Натуралист на Амазонке - Генри Бейтс

Лодочники на Верхней Амазонке живут в постоянном страхе перед терра каида, т.е. оползнями, которые иногда случаются на крутых земляных берегах, особенно в то время, когда вода поднимается. Эти лавины из земли и деревьев обрушиваются иногда на крупные суда. Я считал бы рассказы о них преувеличенными, если бы не имел во время этого плавания случая полностью убедиться в их справедливости своими глазами. Однажды утром перед зарей меня разбудил необычный звук, похожий на артиллерийский гул. Я лежал один на крыше каюты; было очень темно, все мои спутники спали, и я, лежа, вслушивался. Звуки приходили издалека, и грохот, меня разбудивший, повторился еще и еще с гораздо более страшной силой. Первым объяснением, которое пришло мне на ум, было землетрясение, потому что, хотя ночь была без малейшего ветерка, широкая река сильно заволновалась, и судно начало изрядно качать. Вскоре вслед за тем раздался еще один громкий взрыв, явно гораздо ближе, чем предыдущий, за ним последовали другие. Громовые раскаты неслись во все стороны, то как будто совсем рядом, то где-то вдалеке; внезапный грохот нередко сменялся тишиной или долгим глухим громыханием. При втором взрыве Висенти, прикорнувший у руля, проснулся и сказал мне, что это терра каида, но я не поверил ему. Гул продолжался около часу до рассвета, и только тут мы увидели, какая разрушительная деятельность развивалась на другом берегу реки, мили за три от нас. Огромные лесные массивы, в которых среди других имелись колоссальных размерах деревья, вероятно футов 200 в вышину, раскачивались из стороны в сторону и стремительно валились одно за другим в воду. После каждого обвала поднятая им волна со страшной силой возвращалась к рыхлому берегу и, подмывая следующие массивы, вызывала их падение. Береговая линия, на которую распространялся оползень, имела милю или две в длину; конец ее, впрочем, был скрыт от нашего взора островом. Это было грандиозное зрелище: каждый обвал поднимал целое облако брызг; от сотрясения в одном месте поддавались другие массивы где-то вдалеке, грохот то усиливался, то ослабевал, и конца ему не было видно. Когда через два часа после восхода солнца мы потеряли оползень из виду, разрушение все еще продолжалось.

22-го мы плыли по парана-мириму Арауана-и, одному из многочисленных узких рукавов, которые расположены очень удобно для челнов в стороне от главной реки и нередко избавляют от значительного крюка вокруг какого-нибудь мыса или острова. С полмили мы шли на веслах по великолепной заросли водяных лилий Victoria; их цветочные почки только что начали распускаться. 25-го мы миновали устье Катуа — протока, ведущего к одному из больших озер, столь многочисленных на равнинах Амазонки, и река как будто стала гораздо шире. Три дня мы шли по широкому плесу, и на горизонте и вверх и вниз по реке виднелись лишь небо да вода — горизонт был открыт благодаря отсутствию островов, и здесь, за 1200 миль от устья, река, столь мало уменьшившись в ширине, снова производила величественное впечатление. Дальше к западу начинается цепь больших островов, которая делит реку на два, а иногда и на три рукава, каждый с милю шириной. Мы направились по самому южному рукаву и весь день 30 апреля продвигались вдоль высокого и довольно отлогого берега.

Вечером мы подошли к узкому протоку, который чужестранец, плывущий по главному руслу, принял бы за устье какой-нибудь незначительной речки: то было устье Тефе, на берегах которой расположена Эга — цель нашего путешествия. После 35-днев:ной борьбы с илистыми течениями и насекомыми-паразитами Солимоинса несказанно отрадно было вновь очутиться в гладкой, как озеро, темноводной реке, где не были ни пиума, ни мотуки. Округлые очертания, мелкая листва и сумрачная зелень лесов, которые, казалось, покоились на сверкающих водах, составляли приятный контраст, с беспорядочными грудами буйной и блестящей ярко-зеленой растительности и расчлененными, усеянными стволами деревьев берегами, к которым мы давно успели привыкнуть на главной реке. Матросы лениво гребли до наступления ночи, когда, покончив с трудами дневными, отправились спать, намереваясь двинуться к Эге наутро. Так как течения не было никакого, мы не сочли нужным даже привязать судно к деревьям или бросить якорь. Я не ложился спать еще два или три часа, наслаждаясь торжественной тишиной ночи. В воздухе — ни малейшего дуновения; небо было густо-синее, и звезды, казалось, выступали из. него; в лесу не раздавалось ни единого живого звука, лишь изредка слышался унылый крик какой-нибудь ночной птицы. Я размышлял о своей бродячей жизни: теперь я достиг конца третьего этапа своего путешествия, пройдя уже больше половины пути через материк. Мне необходимо было найти какую-нибудь богатую местность для естественноисторических исследований и поселиться там на несколько месяцев или лет. Окажутся ли подходящими для этой цели окрестности Эги и встречу ли я, одинокий чужеземец, явившийся по столь диковинным делам, радушный прием у местного населения?

