Неукротимая Анжелика - Серж Голон

Сорок – пятьдесят комнат сего импозантного сооружения, настоящей крепости в самом сердце города, были набиты народом. Несколько помещений внизу служили конюшней для храпящих диковатых верховых лошадей, ослов и верблюдов. Именно оттуда на глазах Анжелики высунулось странное животное со змеиной пятнистой шеей, увенчанной маленькой головкой с большими влажными глазами и крошечными ушами. Зверь не казался злобным, он высовывал длинную шею из-за колоннады, окружавшей садик, стараясь подобраться к листьям олеандра. Анжелика с удивлением созерцала это чудо, когда чей-то голос по-французски произнес:

– Это жирафа.

Куча соломы зашевелилась, и из нее возникла сгорбленная и еще более, чем прежде, потрепанная фигура старого аптекаря.

– Савари! О, дорогой мой Савари! – прошептала она, сдержав сдавленный крик. – Как вы сюда попали?

– Когда я узнал, что вы в руках Османа Ферраджи, я все время пытался пробраться к вам. Помог случай. Меня купил турок-носилыцик, который подметает двор казармы янычаров. Чувство собственной значимости подвигло этого незаменимого служащего купить раба, дабы тот подметал вместо него. У него есть друг, смотритель здешнего зверинца. От него я узнал, что здесь есть больной слон. Я вызвался его вылечить. Сторож перекупил меня у носильщика, и вот я здесь.

– Савари, что с нами будет? Меня хотят увезти в дар марокканскому султану.

– Не печальтесь. Марокко – очень занятная страна, и я уже давно мечтал о случае повидать ее вновь. У меня там есть знакомства.

– Еще один сын? – с бледной улыбкой спросила Анжелика.

– Нет, два! Один из них – от еврейки. Только кровные связи могут способствовать искреннему сообщничеству. Должен с прискорбием признаться, что не имею наследников в Алжире. Это делает возможность бегства весьма сомнительной. Вы сами знаете, что вы рисковали, пытаясь бежать…

– Вы прослышали про мое бегство?

– Здесь все быстро становится известно. Беглая француженка-рабыня, которую никак не найдут! Кто еще это мог быть? Вас не слишком сурово наказали?

– Нет. Осман Ферраджи выказал полнейшую предупредительность.

– Вещь весьма странная, но возрадуемся ей.

– Более того: я пользуюсь некоторой свободой. Мне позволено бродить по дому и даже покидать женскую половину. В общем, Савари, это еще не гарем. И море близко. Не пришло ли время сделать новую попытку?

Савари вздохнул, вынул щетку из своего тазика и принялся ревностно тереть жирафу. Наконец он спросил, что сталось с Мохаммедом Раки. Анжелика передала ему рассказ Меццо-Морте о западне. Все ее надежды рухнули. Теперь она помышляет об одном: бежать, возвратиться во Францию.

– Всегда сначала хочется бежать, а потом приходит сожаление о содеянном. В этом магия ислама. Вы еще увидите. Но начинать надо все же с бегства, поскольку таковы обычно первые симптомы этой болезни.

Вечером Осман Ферраджи посетил Анжелику и осведомился, не является ли раб-христианин, чистящий конюшни, ее отцом, дядей или кем-то из родни. Анжелика покраснела, узрев в этом свидетельство бдительности стражей, обмануть которую ей не удалось. Она с живостью откликнулась, поведав, что это ее спутник по путешествию и хороший знакомый, но прежде всего он – большой ученый, а здесь мусульмане употребляют его на черной работе, поскольку таков их обычай: унижать христиан, ставя лакея на место хозяина и втаптывая в грязь просвещенные умы.

– Вы заблуждаетесь, как и все христиане. Не гласит ли коран, что в час Страшного суда чернила ученого будут весить больше, нежели порох солдата? Достойный старец – врач?

Услышав утвердительный ответ, Верховный евнух просиял: больная исландка и еще – слон, два драгоценных подарка алжирского адмирала султану. Было бы прискорбно попортить эти дары еще до отъезда из города.

Савари воспользовался случаем. Ему удалось совладать с лихорадкой у обоих пациентов. Он воспользовался лекарствами собственного изготовления, и Анжелика удивилась, как среди стольких превратностей ему удалось сохранить в бесчисленных дырявых карманах ветшающего одеяния эти травки, пилюли и порошки. Верховный евнух пожаловал ему пристойный плащ и включил в штат своей прислуги.

– Ну вот, – заключил Савари, – всегда все сначала намереваются бросить меня в море или псам, а потом – и весьма скоро – без меня уже не могут обойтись.

Теперь Анжелика не чувствовала себя такой одинокой. Фатима, старая вероотступница, также помогала ей познавать язык и обычаи этого странного мира.

Когда она попросила позволения оставить старуху при себе, Осман Ферраджи усомнился, что та согласится отправиться в королевство Марокко, где нет частного рабовладения и один лишь султан распоряжается всеми рабами-христианами, а их более сорока тысяч! Мех тем старая Фатима считалась свободной в любой из исламских земель, хотя упрямо продолжала называть себя рабыней. Вряд ли она решится отправиться к арабам, у которых другой говор и которых алжирцы, невзирая на собственные дикарские выходки, почитают дикарями.

Однако против ожиданий старуха объявила, что, чувствуя близкий конец и полное одиночество в Алжире, предпочитает умереть под покровительством соотечественницы, вдобавок – маркизы, как и первая ее хозяйка еще тех времен, когда ее, Фатиму, звали Мирей.

– Вот доказательство, – заметил по этому поводу Осман Ферраджи, – что старая колдунья провидит вокруг вас ореол счастливых предзнаменований и что «тень Мулея Исмаила падет на вас», вознеся так высоко, как того заслуживают ваши красота и ум.

Анжелика остереглась его разубеждать. Теперь она питала надежду, что от попечителя гарема можно ожидать некоторой гуманности. Может, он убережет ее от зверств, с которыми она столкнулась в этих широтах, где полно таких, как Меццо-Морте с его юными волками, как алжирский дей с его гаремными «немыми» и раисы с их «Таиффой» – все это сборище пиратов и грабителей с большой дороги. Напротив, огромный негр выказывал по отношению к ней вообще-то ему не свойственную покладистость. А вот маленькая черкешенка Мариам по приказу этого ревнителя порядка и послушания была бита кнутом за то, что не закрыла лицо, выйдя на веранду верхнего этажа, когда во дворе толпились погонщики верблюдов. Напротив, Анжелика, появлявшаяся там же не только без чадры, но и в «непристойном» европейском наряде, не услышала ни одного упрека. Лишь два или три раза он просил ее накинуть покрывало, когда брал с собой в город посетить торговцев.

Со времени заточения на корабле Меццо-Морте она испытывала сильнейший страх перед мусульманскими юношами. А кроме молодых янычаров Меццо-Морте были еще стайки детей, бросавших осколки бутылок во двор невольничьей тюрьмы или вонзавших колючки в спины скованных галерников. Легко можно было вообразить, что случилось бы с рабыней, отданной на суд черни. Значит, худшего она избегла! Теперь она с тревогой наблюдала, как сотни малолеток заполнили караван-сарай. Они расположились на лужайке вокруг фонтанов, казалось, не занятые ничем, кроме щелканья орешков и поедания сладостей и печенья. Она осведомилась у Осман-бея, зачем они здесь.