Вне закона - Овидий Горчаков

— Из Ветринского я,—  выпалил парень. — Мне командир нужен, сам товарищ

Самсонов...

— Я Самсонов,—  встал командир.

При виде знаменитого командира хачинских партизан парень смутился еще сильней.

— Докладывай!

— Каратели! Мы на операцию ездили, наших окружили на мельнице, убивают...

Полицаи занимают все села вокруг — Кузьковичи, Следюки, Грудиновку, Ветринку...

Лицо Самсонова одеревенело.

— Дальше! — подгонял он нетерпеливо.

— Мордашкин ждет приказа. Говорят, что каратели хотят окружить нас.

— К оружию, партизаны! — зычно, с пафосом, воскликнул Кухарченко, мастерски пародируя манеру речи и голос Самсонова.

— Командиры, ко мне! — звонко крикнул Самсонов. Затягивая на себе ремни, он отдавал приказания: — Отряды Курпоченко, Мордашкина и Фролова обороняют западные подступы к лесу, Дабуже, Смолицу, Бовки... Богданов, вели коня мне... Карту, Ефимов! Я с Дзюбой стану на восточной окраине — Александрово, Хачинка, Кульшичи... Сообщать мне обстановку каждые пятнадцать минут. Чтобы со всей самоотверженностью. Кто отступит без приказа — расстреляю...

Связные бросаются к велосипедам и коням...

< — Выступать немедленно. Батарея готова?

— По-моему,—  лениво проговорил Ефимов, прикуривая у Кухарченко,—  тревога ложная. Зря паникует Мордашкин. Случайную стычку с противником обращает в начало карательной экспедиции. Немцам пока не до нас.

— Откуда V тебя такая уверенность? — раздраженно спрашивает Самсонов.

По моим данным,—  отвечает новый начальник разведки,—  комендант Могилева только еще просит генерального комиссара Кубе расправиться с нами...

— Отряд построен, Иваныч-,—  докладывает Кухарченко. — Эй, Иванов! Осьминога поедешь с нами давить?

— Не «Иванов», а «старший лейтенант Суворов»,—  нахохлился начштаба. — Мне тут один приказик надо составить. Я в лагере за командира останусь. Ну чего ржешь? Мне

«Центр» такие указания дал — в драку не ввязываться, беречь себя для агентурной работы.

— Ишь фон-барон какой! А нам никто указания не давал Иванова защищать!

— Товарищ командир боевой группы! Я попрошу... при подчиненных...

— Вольно, вольно! — холодно улыбается Кухарченко. — Хватит фордыбачиться, крыса лагерная, шалашовка в портках!

— Командиры! По местам! — кричит Самсонов.

— Извольте коня! — говорит Блатов, подводя белого аргамака к Самсонову. — У меня завсегда все хозяйство в струне.

Ко мне несмело подошел связной Ветринского отряда.

— А я вас знаю! — Парень улыбнулся застенчиво. — Вы нас с отцом тогда в отряд брали... Из Ветринки мы, Котиковы, со стеклозавода «Ильич». Не забыли? Я уже почти два месяца в партизанах.

— Нравится, Кастусь?

— Очень даже. Только вот штука какая... — смутился парень. — Хотел узнать я у вас. У меня, понимаете, взносы неплачены. Как тут быть? За целых одиннадцать месяцев! Ведь некому было платить-то. Билет в полной сохранности, могу показать, ни один листик не помят, а задолженность вот получилась. В уставе... Комсорг-то кто у вас?

— У нас нет комсомольской организации,—  ответил я, краснея перед этим парнем.

— Как нет? — оторопел Кастусь. — А у нас комиссар Полевой давно сколотил...

— У Самсонова пойди и спроси! — резко ответил я. — Или вот у Гаврюхина. — Я поймал проходившего Гаврюхина за рукав: — Скажи, парторг ты или нет?

— Вроде как парторг,—  пробормотал Гаврюхин, почесав затылок. — Только не утвержденный.

— А где ж организация твоя? Где комсомольская организация?

— Да капитан все откладывает собрание, боится, как бы Самарин, Борисов и большинство не прокатило нас на вороных...

— Эй, десантники! Фракционеры! — крикнул восседавший на зарядных ящиках артиллерист Киселев. — Садитесь, подвезу!

Мы устроились с Барашковым на лафете пушки-«сорокапятки» на резиновом ходу.

Киселев, сидя рядом с наводчиком

Баламутом, взмахнул кнутом, пара могучих строевых коней — тоже «окружении» и

«приймаки» сорок первого года — понеслась на рысях по лесной колее к Хачинскому шляху.

— Эй, пехота партизанская, царица лесов, не пыли! — кричал Киселев, догоняя колонну партизан. Разведку вперед выслали?

На восточной опушке леса нас ждали партизаны Дзюбы. Сам Дзюба, в сером комсоставском плаще, в пилотке, с ППД за плечом, подошел к Самсонову, козырнул.

— Разрешите доложить, товарищ капитан, отряд в составе семидесяти одного человека...

