Иосиф Сталин – беспощадный созидатель - Борис Соколов

Но перед этим ему пришлось пережить падение почти до самого дна. Гром грянул над Демьяном 14 ноября 1936 года. В этот день Политбюро приняло постановление о запрете оперы по либретто Демьяна Бедного «Богатыри», оформленное затем как постановление Комитета по делам искусств. Там говорилось: «Ввиду того, что опера-фарс Демьяна Бедного, поставленная под руководством А.Я. Таирова в Камерном театре с использованием музыки Бородина,

А) является попыткой возвеличения разбойников Киевской Руси, как положительный революционный элемент, что противоречит истории и насквозь фальшиво по своей политической тенденции;

Б) огульно чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются в народном представлении носителями героических черт русского народа;

В) дает антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа, так как оно способствовало сближению славянских народов с народами более высокой культуры,

Комитет искусств при СНК Союза ССР постановляет:

1) Пьесу «Богатыри» с репертуара снять, как чуждую советскому искусству.

2) Предложить т. Керженцеву написать статью в «Правде» в духе настоящего решения».

Высочайший гнев на оперу обрушился после того, как 13 ноября Молотов посетил спектакль в Камерном театре и пришел в ярость. Статья Керженцева «Фальсификация народного прошлого» появилась в «Правде» 15 ноября, одновременно с публикацией постановления о запрете «Богатырей».

Крах «Богатырей» вызвал неподдельную радость у подавляющего большинства литературно-театральной общественности, которая Демьяна терпеть не могла из-за его высокомерия и заносчивости, за то, что долгие годы он был фактически «неприкасаемым» и едва ли не самым популярным стихотворцем Советской страны. Виновники же того, что «Богатыри» увидели свет рампы, усиленно каялись, посыпали голову пеплом, а заодно пытались переложить часть ответственности на других. О реакции на запрет «Богатырей» НКВД подготовило специальный обзор. Там, в частности, отмечалось: «А. Таиров (потрясенный постановлением Комитета о снятии «Богатырей», объявил себя больным – сердечный удар. К нему заходили работники искусства и выражали соболезнование. По словам А. Коонен, – заходили многие, как к покойнику. – Б. С.):

«Я допустил большую ошибку. Беру на себя всю ответственность, несмотря даже на то, что комитет по делам искусства, который принимал спектакль, апробировал его. Моя ошибка заключается в том, что я, как художник, должен был предвидеть все последствия.

Обидно, что мою ошибку принимают за вылазку, как об этом пишут.

Ошибка произошла потому, что я оказал большое доверие Демьяну Бедному, как старому коммунисту. Как я мог подумать, что текст Д. Бедного заключает вредную тенденцию, как же я мог быть комиссаром при Д. Бедном. Этой ошибки не произошло в «Оптимистической трагедии» и в «Родине», где авторы менее авторитетны, и я их пьесы подверг критике ответственных работников.

Я пойду в ЦК ВКП(б), где, надеюсь, меня поймут. Я там поставлю вопрос о том, что новые спектакли нужно показывать не только комитету, но и ЦК.

Это необходимо для гарантии.

Что меня по-настоящему пугает, дадут ли мне дальше работать. Что меня возмущает, это желание выставить меня отщепенцем народа. Это так ужасно, что я даже не могу спокойно об этом подумать».

А. Коонен:

«Это урок Таирову. Нельзя надеяться на свои силы. Тогда бы нам не стоило это так дорого»…

Демьян Бедный. Демьян Бедный совершенно потрясен постановлением Комитета по делам искусства. Три дня никуда не выходил, никого не принимал и только вчера вызвал к себе секретаря ССП Ставского для конфиденциальной беседы. Из всего последующего стало ясно, что Демьян Бедный, не решаясь лично обратиться к секретарям ЦК ВКП(б), желает воспользоваться Ставским для передачи его объяснений и оправданий. Ставский, заставший Демьяна Бедного в состоянии абсолютной растерянности, взял с собой стенографистку с тем, чтобы отчет об этой беседе имел документальный характер.

Общий смысл объяснений Демьяна Бедного по поводу «Богатырей», зафиксированных в стенограмме, примерно таков. Фарсовый тон вещи и трактовка «Богатырей» объясняется характером музыки; так, например, «богатыри» поют арии из популярных оперетт. Фарсовый показ крещения Руси и неправильное его толкование объясняются привычкой к антирелигиозной пропаганде, тяготеющей в практике Демьяна Бедного. С другой стороны, подвели имеющиеся у него труды по историческим вопросам далеко не марксистского характера.

