День независимости - Ричард Форд

– Ну что же, для человека главное, чтобы душа в нем горела, я так понимаю, – говорит Шарлей, уже, надеюсь я, думая о чем-то другом. – Ладно, пойду.

И она спускается по ступенькам веранды, придя к заключению, что возиться со мной себе дороже, хотя, возможно, и жалея меня.

– А у вас дети есть? – спрашиваю я, просто чтобы не молчать.

– О да, – отвечает она и полуоборачивается ко мне.

– И где он сейчас? – интересуюсь я. – Или она. Или они?

– Он сейчас на занятиях по выживанию в дикой местности.

Я слышу где-то наверху легкий вскрик – высокий женский голос издает что-то вроде короткого воя. Шара поднимает голову, обводит взглядом окна, на губах ее появляется легкая улыбка.

– О, какая-то дамочка начала запускать свои шутихи раньше срока.

– Выживать посреди чего учится ваш сын? – спрашиваю я, стараясь не думать о двух уроженцах Огайо. Мы с Шарой проходим все стадии близкого знакомства в обратном порядке и через минуту снова станем совершенно посторонними.

Она вздыхает:

– Он там со своим папашей, живущем посреди Монтаны не то в палатке, не то в пещере. Не знаю. Я полагаю, они учатся выживать в обществе друг друга.

– Уверен, вы замечательная мама, – ни к селу ни к городу заявляю я.

– Принцип восточной религии, – саркастически поясняет Шара. – Материнство дается мне настолько, насколько близко я решаюсь к нему подойти.

Она поднимает маленький носик повыше, принюхивается к теплому, пронизанному хвойными ароматами воздуху.

– Только что учуяла запах сирени, хотя для нее уже поздновато. Должно быть, чьи-то духи. – Шара сильно прищуривается, глядя на меня так, точно я вдруг отъехал от нее далеко-далеко и продолжаю отдаляться (так оно и есть). Дружеский, полный сочувствия прищур, внушающий мне желание сбежать с веранды и торопливо обнять ее, однако это лишь пуще все запутало бы.

– Надеюсь, сына вы отыщете, – говорит она. – Или он вас. Либо то, либо другое.

– Мы постараемся, – отвечаю я, не поддаваясь соблазну. – Спасибо.

– Угу. – Словно смущенная чем-то, Шара добавляет: – На долгое время они, как правило, не уходят. Во всяком случае, на достаточно долгое.

И направляется к деревьям, одна, и пропадает из виду, прежде чем я успеваю вслух попрощаться с ней.

– Tres amusant[96], — произносит из подвижной летней тьмы знакомый голос. – Tres, tres amusant. Самый важный из ваших сексуальных органов расположен между вашими ушами. Ииик, ииик, ииик. Так используйте же его.

В последнем из ряда верандных кресел сидит едва различимый во мраке, сгорбившийся, подтянувший к груди колени Пол, его футболка, The Rock, – единственное здесь светлое пятно. Он подслушал наш нескладный прощальный разговор и несомненно гадает, отправлюсь ли я куда-нибудь на поиски ужина.

– Как делишки? – спрашиваю я, пройдя вдоль кресел, и, опустив ладонь на гладкую, длинную и тонкую спинку того, в котором сидит Пол, легко, по-отечески толкаю ее.

– Отлично, а твои?

– Это была анатомическая рекомендация доктора Рекции?

Меня наполняет веселое облегчение, порожденное тем, что он не удрал в Чикаго или Зону Залива в той гремевшей музыкой машине, ни с кем не перепихнулся или, еще того хуже, не лежит сейчас на носилках в куперстаунской травматологии, орошая кровью кафельный пол и ожидая, когда протрезвеет накачавшийся в «Танниклиффе» старый докторишка с двойным подбородком. (Если я поселю Пола у себя, мне потребуется несколько большая бдительность.)

– Это кто, моя новая мамочка?

– Почти. Ты ел что-нибудь?

– Выпил насмешку над коктейлем, похлебал насмешку над черепашьим супом и съел кусок насмешки над яблочным пирогом. Прошу тебя, не насмехайся надо мной.

Все это – наследие детства. Если б я смог разглядеть его лицо, то увидел бы на нем тайное удовлетворение. Однако он, похоже, совершенно спокоен. Может быть, я делаю успехи с ним, сам того не замечая (драгоценнейшая надежда каждого родителя).

– Не хочешь позвонить матери, сказать, что благополучно добрался сюда?

– Забудь.

Пол подбрасывает в темноте, оставаясь почти неподвижным, соке, из чего следует, что не так уж он и спокоен. Не люблю я эти мешочки. На мой взгляд, искусное владение ими – удел безмозглой малолетней шпаны, один из представителей коей шарахнул меня по голове этой весной, когда я возвращался с работы, да так, что я распластался по земле. Впрочем, увидев соке, я понимаю, что Пол, возможно, завязал отношения с игравшими на углу городскими ребятами.

