"Господин мертвец" - Константин Соловьёв

- Значит, вы не можете даже пропустить стаканчик?

- При всем желании. Некоторые носят с собой фляжку с коньяком, просто чтобы вдыхать его запах. Но обоняние обычно отказывает первым. Какие-то тонкие рецепторы… Впрочем, я не врач.

- А табак?

- Некоторые курят. Если легкие уцелели, отчего бы нет… Но это больше по привычке. Некоторые привычки уходят очень неохотно.

- А…

- Нет, - быстро сказал Дирк, поймав его взгляд, - Это тоже нет. Я же говорю, у нас отсутствует кровообращение. Это многое меняет. Кроме того, еще не родилась та женщина, которая стерпела бы подобное.

- Господи… - кажется, Крамер с трудом подавил желание перекреститься, - Извините, Дирк. Я не хотел вас обидеть. Просто к этому… достаточно сложно привыкнуть.

- Ничего страшного, я тоже долго к этому привыкал. Оказавшись пушечным мясом в самом прямом смысле этого слова, на многие вещи начинаешь смотреть иначе. В этом нет ничего удивительного. Что еще рассказывают про нас в траншеях? Что мы ненавидим все живое, и в деревнях, которые проходит Чумной Легион, не остается даже котов? Что от нашего взгляда сворачивается молоко? Что достаточно прикосновения мертвеца к человеку, чтобы тот заболел тифом?

От внимания Дирка не укрылось то, как Крамер рефлекторно обтер правую руку о китель. Наверно, эта рука до сих пор помнила прикосновение руки мертвеца, твердой и холодной.

- Многое болтают… - уклончиво ответил лейтенант Крамер, - Низшие чины любят потрепать языком, и полк полнится самыми разными, подчас и дикими, слухами. Например, всякий солдат уверен, что французы начинают свой день с поедания жареной лягушки. И за каждого убитого немца им платят по золотой монете. Или, например, блох они не травят, а держат наподобие домашних питомцев. Фронт, сами понимаете… Выпускники университетов здесь редко встречаются.

- Про французов вечно болтают. И про иванов. И про томми. Но с ними мы, по крайней мере, воюем…

- Мы воюем со всем, что нас пугает, и пугаемся всего, с чем воюем. Мертвецы – это оживший страх многих тысяч людей. Должно быть, пройдет еще немало времени, прежде чем с вашим братом свыкнутся здесь, на передовой.

- Слова не штурмового лейтенанта, а философа, - Дирк усмехнулся, - Да, возможно когда-нибудь, если эта война продлится достаточно долго, Чумной Легион заслужит себе определенную славу. Нет, брататься с нами никто не станет, да и гнилым мясом называть будут по-прежнему. Но начнут уважать. Только здесь. В тылу нас не примут никогда. Можете не спорить, лейтенант. Впрочем, вы, кажется, и не собираетесь. Для обычного человека, не державшего в руках винтовки, мы останемся бездумными кровожадными чудовищами, насмешкой над жизнью, тоттмейстерским проклятьем человеческого рода. Даже если штурмом возьмем Париж и повесим Клемансо на собственных кальсонах под Триумфальной аркой.

Лейтенант, еще минуту назад собиравшийся возразить, махнул рукой и произнес лишь одно слово:

- Рихтгофен.

Это имя крутилось на языке и у самого Дирка, поэтому ответил он сразу же:

- Совершенно верно. Красный Барон явил собой достаточный пример того, как к нам относятся, и даже послужил своеобразной иллюстрацией тому. Герой Великой войны, лучший воздушный ас Германии, награжденный всеми мыслимыми орденами и медалями, сокол кайзера, как его называли в газетах… Восемь десятков сбитых вражеских аэропланов на счету. У него, без сомнения, было бы блестящее будущее, если бы в восемнадцатом году над Соммой канадская пуля не пробила его грудь. Когда его «Фоккер» сел, барон был уже мертв.

- Говорят, его тело втайне переправили в засыпанном льдом вагоне сразу в Берлин. Личный секретный приказ кайзера Вильгельма.

- Нет, ничего подобного. Это было бы слишком циничной наградой по отношению к герою всей Германии. Его собирались похоронить с почестями, как павшего в бою воина, но, к несчастью своему, перебирая вещи покойного, наткнулись на стандартный бланк, собственноручно им подписанный. Прошение о зачислении его посмертно в Чумной Легион.

- Как это… глупо.

