Избранные произведения писателей Тропической Африки - Айи Арма

— Где?

В окошечке Дьенгу видна была только черноволосая большая голова чиновника, не вязавшаяся с его узкими плечами. Чиновник поднял холодное, замкнутое лицо. Изогнутые линии его губ были жестоки. Все его черты были воплощением суровости. Он внушал Дьенгу почтительную боязнь.

— Вот у меня есть удостоверение личности, — вмешался Горги Маиса и, глядя в упор на чиновника, протянул руку, в которой было зажато удостоверение.

— А разве перевод на твое имя?

Горги Маиса не ответил и, помедлив секунду, убрал руку.

— Отойди от окошка, — заорал чиновник. — Ибраима Дьенг, ты мне дашь удостоверение или нет?

— Друг, нет у меня удостоверения, — ответил Дьенг дрогнувшим голосом.

— Ступай достань.

— Где?

Они пристально смотрели друг на друга. Дьенгу казалось, что у чиновника глаза насмешливо прищурились. Дьенг страдал. Его терзало чувство унижения. На лбу у него выступил холодный пот. Он молчал, и тут ему вспомнилась поговорка, ходившая среди мелкоты по всему Дакару: «Чиновников не серди, не то горя от них жди».

— Сходи в полицейский участок своего квартала, — в конце концов дал совет чиновник. И, возвращая Дьенгу уведомление, добавил: — Перевод будет лежать на почте две недели.

Горги Маиса и Дьенг еще некоторое время топтались у окошечка, потом двинулись к выходу.

— Вон как ты заплатил мне! — крикнул писец, схватив Дьенга за шиворот.

— За что?

— Как «за что»? За работу.

— А чего же ты кричишь и всю одежду на мне измял! — сказал Дьенг, вырываясь из его цепких рук.

— Приятель, мы еще не получили денег по переводу. У моего друга нет удостоверения личности, — добавил Горги Маиса, стараясь утихомирить писца.

— Это меня не касается.

— Да не кричи ты, — надменно оборвал его Дьенг. — Аллах знает, что нет у меня пятидесяти франков. Сейчас я пойду в полицию, а когда вернусь, заплачу тебе. Я чужим добром никогда не пользуюсь. Я правоверный мусульманин.

— Правоверный! Мошенник ты — вот ты кто! Шел бы лучше работы поискал, чем строить из себя марабута[37], — язвил писец, возвращаясь на свое место.

Что же такое делается? Дьенг не мог понять, но, спускаясь по ступенькам крыльца, чувствовал себя глубоко униженным. У почты, выстроившись в ряд, словно увядшие растения в горшках, стояли нищие, подставляя кто руку, кто деревянную чашку, и все жалобно клянчили подаяние. Дьенг, отряхиваясь, попросил своего спутника посмотреть, не измята ли, не запачкана ли у него сзади одежда.

— Если побыстрее двинуть в полицию, может, еще успеем до закрытия вернуться на почту?

Горги Маиса испытующе взглянул на небо, на тени платанов, на циферблат своих карманных часов и изрек:

— Может, и успеем.

— Идти-то придется пешком.

— Ну, это все меняет.

Хотя присутствие Маисы было для Дьенга моральной поддержкой, он думал об истраченных сорока франках. Одному-то ему хватило бы на поездку в автобусе в оба конца.

— Ты пойдешь со мной?

— Да, — ответил Маиса, удивляясь такому вопросу.

«Я прибавлю шагу, — думал Дьенг, — он рассчитывает на мой перевод. Вот прилипала!»

Горги Маиса трусил за ним рысцой.

Он услышал в лавке, что его приятель Дьенг получил денежный перевод, и теперь действительно прилип к нему, надеясь «нагреть» его по меньшей мере на пять тысяч франков. Уходя утром из дому, он сказал одной из своих жен:

— Подожди меня, я скоро вернусь и принесу денег на сегодняшние расходы.

Измученные, мокрые от пота, они вошли во двор полицейского участка, и Горги Маиса тотчас рухнул на широкую ступеньку крыльца, которое шло вокруг всего здания — старой виллы колониальной архитектуры, отданной в распоряжение полиции. На крыльце в разных местах кучками устроились люди и разговаривали между собой; у входной двери сидели, вытянув ноги, двое небрежно одетых полицейских.

Один сказал скучающим тоном:

— Удостоверение личности? Вон туда.

Дьенг пошел по коридору.

— Эй! Ты куда?

Ибраима вздрогнул от испуга. Голос, окликнувший его, звучал так странно, совсем был не похож на человеческий. Дьенг обернулся… Никого. Он осторожно сделал еще несколько шагов.

— Эй! Кому говорят? Куда лезешь?

Значит, этот замогильный, глухой голос обращался именно к нему? И вдруг кто-то грубо встряхнул его за плечо.

