Европейцы (сборник) - Генри Джеймс

Раскладывая свои скудные пожитки по еще более скудным шкафам Мэгги, она находила светлую сторону в том, что ее старые вещи, в отличие от принадлежащих миссис Герет, не составляют проблемы. Обходя с Мэгги лужи, ныряя в зловонные лачуги и помогая ей в еще более зловонных лавках удостоверяться в правильности веса говяжьей голяшки и вкуса ветчины, она утешалась мыслями о нем. Эти мысли господствовали в ее душе, когда за вечерней трапезой зять рисовал вилкой на засаленной скатерти схему канализации в местном санатории. Чтобы быть с ними наедине, она сбежала из Рикса, а теперь, что греха таить, – из Лондона. Обретенная выгода была, разумеется, урезана, но не сразу уничтожена полученным на второй день посланием, которое, в чем она не сомневалась, и должно было прийти от Оуэна. Отправившись в Уэст-Кенсингтон и найдя, что она упорхнула, он раздобыл ее адрес у служанки и тут же поспешил в клуб. «Почему вы бросили меня, – писал он, – как раз тогда, когда я особенно в вас нуждаюсь?» Далее следовали слова, которые, что и говорить, еще убедительнее подтверждали его постоянство.

«Не знаю, какая тому причина, как не знаю, почему вы не оставили мне ни строки; хотя не думаю, что вчера сделал, на ваш взгляд, что-то не так. Касательно миссис Бригсток я, разумеется, как раз считал правильным поступать так, как поступал. Она не имеет ни малейших оснований обращаться к вам в такой манере, и я сгорел бы от стыда, если позволил бы ей докучать вам. Я никому не позволю докучать вам, кроме меня. И я не имел намерения делать это вчера и не имею сегодня; но теперь, будучи совершенно свободен, я вправе сказать вам, что вы нужны мне много больше, чем вы разрешили мне это объяснить. Если вы позволите приехать к вам, то сами увидите, что со мной все хорошо. Не бойтесь, я ничем не стану досаждать вам и ничем не обеспокою. Я, слово чести, никому не буду досаждать. Только мне непременно нужно вас видеть – по поводу того, что мне сказать миссис Б. Она оказалась зловреднее, чем я предполагал, но я веду себя как ангел. Уверяю вас, со мной все хорошо, – и я хочу, чтобы вы убедились в этом воочию. Вы, скажем прямо, передо мной в долгу: обещали кое-что сделать и не сделали; а ваш отъезд без единого слова дает мне понять – не так ли? – что и решительно не в состоянии сделать. Но не покидайте меня. Дайте мне возможность увидеться с вами – пусть только раз. Я не буду ждать разрешения – приеду завтра. Я справлялся о расписании и выяснил: есть поезд, который доставит меня сразу после ленча, и обратный тоже есть. Долго я у вас не пробуду. Бога ради, будьте на месте».

Послание это прибыло утром, и у Фледы еще оставалось время послать телеграмму с отказом от встречи. Она мысленно взвесила подобный выбор, но перечитала письмо и запнулась на фразе, где говорилось о ее долге. Оуэн по своей простоте упомянул об этом, и ей нечего было ему тут возразить. Да, она осталась у него в долгу: ей явно не удалось выиграть его дело, и теперь ее долгом было принять его. Если бы она только предположила, что он предпримет попытку встретиться с ней, она, пожалуй, не пустилась бы в бегство: этим она ничего не выиграла. Впрочем, выиграла она то, что выиграла, – передышку. Никаких угрызений совести по поводу того, что из-за нее у молодого человека будет больше хлопот, она не испытывала; напротив, она считала, что это правильно, чтобы у него было как можно больше хлопот. Мэгги, считавшая, что знает все секреты сестры, хотя это было далеко не так, пеняла ей, что она уехала от миссис Герет, и весьма обрадовалась, услышав о госте, с которым сестра просила оставить ее наедине. Мэгги любила заглядывать далеко вперед и теперь, сидя наверху, окидывала взглядом все их будущее. Она знала, как выразилась в своем кругу, что с Фледой что-то происходит, и весомость того, что она знала, усиливалась другим фактом: с мистером Геретом тоже явно что-то происходило.

Фледа очень скоро узнала, что именно. Всего лишь то, что с ним, как он объявил в первую же минуту, как только появился перед ней, теперь все хорошо. Когда же Фледа справилась, что он под этим имеет в виду, то услышала: отныне он может считать себя свободным, ибо в Уэст-Кенсингтоне, когда они с миссис Бригсток вышли на улицу, произошла ужасная сцена.

– Я знал, что она намеревалась мне сказать; вот почему я решил во что бы то ни стало ее увести. Я знал, что мне это будет очень неприятно, но был в полной готовности. Она выпалила, как только мы свернули за угол, спросила напрямую, влюблен ли я в вас.

– И что же вы на это ответили?

– Что ей нет до этого никакого дела.

– Вот как? – сказала Фледа. – Я в этом не так уж уверена!