— Где противник? — Самсонов, едва ли не в первый раз севший на коня, с трудом удерживал на месте белого рысака.

— Мои разведчики немцев не обнаружили, товарищ капитан,—  докладывал Дзюба. — Но утром, часов в девять, один из моих бойцов, капитан по званию, был схвачен немцами в Хачинке. Он один туда пошел, к хозяйке, у которой жил прежде приймаком. Она, видно, выдала его немцам. Немцы сидели в засаде, думали, вероятно, что этот капитан — вы, товарищ Самсонов. Взяли его живьем. Вчера вечером я вел бой у Кузьковичей с полицией. У меня потерь нет. Потери противника неизвестны.

— Отлично. Занять оборону!

Отряд рассыпался вдоль опушки. Впереди, за полем спелой высокой ржи, за огородами и чахлыми садиками, виднеются крыши Хачинки. Видно, что на пригорках хачинцы уже начали жать рожь, но сегодня жнеи почему то не вышли. Виднеется на обочине шляха подбитый прошлым летом советский танк с провалившейся в кювет гусеницей, белым номером «24» и устремленным в небо орудийным стволом. Прошло минут пятнадцать, и партизаны зашевелились, достали кисеты, задымили. Прошло полчаса, и Баламут («Видать, напрасный переполох!») стащил с себя гимнастерку и подставил немытую мускулистую спину солнечным лучам. Прошел час, и партизаны стали сползаться и кучки — надоело одиночество. Сандрак вынул из одного кармана колоду затасканных карт, из другого — пачку рейхсмарок. Щелкунов, прислонясь спиной к дереву, положив ногу на ногу, чинил со скучающим видом трехцветный электрический фонарик.

Я смотрел в сторону танка и думал: прошлым летом здесь умирали, отступая, красноармейцы. Вот на этом шляхе, в этом поле. Их кровь напоила ту самую землю, на которой вновь, как ни в чем не бывало, колосятся хлеба...

Аксеныч, командующий нашим «западным фронтом», прислал связного с сообщением: в результате краткой перестрелки полиция отогнана от Смолицы; подвижные партизанские группы отряда «Ястреб» встречают огнем подразделения гитлеровцев на всех дорогах. Враг несет потери. Убит один партизан — житель Трилесья. Пленный полицай рассказал на допросе, что в карательной экспедиции участвуют сборные отряды полиции Быховского, Пропойского и Могилевского районов, городская полиция Могилева. Операциями руководят жандармы. Эта карательная акция

— генеральная проверка «вспомогательной полиции» из предателей. Фролов, командир

«Орла», доносил, что фашисты отошли после неудачной попытки овладеть Вовками, расстреляв нескольких отступивших без команды полицаев. Нет, не выдержала полиция экзамен! Мордашкин без боя занял Радьково, с противником в соприкосновение не вступал. Самарин, вернувшись с велосипедным патрулем из разведывательного поиска, доложил, что заслоны, выставленные пропойской полицией к востоку от Хачинского леса, убрались восвояси после двух наших орудийных выстрелов.

Самсонов кое-как вскарабкался на коня и, с трудом держась в седле, поскакал вдоль цепи. Поблескивает наборная сбруя, сверкают подковы...

— Эх, киноаппарата не хватает! — усмехнулся Самарин.

— Строиться! — Самсонов поздравил партизан с одержанной победой, объявил нам благодарность и приказал послать за «гробницей», подводами и мотоциклом в лагерь. — Устроим демонстрацию! — выкрикивал он перед строем. — Покажем свою мощь жителям Малой земли. Мы отразили еще одно нападение противника, сорвали еще одну попытку Гитлера разделаться с нами. Трусливая полиция уже не в состоянии бороться с нашими отрядами. Наша борьба переходит на новую, высшую стадию. Мы завладели большим районом, и в этом районе теперь мы сильнее врага. Огромный район находится под беспрерывными нашими ударами. Нас знают в Берлине! Нас знают в Москве! Там, где два месяца назад мы не смели носа показать ночью, мы свободно разъезжаем днем. Разведка, вперед!

Особого повода к веселью никто, кроме Самсонова, не видел. Но русский человек рад случаю повеселиться. Никто не забыл, что дела наши на фронте совсем не блестящи, но каждый понимал: отчаянию предаваться нельзя.

— Веселись, братва! Гуляй, хлопцы!

— Эх, гармошки нет...

— В деревне найдем!

— Запевай, Баламут, нашу партизанскую! Проветрим душу песней!

По долинам и по взгорьямШла дивизия вперед...

Пешую колонну, дымя и чихая, обгоняет «гробница». Пыль лезет в глаза, в ноздри, хрустит на зубах. Жара такая, что песок шляха сквозь подошвы сапог ноги печет. Песня заглушает мотор «гробницы», в воздух летят разноцветные ракеты, но песня летит выше ракет, взмывает к облакам. Песня делает свое дело — лица пылают, шаг тверже, размашистей, в глазах — решительный, радостный блеск.