Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев

Он не соврал — столы и верно ломились от яств. Пять музыкантш услаждали слух большой арфой из заморской ели, флейтами и систрами. Служанки на входе раздавали гостям гирлянды цветов. Миухетти отметила, что Аркесий явно смущён обилию девушек, вся одежда которых состояла из украшенного пояска, браслетов и ожерелий. Да уж, это даже не критская мода. Здесь и дочери хозяина с его женой надели полупрозрачный лён. Сама Миухетти в этот раз нарядилась куда скромнее.

По дому распространялись изысканные ароматы благовоний и жареного мяса, гости соревновались в славословиях богам и хозяину. Миухетти так же произнесла речь: «Да будет в твоем сердце милость Амена! Да ниспошлет он тебе счастливую старость! Да проведешь ты жизнь в радости и достигнешь почета!» После чего попыталась затеряться. Она ожидала, что все рассядутся парами, мужья с жёнами, но жена художника разделила гостей, мол не стоит пренебрегать традицией.

Ага, как же. Миухетти подозревала, что это было сделано специально, дабы не расстраивать одну одинокую горе-шпионку и заодно божественную Кошку, покровительницу любви. А традицией в нынешние времена только ленивый не пренебрегал.

Досадно. Она надеялась подсесть поближе к итакийцу, но теперь пришлось терпеть весь вечер, чтобы поговорить с ним наедине.

Звенели струны арфы и медные колечки систров. Гостей развлекала танцовщица, казалось способная завязаться узлом. Делала она это так, что у итакийца покраснели уши — одежды не ней было ещё меньше, чем на служанках. Гости веселились. Итакиец говорил на языке ремту не очень хорошо, поэтому развлекал всех хозяин, пересказывая удивительные байки о землях акайвашта, время от времени призывая гостя подтвердить правоту своих слов.

Миухетти невольно улыбалась — местами Хнумхотеп сочинял просто безбожно. Итакиец только смущённо кивал, видно было, что он понимает лишь одно слово из пяти.

В этих речах не было ничего, что она жаждала узнать и потому время тянулось густым мёдом.

В надежде дождаться окончания вечера в трезвом уме, она почти не притрагивалась к вину и пиву, а прочие гости ни в чём себя не ограничивали и вскоре Шаи[130] пришлось немало потрудиться, записывая результаты своего попустительства.

Миухетти оставалось только молиться, чтобы итакийца не одолел Акрат, ахейский товарищ Шаи по части устройства шума в голове.

Боги её услышали. Аркесий не рискнул уронить достоинство так далеко от дома и тоже остался вполне трезв.

Она улучила момент, и пригласила его на террасу.

Стемнело и звезда Себа-Джа почти коснулась западного горизонта, чтобы утром вновь появиться на небе в розовых лучах юного Хепри. С Реки веяло свежестью и Миухетти накинула на плечи плащ, предусмотрительно взятый из дома.

Она обратилась к итакийцу на его родном языке.

— Достойнейший, прости, если покажусь назойливой, но мне бы хотелось поговорить... Вернее услышать. Это важно для меня.

— Услышать что? — улыбнулся Аркесий, — я буду рад услужить столь прекрасной женщине.

Миухетти смутилась и проговорила:

— Хнумхотеп представил меня и потому тебя, верно, не удивит моё желание узнать последние новости о делах там, в Микенах.

Аркесий прищурился. Как же, не удивит. Вполне себе удивит, представили-то её, как критянку.

— Оттуда родом мой муж, — объяснила Миухетти, — и там немало дорогих мне людей, я бы хотела узнать новости о них.

— Едва ли я смогу тебе рассказать об этих людях, — покачал головой Аркесий, — у нас, на Итаке, в лучшем случае наслышаны о делах царей.

— Мне и нужно о царях, — поспешила заверить его Миухетти, — вернее, не совсем царях, но про некоторых их приближённых.

По взгляду его она поняла, что он всё ещё полон сомнений, что в состоянии будет помочь. И тогда она назвала имя.

— Ты должен знать его. Его знают все. Ты можешь мне рассказать о Палемоне Алкиде?

* * *

Царская ахат, боевая ладья с пышным прозванием «Нейти, поражающая нечестивцев на путях Хора» миновала крепость Пер-Амен и вошла в восточный рукав Реки в сопровождении двух дюжин ладей поменьше, которые тянулись за ней подобно стайке утят за мамашей.

Усермаатра Рамсес Мериамен Канахт Меримаат пребывал в исключительно благостном расположении духа, кое, однако, не могли разделить большая часть его военачальников и уж тем более простых воинов. Они сейчас тащились по пустынному берегу от Хазеты к крепости Джару и далее к Пер-Амен. Не самая приятная прогулка под палящим оком Ра, хотя и скрашенная духоподъёмными мыслями о скорой встрече с родными и предстоящей, без сомнения щедрой раздаче наград, ибо войско возвращалось с победой.

После долгой осады пал Аскаруни. Очередная победа в длинной череде успехов, начатых покорением Дапура. Вновь сын Амена распространил власть отца своего над землями нечестивцев. Многие свидетели Кадеша к сему времени сами уже уверились, что победили и там. Как иначе? По всей Священной Земле возведены красочные барельефы, прославляющие подвиги Величайшего. А что герой там оказался один — ну так что в том такого? Он живой бог. Пусть Триединый радуется успехам сына своего, ярко расцвечивая краски росписей, где фигура сына его одна противостоит многочисленным врагам, а воинам всё равно известно, что не позабыты они Величайшим. Многих он знает по именам. Старики пересказывают молодым истории о героях, отличённых повелителем, одарённых богатыми поместьями.

Годы успехов. Победы над презренными аму. Ни одного прямого столкновения с хета. Горы добычи, телеги и корабли который год натужно скрипят под тяжестью всякого добра, взятого в землях хазетиу, не ведающих бога. Тысячи пленников. И золотой шапкой на всём этом — смерть царя нечестивых хета. Помер проклятый Меченра и сожран Стражницей Амет, а Величайший будет жить вечно.

Да, Рамсес пребывал в прекрасном настроении. Он, как и его воины предвкушал отдых, вот только в отличие от них уже позволил себе расслабиться, возлежа на подушках на палубе огромной ладьи и лениво обозревая кишащие жизнью тростники.

Отдых. Ванна. И не походная, а большая. Огромная. Парящая. Опытные слуги разомнут мышцы, умастят, окурят благовониями. Потом в женский дом. Походные наложницы надоели. Одна из них, правда, понесла. Будет очередной сын. Он давно сбился, который по счёту. Может и дочь, он не против. Поистине Исет, Хатор и Бастет благоволят ему, как никому из тех, кто носил Двойную Корону.

Отдых. Он, Нефер-Неферу свидетельница, очень устал. Устал воевать, но намерен продолжать. Тогда, после Кадеша его больно кололи взгляды придворных. В них читалось: «А вот Величайший Сети был