- Говорят, фон Рихтгофен всегда был несколько экстравагантен. Возможно, он просто хотел послужить Германии и после смерти. Знаете, многие ведь подписывали эти бумажки в начале войны. Так же безрассудно, как отправлялись на фронт. Рвались в бой, не думая о том, чем это для них обернется. Ну и все эти возвышенные обращения Ордена… «Сын Германии, готов ли ты беспощадно разить врага даже после того, как его пуля оборвет твою жизнь? Если Господь даст твоему телу новые силы, применишь ли ты их во благо своей Отчизны, отбивая французский штык, приставленный к ее груди? Годен ли ты чтобы биться даже после того, как остановится твое мужественное сердце»? – продекламировал Дирк. Несмотря на то, что его вкусовые рецепторы давно потеряли чувствительность, после произнесенных слов он ощутил на языке едкий привкус карболки, - Говорят, тоттмейстеры наняли целую кучу поэтов и прочих писак, чтобы те подобрали наиболее чувственные образы.

- Дурацкий язык, как в дамских романах.

- Да, я тоже об этом подумал, когда подписывал свое прошение.

Крамер прикусил язык.

- Простите, не подумал.

- Ничего, я всегда утешал себя тем, что если эти слова обманули тысячи людей, значит, что-то в них все же было… Это не улучшает настроения, но хотя бы помогает не чувствовать себя круглым дураком.

- А барону фон Рихтгофену повезло меньше, - сказал Крамер, чтобы сменить тему, - Я читал, чем все закончилось.

- Останься он на фронте, может, и сейчас бы смотрел на это небо. Но ему прямо запретили возвращаться в строй. Якобы из-за того, что воздушные части Чумного Легиона еще не были достаточно укомплектованы. На самом деле, его просто не хотели отпускать… в таком виде. Что бы стало со славой рыцарей неба, окажись среди них живой мертвец, пусть и увешанный орденами? Эта профессия сразу потеряла бы свой романтический флёр. Поэтому Рихтгофен не вернулся на фронт. В штабе решили, что больше пользы он принесет, разъезжая по стране и устраивая выступления на тему того, как почетно служить в Чумном Легионе. И как он рад тому, что смерть не стала причиной бросить великую Германию без помощи.

- Вряд ли эти выступления имели успех.

- Никакого не имели. Его регулярно освистывали и поливали из зала свяченой водой. К восемнадцатому году многие уже разобрались, что из себя представляют живые мертвецы. И не испытывали к ним теплых чувств. Рихтгофен ездил еще полгода, прежде чем окончательно не ушел на заслуженный отдых. Какой-то полоумный патер, крича про пришествие Антихриста и шествие мертвецов по земле, из толпы разрядил ему в голову обрез, который пронес под сутаной. Заряд картечи был достаточно щедрой платой Отчизны герою. С тех пор на героев войны распространяются те же правила, что и на простых смертных. Родственникам отправляют обычное письмо о павшем в бою бесстрашном солдате. И это совершенно верно. Лучше пусть думают, что умер, чем так…

- Ничего, приятель, - Крамер хлопнул его по плечу. Этот жест дался ему не без труда, но Дирк все равно был благодарен, - Утешайтесь тем, что самих тоттмейстеров любят едва ли больше. Хоть они и считаются магильерами на императорской службе, даже прокаженные, пожалуй, пользуются в миру большим почетом, чем они. Когда тоттмейстер идет по улице, на ней закрываются все окна, а любая толпа исчезает с такой скоростью, словно по ней кроют шрапнелью. В доме, где поселяется тоттмейстер, в течение пары месяцев все остальные квартиры непременно оказываются пустующими. Я уже не говорю о том, что редко кто готов иметь с ними дело, хоть бакалейщики, хоть нотариусы… Так что их хлеб не сильно слаще.

- Это их плата за силу.

- Ваш Бергер, слава Богу, редко появляется у фон Мердера. Иначе оттуда побежали бы даже штабные крысы. Я когда вчера взглянул ему в глаза, чуть не задохнулся. Словно иприта полную грудь набрал. Что-то… тяжелое, муторное, страшное. Отвратительные глаза. Понимаю, что он ваш хозяин… э-э-э… командир, но говорю как есть. С трудом представляю, каково живым людям служить рядом с ним.

- У нас в роте не так много живых. Люфтмейстер Хаас, лейтенант Зейдель из штабного отделения, да Брюннер, у блиндажа которого мы встретились. Выходит, трое. Не так уж много на две с лишком сотни мертвецов.

- Сочувствую им.

- Вы с ним свыкнетесь, - пообещал Дирк, - Мейстер умеет вызывать уважение. Я говорю без иронии. Кроме того, ведь именно благодаря ему мы вернулись на прежние позиции. Так что в штабе к нему привыкнут. И лучше бы им привыкнуть, ведь, судя по всему, мы здесь засядем надолго.

- Привыкнут? – Крамер покачал головой, - Сомневаюсь. Не после сегодняшнего.

- Что вы имеете в виду, Генрих?

- Вы не знаете? Простите, вы же не присутствовали в штабе.

- Мне там делать нечего. Приказ по роте прямо запрещает нам, даже офицерам, являться куда бы то ни было без указания нашего мейстера. Люди… иногда болезненно реагируют на наше присутствие, а уж когда нервы напряжены…