Демьян Бедный, признавая, что он сделал огромную ошибку, объясняет ее своим непониманием материала и своей глупостью. Однако в беседе он неоднократно возвращался к роли контрольных органов, указывал, что в самом начале работы над «Богатырями» года полтора тому назад первоначальный текст его не удовлетворял, казался ему легкомысленным и глупым, но Таиров и Литовский поощряли его, убеждая, что текст получается блестящим для сценической вещи.

Незадолго перед постановкой уже довольно обработанный текст был дан в комитет по делам искусства, где с ним знакомился Керженцев, Боярский, Орловский, но оттуда вещь было возвращена только с указанием Керженцева, что она скучна и грубовата. Поэтому дальнейшее исправление текста шло по линии сокращений и отделки отдельных фраз.

Демьян Бедный ссылается также на то, что свою концепцию «Богатырей» изложил в статье, данной им в «Правде», где по существу концепции не было сделано никаких замечаний, и, следовательно, он считал текст «Богатырей» абсолютно апробированным.

Делая все эти ссылки, Демьян Бедный подчеркивал, что «голова у меня не вождистская, а художническая».

Демьян указывал на то, что у него начался приступ сахарной болезни. Говорил о том, что он не хочет умирать с клеймом врага партии и хотел бы, если ему не удастся вновь стать в литературе, как художнику, то чтобы по крайней мере его использовали как специалиста-книжника, например в Книжной палате.

Дальше, прося не заносить в стенограмму (на обсуждении постановления о «Богатырях» в Камерном театре. – Б. С.), Демьян говорил, что его врагом является его библиотека. Об этом ему указывали, но он этого не понимал. Он заявил, что библиотеку свою сожжет (жечь ее, к счастью, не пришлось. В минуту жизни трудную, когда ему фактически запрещено было печататься, Демьян продал свою громадную библиотеку, насчитывавшую свыше 20 тыс. томов, в том числе весьма ценных и редких книг, Государственному Литературному музею, и тем обрел средства к существованию. На вырученные от продажи книжных сокровищ деньги поэт смог прожить вплоть до 1941 года, когда ему вновь было разрешено печататься. Сделка музея с опальным баснописцем наверняка санкционировалась на самом верху, и о ней было известно Сталину. Наверняка Иосиф Виссарионович порадовался, что заставил Демьяна избавиться от библиотеки, внушавшей поэту крамольные мысли и с которой было связано оскорбительное высказывание о жирных сталинских пальцах. – Б. С.). Затем подчеркивал, что он больше всего боится того, что, невзирая на всю его прошлую деятельность, о нем будут судить, как о враге партии, действующем по внушению врагов коммунизма. Он заявил, что он боится, что при указании такого о нем мнения он будет выслан из Москвы.

В таком крайне деморализованном состоянии Демьян Бедный оставался и после встречи со Сталиным, которая, очевидно, ни в какой мере не содействовала укреплению его настроений.

Станиславский, народный артист СССР:

«Большевики гениальны. Все, что делает Камерный театр, – не искусство. Это формализм. Это деляческий театр, это театр Коонен».

Леонидов, народный артист СССР:

«Когда я прочел постановление комитета, я лег в постель и задрал ноги. Я не мог прийти в себя от восторга: как здорово стукнули Литовского, Таирова, Демьяна Бедного. Это страшней, чем 2-й МХАТ».

Яншин, заслуженный артист МХАТа:

«Пьеса очень плохая. Я очень доволен постановлением. Нельзя негодными средствами держаться так долго. Сейчас выявляется вся негодность системы Таирова. Чем скорее закроют театр, тем лучше. Если закрыли 2-й МХАТ, то этот нужно подавно».

Хмелев, заслуженный артист МХАТа:

«Совершенно правильное решение. Руководство видит, где настоящее искусство, а где профанация его. Надо ждать за этим решением ликвидации Камерного театра. Этому театру делать больше нечего» (ждать, однако, пришлось очень долго, аж до 1949 года, и сам Хмелев, скоропостижно скончавшийся в 1945 году, не дожил до этого светлого часа устранения извечного конкурента Художественного театра; при этом Таирова и его жену Коонен, в отличие от Мейерхольда и Райх, никто репрессировать и убивать не стал. Им дали спокойно доработать до пенсии в Вахтанговском театре. – Б. С.) …