза в пол-лица. Тонкие длинные руки, цепкие пальцы. Ее взгляд впился в лицо Мадлен. Девица завизжала от радости.

— Кази!

— Мадлен!

Женщины обнялись. Мужчины изумленно смотрели на их объятие.

— Они знакомы, граф?..

— О да. Они из одного гнезда.

Граф криво усмехнулся. Кази расстегнула платье, сбросила. Мадлен резво последовала ее примеру. Две хулиганки. Две нахалки. Красотки шлюхи, что с них взять. Ничего, кроме них самих. В слепящем свете Солнца их тела наливались розовой кровью. Она крупными розами, шевелящимися лепестками просвечивала сквозь тонкую кожу, играла на торчащих грудях, вокруг пупков, пряталась между ребер. Мадлен и Кази, обняв друг друга за плечи, улыбнулись аристократам Пари обвораживающими улыбками, сели на мягкую первую травку. Булонский лес шумел вокруг них. Ветер играл в голых ветвях. Ветер обнимал голые тела красавиц.

— Я взял с собой блокфлейту, — смущаясь, сказал герцог Орлеанский. — И, хоть играть я не умею…

Он вынул дудочку из корзины. Дунул в нее раз, другой, закрыв дырки, перебирая пальцами. Кази поднялась с земли, грациозно изогнувшись. Наклониться влево; вправо. Вытянуть руку к небу. Достать золотой шар Солнца. Это невозможно. Почему? Потому, что ты жалкий человечек. Глядите на меня. Моя красота вечна. Это вы все умрете. А женщина останется жить. Тот, кто прикоснется ко мне, попробует вечность на вкус. Плыви, Кази. Танцуй медленный танец. Пусть посходят с ума. Изгибайся. Ты плотно сжимаешь ноги. Ты закрываешь стыдливо рукою живот. Ты невинна. Все, кто был с тобой в твоей жизни, во всех Веселых и Печальных Домах, — не в счет. Иди ко мне, Мадлен! Возьми рукой мою руку. Поднимем руки к просвеченным Солнцем ветвям, сплетем пальцы. Улыбки, как изогнутые луки, на наших губах. Сейчас вылетят стрелы любви. Мы для мужчин загадка. Вечная загадка, слышишь, Кази. Мы медленно изгибаемся, нагие, прелестные, на солнечной траве, посреди платанов Булонского леса, и почки набухают, и ручей журчит, и снег еще прячется в укромных уголках, и мужчины, цвет знати Пари, глядят на нас во все глаза, молчат, и лица их светятся не вожделением, а восхищением и любовью. Мы нимфы сегодня. Мы духи свежей травы и первой воды. Мы феи последнего снега. Пусть завтра завихрится метель, все заметет дотла! Мы парим сегодня в нежной зелени. Сейчас вы начнете чавкать, пожирать снедь, припасенную впрок в ваших корзинах. Пялиться на нас, щипать нас, щекотать, щупать. Валить на ковер, на траву, на сырую землю. Скакать вокруг нас, голых, в сатанинском хороводе. Но пока звучит волшебная флейта, вы не коснетесь нас. И мы не коснемся вас. Мы будем таять среди ветвей, томиться, улетать, молиться, улыбаться. Мы будем гладить друг друга по щекам и плечам, таинственно касаться обнаженных грудей. Мы будем подносить друг к дружке, как рюмки с драгоценным старым вином, наши улыбающиеся, розовые уста. И холодный ветер будет ласкать наши алые щеки, наши круглые безупречные, точеные ягодицы. И мы будем подниматься на цыпочки, чтобы достать до Солнца. И мы будем садиться на корточки и ласково, как котенка, гладить молодую траву, чтобы она росла, ощущая любовь.

Мы любим вас. Мы любим вас сейчас.

Пока вы не грубые. Не храпящие и хрипящие. Не злые. Не жадные. Не похотливые. Не обманывающие. Не лающие, подобно псам смердящим.

Пока вы, слушая нежную флейту, любите, еще любите нас.

— Сумасшедшие! — Возглас Князя, хриплый и глухой, заставил всех, завороженных кружением нимф, вздрогнуть. — Они простудятся! Снег еще не сошел! Барон, скажите им!..

Он беспокоится обо мне. Он выдаст себя.

— Накиньте мне шубку на голое тело, барон, — небрежно бросила Мадлен, присаживаясь к ковру, уставленному яствами. — Благодарю. Вы очень заботливы. Кази, иди сюда, откуси кусочек. И выпей.

— Да, им надо выпить, — закивал одобрительно герцог Орлеанский, ища глазами бутылку шампанского, хватая ее, поспешно открывая, так, что пена брызнула на голый, перламутрово белеющий из-под лисьего меха живот Мадлен. — Вот бокал! Девочки!.. Ваше здоровье!.. Вы сегодня будете бегать по лесу, как лани!.. А мы будем на вас охотиться…

— За нами уже вдосталь в жизни поохотились, — парировала Мадлен, осушая бокал одним глотком и запахиваясь в шубку. — Теперь предпочитаем охотиться мы.

— Браво, браво, — кинул граф, косясь на Мадлен. Та и носом не вела. Какая выдержка. Какая актриса. «Комеди де Пари» потеряла гениальную примадонну. — На кого же у вас натасканы собаки, прелестная Мадлен?.. На какую дичь?.. на хищного зверя?.. на изящных копытных?.. на бобров?.. На горностаев?..

— На голубых норок, — ответила Мадлен и прямо посмотрела в глаза графу. — Дайте закусить.

Граф вложил ей в протянутую руку жареную утиную ляжку и смотрел, как аппетитно она ее обгрызает. Боже. Ведь это его Мадлен. Сколько раз он глядел, как она ест. И он кормил ее. И она, как пушной голодный зверь, ела с его руки. Его белый песец. Его золотой олень. Кто тебя подстрелил?!

Он повел глазами вбок. Князь тоже не отрывал от нее глаз.

— Чудесный завтрак, — сказал Черкасофф, — чудесные люди здесь собрались. До настоящей охоты далеко. Не все высушили с прошлого года свои ягдташи. Не все намаслили стволы ружей. Поговорим о приятном. Вы не знаете, когда будет бал-маскарад в Большой Опере?

— Наступает время карнавала, — мрачно сказал граф, — еще февраль заметет нас поземкой. Солнце улыбается нам некстати. Оно влюбилось в наших дам. Маскарад в Опере назначен через неделю. Там решится…

— Что решается на маскарадах, мы отлично знаем, — перебил его Черкасофф, — главное — не ударить в грязь лицом и пошить себе ни на что не похожие маски.

— Люди всегда в масках, — задумчиво сказал герцог Орлеанский, — зачем их выделывать?

— Маска срастается с лицом, — согласился герцог д, Эсте. — Очень трудно бывает отодрать. Да и нужно ли?.. Зато настоящая кожа…

—.. беспредельно нежна и страшно болезненна, — докончил барон. — С ней невозможно жить. Человек кричит от боли и умирает. Или просит его убить. Казнить.

— Вы считаете, что в Эроп нельзя жить со своим настоящим лицом? — спросил д, Эсте печально.

— Тот, кто живет со своим настоящим лицом где бы то ни было, обречен на гибель, — жестоко, отчетливо сказал барон, взял ломтик ананаса и зажевал. — Настоящее лицо было у Христа. Люди, его современники, наблюдали результат. Вы сами расхлебываете эту кашу уже скоро две тысячи лет. Каково?

— Прекрасно, — сказал граф. — Как прекрасно, что твой день рожденья, равно же как и твое воскресенье, празднуют вот уже две тысячи лет! Я бы так хотел.