Вне закона - Овидий Горчаков

«заслуга» Самсонова. Ненужные жертвы и напрасные могилы, путаные, темные дороги и тайная, беспощадная погоня за властью и славой — вот вклад Самсонова!

— Ты что пригорюнился, как подмосковный фриц? — подходя с топором в руке, блеснул улыбкой Щелкунов.

Я опустил елку, которую тащил в лагерь, огляделся — кругом никого не было. Из лагеря доносились звонкие в вечернем воздухе голоса. Где-то с шумом упало большое дерево. Я все еще дрожал от возмущения, вызванного хвастливой речью Самсонова. И мне так надоело бесконечно, до тошноты, пережевывать про себя все одни и те же мучительные мысли!..

Напрасно ты Кузенкова расстрелял, Владимир! — сказал я Щелкунову.

— Как это «напрасно»? — изумился он.

Мой вид, неожиданность разговора о Кузенкове, уже отошедшем для Щелкунова в прошлое, встревожили его. Он выпрямился, опустил топор.

— Ты думаешь, Самсонов... ошибся? — спросил он едва слышно.

— Не ошибся. Хуже,—  ответил я.

— Ты брось! Это дело не шуточное.

— Кто убил Богомаза?

— Полиция, немцы... Я почем знаю?! Что ты мне про Кузенкова сказал? Ты шутишь?

— Не до шуток! Богомаза и Кузенкова...

Кто-то, проходя мимо, крикнул:

Десантники, на собрание!

Вот еще выдумали! — Щелкунов свирепо хватил топором по стволу березы. — Нашли время трепом заниматься. А Гаврюхин-то!.. Словно к празднику готовится, по партийной работе соскучился. Это хорошо, но зачем он к Самсонову каждый вопрос согласовывать бегает? От такого собрания толку не жди. Давай, Витя, улизнем! Оно, это самсоновское собрание, только по названию будет партийно-комсомольским.

Ну, открою я все Щелкунову, а дальше что? Организовать заговор, удалить Самсонова? Это трудно, но выполнимо. Но кто дал нам на это право? И кто тогда будет бригадой командовать? Уж не Кухарченко ли? Бригада распадется. Рухнет построенное нами за два месяца. Что бы сделал Богомаз? Интересы дела, сказал бы он, прежде всего...

— Богомаза и Кузенкова...

Чего тянешь? Выкладывай! Что-то ты покраснел, как бурак.

Надо повременить. Вот Кузенков поспешил... Самсонову пока вроде некого убивать. Разве только меня да Сашу Покатило. Богомаза забыть нельзя. Но нельзя и Самсонову отомстить сейчас. Судить его надо потом, на Большой земле, по закону,по закона он не уйдет. Сейчас надо, чтобы больше людей знали о нем все, а то убьют меня — и выйдет он сухим из воды... А может быть, я всего лишь оправдываю свое малодушие? Да нет, я просто не знаю, что делать...

Пойдем на собрание,—  сказал я Щелкунову. — Потом договорим. Я просто... да ничего особенного... Только нельзя и так: шлепнул человека — и все. Нужно знать — за что.

Щелкунов смотрел на меня с подозрением, — Что же я должен, по-твоему, судить всякого, кого мне Самсонов расстрелять прикажет? Судит командир...

А вдруг Самсонов — не советский человек?

— «Вдруг», «вдруг»! Кто его над нами поставил, а? Против немцев воюет — значит, советский.

— Я тоже так раньше думал...

— А ты меня не учи, я сам все понимаю! Нет сейчас ничего дороже жизни нашего человека и ничего дешевле жизни врага. Я их как клопов давлю. Больше раздавишь — меньше кусаться будут. Ошибаться в этом деле нельзя. А если бы я своего человека нечаянно убил, то... то это все равно, что я бы тебя убил или брата родного.

— Строиться! — кричали в лагере.

— Строем на собрание?

— Собрание после построения, для партейных.

Оказывается, создана «штабная» кухня. Только для командиров. Ребята сразу же окрестили ее «закрытым распределителем»...

На отрядном построении Самсонов зачитал очередной приказ.

— Начальником штаба основного отряда назначается старший лейтенант Суворов...

— Кто такой? Что за птица? — зашумели ряды.

Сияя, выступил бывший начальник разведки:

— Это я, Суворов — моя настоящая фамилия. Иванов — это только для конспирации.

— Добился-таки своего,—  шепнул мне Богданов. — Все рацией своей, карьерист, спекулирует. Зря он с капитаном фуфырится, не к добру это...

По строю пробежал смешок: Перцов, шевеля губами, беззвучно ругаясь, снимал с пушки чьи-то мокрые портянки.

— Моим заместителем по агентурной разведке — лейтенант Ефимов...

— Ого! Быстро растет. Везет же людям! — едко проговорил вполголоса Жариков. — У немцев в начальниках ходил и у нас...