– Зато я уверен, а самое заинтересованное лицо – я. Конечно, я употребил другие слова: я был безукоризненно вежлив, так же вежлив, как она. Но сказал ей, что она не имеет права задавать мне такого рода вопросы. Я сказал, что не уверен, имеет ли даже Мона на них право при той своеобразной линии поведения, какую избрала. Во всяком случае, все это дело, как я его понимаю, касается Моны и меня, и между Моной и мной, с ее соизволения, впредь и останется.

Фледа помолчала немного.

– Все это не ответ на ее вопрос.

– Значит, по-вашему, я должен был сказать ей?

Наша юная леди снова помедлила:

– По-моему… Я рада, что вы этого не сделали.

– Я знал, как поступить, – сказал Оуэн. – Я и мысли такой не допускал, что у нее есть малейшее право набрасываться на нас, как она себе позволила, и требовать объяснений.

Фледа задумалась, взвешивая все обстоятельства.

– Но, идя ко мне, она не предполагала «набрасываться».

– А что же она предполагала?

– То, что сказала мне перед тем, как ушла: она намеревалась говорить со мной.

– Как же! – бросил Оуэн. – Только о чем говорить?

– О вас, конечно, попросить меня оставить вас в покое. Она же считает меня ловкой интриганкой… что я вами вроде как завладела.

Оуэн вытаращил глаза:

– Да вы и пальцем не шевельнули! Это я, я вами завладел.

– Совершенно верно, весь узел завязали вы сами. – Фледа говорила сдержанно и мягко, без тени кокетства. – Но это оттенки, в которых она, пожалуй, не обязана разбираться. Ей достаточно, что мы встречаемся как близкие люди.

– Я – да, а вы – нет! – воскликнул Оуэн.

По лицу Фледы скользнула улыбка.

– Вы вызываете у меня, когда так говорите, ощущение, будто я уже неплохо вас знаю. Миссис Бригсток пришла сюда уговорить меня, упросить меня, – продолжала она, – но, найдя вас здесь, увидела, что вы держитесь совсем по-домашнему, пришли ко мне с дружеским визитом, переставляете чашки на чайном столе, и это было для нее чересчур. Она ведь не знает, понимаете, что я такое, что я все-таки порядочная девушка. Вот она и сделала вывод: перед нею весьма опасная особа.

– Я не мог снести то, как она с вами обошлась, и должен был ей это сказать, – возразил Оуэн.

– Она простовата, но отнюдь не глупа и, по-моему, в общем и целом обошлась со мною весьма хорошо.

Фледа помнила, как миссис Герет обошлась с Моной, когда Бригстоки явились в Пойнтон. Но по мнению Оуэна, ей все виделось перевернутым кверху дном.

– Это вы проявили завидную выдержку, держали себя в узде. И я, мне кажется, тоже. Знали бы вы, каково было мне! Я сказал ей, что вы благороднейшая и честнейшая из женщин.

– Вряд ли это развеяло ее подозрения насчет козней, на которые я вас толкаю.

– Не развеяло, – признался Оуэн. – Она сказала, что наши отношения, мои и ваши, вовсе не невинны.

– Что она под этим имела в виду?

– Я, как можете предположить, не преминул спросить. И знаете, что она имела наглость утверждать? Уж лучше бы промолчала: она имеет в виду, сказала она, что наши отношения в высшей степени «странны».

Фледа снова задумалась.

– Что же, так оно и есть, – вырвалось у нее наконец.

– Да? Тогда, по чести говоря, такими их делаете вы! – Это ее перевернутое видение было для него явно чересчур. – То есть вы делаете их такими: гоните меня все время.

– Я сегодня гнала вас? – И Фледа печально покачала головой, вскинула руки и тут же их уронила. Этот жест смирения дал ему повод задержать ее руку, но, прежде чем он успел прикоснуться к ней, Фледа завела руки за спину. Они сидели на узком диванчике, спальном ложе Мэгги, и теперь Фледа встала с него, а Оуэн, не спуская с нее укоризненных глаз, обескураженный, уселся поглубже.

– Какой мне с этого прок, когда вы со мною – камень?

Она встретила его взгляд со всей нежностью, какую еще ни разу не выказывала, да и сама не знала до этого момента, сколько ее накопилось.

– Может быть, все-таки, – рискнула она, – даже от камня, как знать, будет вам толика помощи.

С минуту Оуэн сидел, не отрывая от нее глаз.

– О, вы – чудная, несравненная, – вырвалось у него, – но, будь я проклят, если я способен вас понять! Во вторник, у вашего отца, вы были чудная, такая же чудная, когда я уходил, вот как сейчас. А назавтра, когда я вернулся, оказалось, что это ровным счетом ничего не значит; и сейчас опять, хотя вы позволили мне приехать сюда и встретили меня, сияя, как ангел, вы и на йоту не приблизились к тому, что я хочу услышать от вас. – Еще мгновение он оставался сидеть, как сидел, потом резко выпрямился: – А я хочу услышать от вас, что я небезразличен вам… я хочу услышать от вас, что вы меня жалеете. – Вскочив с дивана, он подошел к ней. – Я хочу, чтобы вы сказали, что спасете меня!