– Откуда это у тебя?

– Купил, – Пол по-прежнему смотрит только перед собой. – В здешнем «Финасте».

Мне все еще хочется спросить, не он ли убил при дороге беспомощного гракла, однако тема эта представляется мне неподъемной. Да и нелепо думать, что он может быть повинным в этой смерти.

– У меня к тебе новый вопрос появился. – Пол произносит это тоном более уверенным. Надо полагать, он провел последние четыре часа в тускло освещенной закусочной, читая Эмерсона, теребя пальцами купленный мешочек и размышляя, вправду ли природа не прилагает усилий к тому, чтобы сохранить те ее царства, кои сами себе помочь не способны, или верно ли, что истинный человек не принадлежит такому-то месту, такому-то времени, но он может сделаться средоточием мира. Хорошие вопросы, над ними каждому не грех поразмыслить.

– Давай, – говорю я с не меньшей уверенностью, не желая показывать ему овладевшие мной нетерпение и окрыленность. Ноздри мои улавливают сладковатый запах не сирени, но автомобильных выхлопов. Я слышу невидимую сову, устроившуюся на ветке одной из ближайших к нам сосен. Угу, угу, угу.

– Ладно. Помнишь, как я совсем маленьким, – Пол произносит это очень серьезно, – выдумывал себе друзей? Вел с ними разговоры, они мне что-то рассказывали, и я в это сильно втянулся. – Он упорно смотрит только перед собой.

– Помню. Ты снова этим занялся?

Прощай, Эмерсон.

Вот тут он поворачивается ко мне, как будто ему необходимо видеть мое лицо:

– Нет. Но когда я это делал, тебе не становилось противно? Типа, ты злился, или тебя мутило, или рвать тянуло?

– Не думаю. А что?

Мне удается различить его глаза. Не сомневаюсь, он думает, что я вру.

– Ты врешь, ну да ладно.

– Мне было немного не по себе, – говорю я. – Но ничего из перечисленного тобой я не ощущал.

Неприятно, когда тебя называют вруном, однако доказать мою правдивость мне нечем.

– А почему тебе было не по себе? – Разозленным он не выглядит, нисколько.

– Не знаю. Никогда об этом не думал.

– Так подумай. Мне нужно знать. Это один из моих концентрических кругов.

Он отворачивается, устремляя взгляд на окна более фасонистой «харчевни» за дорогой, где теплый желтый свет горит уже лишь в нескольких комнатах. Ему нужно, чтобы мой голос вливался в его уши, полностью очищенным от меня. Ущербная луна выстилает поперек озера гладкую, безжизненно поблескивающую дорожку, над ее свечением свершается празднество летних звезд. Пол издает еще одно едва различимое ииик, самоуверенное, слегка ироничное.

– Мне было немного жутко, – стесненно начинаю я. – Казалось, что ты слишком озабочен чем-то, что может в конечном счете тебе навредить. (Собственной невинностью, чем же еще? Впрочем, и это слово кажется мне не совсем точным.) И не хотелось, чтобы ты обманывался. Пожалуй, это было не очень великодушно с моей стороны. Прости. И может быть, я попросту ошибался. А то и завидовал. Прости.

Я слышу, как выдыхаемый им воздух ударяет в прижатые к груди голые колени. И испытываю слабенькое облегчение, смешанное, разумеется, со стыдом за то, что дал ему понять: твои заботы значат куда как меньше моих. Кто мог подумать, что у нас с ним заведется такой разговор?

– Да ладно, – отвечает он таким тоном, точно знает обо мне очень и очень многое.

– А почему ты над этим задумался? – Моя раскалившаяся ладонь все еще лежит на спинке его кресла-качалки, Пол по-прежнему сидит спиной ко мне.

– Просто вспомнилось. Мне это нравилось, но я думал, что ты считаешь это неправильным. Скажи, ты не думаешь всерьез, что со мной не все в порядке? – спрашивает он, даже не заметив, что сейчас полностью владеет собой, что стал на этот миг взрослым.

– Нет, не думаю. Не особенно.

– По пятибалльной системе, где пять – безнадежно?

– О, – говорю я, – единица, наверное. Или полтора. Твой показатель лучше моего. Хотя не так хорош, как у твоей сестры.

– Ты не считаешь меня пустышкой?

– Да что уж такого пустого ты творишь?

Интересно, где это он побывал, откуда вернулся с такими вопросами?

– Ну, звуки всякие издаю. И еще кое-что.

– Все это большого значения не имеет.

– Ты помнишь, сколько лет было бы сейчас Мистеру Тоби? Прости, что спрашиваю.

– Тринадцать, – смело отвечаю я. – Ты уже задавал мне сегодня этот вопрос.