— Ефимов ли? Может, Кутузов, али еще как? — выкрикнул Виноградов.

— Заместителем командира боевой группы — лейтенант Морозин, он же Козлов.

— Еще один расконспирировался!

— Отставить разговоры! Этим же приказом, в целях конспирации отрядов, мною присвоены следующие наименования отрядам...

— А ну, послухаем!

— Основной отряд, или отряд «ноль-ноль», как он прежде назывался у нас,—  «Сокол». Наш отряд в бригаде — первый среди равных. Отряд Курпоченко — «Ястреб», отряд Фролова — «Орел», отряд Дзюбы...

— Как не бодрись ворона, а до сокола ей далеко! — громко сострил Жариков и тут же заработал наряд вне очереди от командира «Сокола».

Сокол! Может быть, Самсонов думал о горьковском Соколе? Мечтает о соколином взлете? Да, высоко взлетел он, но тем ужаснее будет падение...

— Беспартийные, разойдитесь! Коммунистам и комсомольцам следовать за командиром отряда!

Ряды сломались. Бойцы окружили Самсонова и Перцова.

— А как тем быть, у кого билета комсомольского с собой нет?

— В партию можно подать?

— А кому наша организация подчиняется?

— Тише, тише, товарищи! Все узнаете на собрании.

Больше полусотни партизан расселись кружком на небольшой прогалине, в изменчивой, пятнистой тени осин и берез. Посреди круга — Самсонов и Гаврюхин.

— Товарищи! На повестке дня нашего первого партийного собрания,— гладко начал Гаврюхин по знаку Самсонова,—  следующие вопросы на сегодняшний день. Утверждение состава двух бюро — партийного и комсомольского. Второй вопрос, доклад на тему: «Требовательность командира, бдительность и воспитание на положительном примере — залог крепкого воинского порядка и дисциплины». Докладчик — командир отряда капитан товарищ Георгий Иванович Самсонов. Третий вопрос — прием в партию.

Гаврюхин явно наслаждался. Темно-бурые щеки его чисто выбриты, тщательно причесаны редкие волосы, даже подворотничок подшит, даже полевую сумку где-то раздобыл... Он сидел по-турецки, поджав под себя ноги в разбитых, залубеневших сапогах, и это, видно, смущало его — такое торжественное событие, но нет стола с красной скатертью и графином, нет трибуны, нет, наконец, крыши над головой.

— Вопросы по повестке дня у кого имеются?

— Кто повестку предлагает? — поднял руку Самарин.

— Повестку составили мы с командиром отряда капитаном Георгием Ивановичем Самсоновым,—  объяснил Гаврюхин и посмотрел на аккуратно разложенные на траве исписанные карандашом листки школьной тетрадки.

— Командир наметил вас в парторги? — спросил Самарин 1иким тоном, словно он сочувствовал Гаврюхину.

Гаврюхин промолчал, мигая честными глазами, глянул в сторону Самсонова. Тог встал руки в боки, подбородок выдвинут вперед, слова цедит сквозь зубы:

— Что вам, товарищ Самарин, в повестке не нравится?

— Вот именно! громко и значительно сказал Борька-комиссар.

Самарин поднялся, прочистил горло.

Отряду как воздух нужна настоящая партийная закалка,—  упрямо, но сдержанно начал он. Ее нет, отсюда — все наши беды и неполадки. Наши коммунисты почти все показывают пример в бою, но этого мало. За крепкую парторганизацию в бригаде боролся еще Богомаз. Перцов, как известно, комиссар у нас липовый. Как член партии...

— Мы дадим вам возможность высказаться, товарищ Самарин,—  жестко сказал Самсонов. — Однако не забывайте, сейчас не мирное время, на войне мы не можем и не будем тратить попусту время на митинговщину. Зарубите у себя на носу, партийный устав у нас должен быть подчинен воинскому уставу. Внутрипартийная демократия в наших условиях — та же партизанщина. Вы — мое ядро. Первая задача коллектива — укрепление авторитета командира. Конечно, вы можете заниматься самокритикой, разбором операций, хвалить или ругать отдельных бойцов, вскрывайте недостатки. Но главная ваша задача, как членов партии и комсомольцев,—  укрепление дисциплины, укрепление авторитета командира отряда, борьба за принцип единоначалия. Ясно, что борьба против дисциплины и единоначалия в наших условиях — измена родине. Вот Гаврюхин — настоящий солдат партии, он это понимает... Кстати, только Гаврюхин из всех присутствующих сохранил партбилет. Некоторые сдали его в Москве, вылетая в тыл врага, другие потеряли в окружении и плену!..

Тягостное молчание. Самарин сел, вобрал голову в грузные плечи, побагровел, задышал часто. Широкая, жилистая рука его сильно сжала шейку приклада автомата. Так сильно, что побелели костяшки пальцев. Словно сжимал он не шейку приклада, а шею Самсонова.