На следующее утро (1 мая) с зарей наши индейцы снова взялись за весла, и, пройдя с час по узкому протоку, ширина которого колеблется от 100 до 500 ярдов, мы обогнули низменный лесистый мыс и сразу вышли в Эгское озеро — так называют великолепное водное пространство шириной 5 миль — разлившуюся часть Тефе. Оно совершенно лишено островов и отклоняется на юго-запад, а потому с этого берега его целиком не видно. Слева, на отлогом травянистом склоне, там, где широкий приток соединялся с Тефе, лежало небольшое поселение — какая-нибудь сотня сбившихся кучкой хижинкрытых пальмовым листом, и выбеленных домов с красной черепичной кровлей; каждый домик был окружен аккуратным садом из апельсиновых, лимонных, банановых и гуйявовых деревьев. Над домами и низкими деревьями возвышались группы пальм с высокими, тонкими стволами и перистыми кронами. Широкая заросшая травой улица вела с узкой полоски белого песчаного пляжа к центру городка, где стояла кое-как выстроенная, похожая на сарай церковь с деревянным распятием на зеленом фоне. Перед домами паслись коровы, и темнокожие туземцы совершали утреннее купание среди челнов различных размеров, стоявших на якоре или причаленных к столбам в гавани. Согласно обычаю мы пустили ракеты и дали выстрелы в честь благополучного нашего прибытия.

Несколько дней знакомства с народом и окрестными лесами показали мне, что я могу рассчитывать на долгое приятное и деятельное пребывание в этом месте. Представление о том, среди какого рода людей я очутился, может дать рассказ о первых моих знакомствах в городе. Высадившись на берег, хозяин челна забил вола в честь нашего прибытия, а на следующий день повел меня по городу знакомить с самыми видными жителями. Прежде всего мы пошли к полицейскому делегаду сеньору Антониу Кардозу, о котором я не раз еще буду упоминать. Это был коренастый, широколицый мужчина, хотя и считавшийся белым, но с примесью негритянской крови; впрочем, цвет лица у него был багровый и вряд ли выдавал примесь крови. Он принял нас с обворожительным радушием; впоследствии я имел случай изумляться безграничной доброте этого превосходного малого, для которого величайшим удовольствием было, по-видимому, приносить жертвы ради друзей. Он происходил из Пара и впервые явился в Эгу как торговец, но, не преуспев в этом деле, стал мелким плантатором и занялся сбором естественных продуктов местности, наняв с полдюжины индейцев. Затем мы посетили военного коменданта, офицера бразильской армии по имени Праиа. Он сидел за завтраком с приходским священником, и обоих мы застали в домашнем платье (халат, не запахнутый у ворота, и комнатные туфли) за простым деревянным столом на открытой веранде с глиняным полом, позади дома. Комендант Праиа был маленький курчавый человечек (также в какой-то степени мулат), неизменный весельчак и шутник. Жена его дона Ана, дама из Сантарена, являлась законодательницей мод в поселении. Приходский священник отец Луис Гонсалву Гомис был почти чистокровный индеец, уроженец одной из соседних деревень, но получивший образование в Мараньяне — крупном городе на атлантическом побережье. Впоследствии я много с ним встречался, так как это был приятный, общительный человек, любитель почитать и послушать о чужих странах и совершенно свободный от предубеждений, которые можно было бы предполагать в человеке его профессии. Кроме того, он оказался абсолютно честным, искренним и добродетельным. На свое небольшое жалование и скромные доходы он содержал престарелую мать и незамужних сестер. Приятно иметь возможность дать такую характеристику бразильскому священнику, ибо подобный случай представляется довольно редко. Оставив наших приятных новых знакомых доедать завтрак, мы посетили затем правителя индейцев с Япура сеньора Жозе Кризостому Монтейру, сухощавого крепкого мамелуку, самого предприимчивого в поселении человека. На каждой окрестной реке многочисленные дикие племена находятся под властью начальника, который назначается имперским правительством. Миссий в областях Верхней Амазонки теперь нет; жентиу (язычники, или некрещеные индейцы) формально отданы под власть и защиту этих деспотов, которые, подобно упоминавшимся выше капитанам трабальядоров, используют туземцев для личных своих нужд. На сеньора Кризостому работало в это время 200 индейцев с Япура. Сам он был наполовину индеец, но обходился с краснокожими много хуже, чем обыкновенно поступают белые. Мы закончили свой обход, засвидетельствовав уважение почтенному местному купцу синьору Роману ди Оливейре, высокому и дородному красивому старику, который принял нас с простодушной и совершенно своеобразной обходительностью. В молодые годы он был трудолюбив, предприимчив и выстроил ряд основательных домов и товарных складов. Неглупый, способный старик, он ничего не знал об остальном мире за пределами Солимоинса и никого, кроме нескольких тысяч его изолированных от мира жителей; тем не менее он здраво рассуждал и неплохо поддерживал беседу, судя о людях и вещах так же проницательно, как если бы имел долголетний опыт жизни в какой-нибудь европейской столице. Полуцивилизованные индейцы уважали старого Роману, и потому на него работало очень много индейцев в различных частях реки, а его суда всегда наполнялись продуктами быстрее, чем суда его соседей. На прощанье он предоставил в мое распоряжение свой дом и имущество. То была не пустая вежливость, потому что некоторое время спустя, когда я хотел получить счет за товары, взятые мной у него, он отказался принять какую-либо плату.