— Сюда входить запрещается. Разве не знаешь?

От негодования, от сдержанного гнева у Дьенга на мгновение перехватило дыхание; он остолбенел. В глотке все горело от жажды. Он с трудом проглотил слюну. Около себя он увидел повернувшееся к нему страшное лицо, как будто вырезанное из обуглившегося дерева, толстогубое темное лицо с топорными чертами.

— Дежурный сказал — сюда идти. Удостоверение личности, — испуганно ответил Дьенг.

— Вон отсюда!

В полном расстройстве чувств, покусывая нижнюю губу, одергивая одежду, поправляя на голове феску, Дьенг медленным шагом двинулся обратно.

— Дай-ка на колу! — встретил его появление Горги Маиса.

Дьенг окинул его презрительным взглядом и, дав ему монетку, занял место в очереди.

— Пора молитву совершить, — напомнил ему Горги Маиса.

Маиса умел творить молитву совсем как мулла. Он был мастер на все руки. Дьенг вернулся на свое место в очереди, захватив с собою дольку ореха колы.

Очередь совсем не двигалась. Люди роптали на медлительность служащих.

Вдруг все шумы и разговоры перекрыл пронзительный голос Горги Маисы. Он внезапно превратился в гриота[38] и принялся восхвалять старинный, высокий род какого-то молодого человека, одетого в европейское платье, воспевать красоту женщин этой знатной фамилии, безмерное великодушие, щедрость и храбрость мужчин, благородство их поведения, сказывавшееся и в поступках столь прекрасного юноши, чистейшего из самых чистокровных отпрысков родовитой семьи. Надтреснутым фальцетом он отпускал комплимент за комплиментом на языке волоф, был неистощим в своем славословии и наконец победил сопротивление молодого человека, по-видимому падкого на традиционные похвалы.

Окружающие внимательно слушали. Молодой человек, явно смущенный, неловкими жестами пытался остановить это нежданное песнопение.

— Я никогда не пою за деньги, — надрывался Маиса. — Но если встретишь в подобном месте своего благодетеля, полезное дело — рассказать о нем простым людям, таким же, как и я. За деньги я не пою, я хочу лишь, чтоб не забывался обычай наших предков.

Молодой человек, побежденный лестью, сунул ему в руку стофранковую кредитку. И голос Маиса пробежал целую гамму вслед уходившему юноше.

— Ты его знаешь? — спросил Дьенг, когда вновь воцарилось спокойствие.

— А на что мне знать? Вот простак! Я услышал отсюда его фамилию и вышил по канве пестрые узоры.

— По-моему, ты что-то путал, перемешал все их родство и свойство.

— А он не заметил, он был доволен, что о нем говорят. Ничего ты не понимаешь в нынешней жизни.

— Нет, не понимаю, — подтвердил Дьенг, пораженный отсутствием чувства собственного достоинства у Маиса, корчившего из себя гриота.

— И этот парень тоже ничего не понимает. Чего ж время зря терять? — рассеянно заметил Маиса.

Подошла очередь Дьенга.

За окошечком появился коротко остриженный молоденький чиновник в очках а-ля Лумумба, придававших его юношескому лицу что-то интеллигентное.

— Тебе что надо?

— Удостоверение личности.

— Представь метрику о рождении, три фотографии и гербовую марку в пятьдесят франков.

— Вот какое дело, сынок, — пояснял Дьенг, всовывая голову в окошечко так, что перекладина рамы вдавилась в донышко его фески, — мне по переводу деньги получить надо, а без удостоверения личности не дают…

К словам он добавил в качестве вещественного доказательства повестку. Чиновник взял ее в руки. Стекла очков устремились на нее, равнодушные глаза захлопали ресницами.

— Правильно. А только я ничего не могу поделать. Иди, старик, добывай метрику, фотографии и марку, — сказал он бесстрастным тоном.

— Да у меня есть бумаги, там сказано, кто я такой, вот погляди: последняя квитанция об уплате налога, а вот карточка избирателя.

— Старик, зря стараешься, — ответил чиновник, отталкивая руку Дьенга. — Без фотографий, без метрики и без марки не могу выдать удостоверения. Уступи место следующему.

Дьенг выпрямился. У него закружилась голова. Он поискал глазами Маису.

— Почтенный! Твой знакомый уже ушел. Сказал, что у него срочное дело.

— Что? Как?

— Он велел передать тебе, что уходит.

— Спасибо, женщина, — сказал Дьенг, спускаясь с крыльца.

«Сходить на почту — не бог весть какая даль, это ведь не на луну взобраться. Где же он шляется? Нет того, чтобы позаботиться о нас, о детях. Будет теперь показывать свою щедрость, деньги-то и потекут, как вода между пальцами. А может, какую-нибудь молоденькую присмотрел себе, озорницу бесстыжую. Она у него денежки-то и вытянет за милую душу».