Стихотворения Поэмы Проза - Яков Полонский

   Этот вопрос, очевидно, затруднил ее. На дне какой-то кошелки, в заднем, самом темном углублении сакли, Магдана, перепачкав руки, нашла небольшую кучку угольев; дров не оказалось.

   Юноша, или, лучше, бичо, то есть мальчик, слуга Давида, как начала предполагать Магдана, не удовлетворился угольями: побежал и, не говоря ни слова, притащил с улицы какую-то пыльную доску, с явными следами каблуков и ржавым кинжалом Арютюна изрубил ее в щепы,-- одним словом, бичо оказался самым расторопным слугой. Через несколько минут уже над плоской кровлей сакли, из отверстия, вился дымок. Бичо, чтоб вытереть руки, потер ладонь об ладонь, поклонился и вышел. Магдана присела на пол перед пылающими, сухими щелками и стала стряпать: жарила шашлык, пекла картофель и не думала о завтрашнем дне.

XX

   На третий день бичо принес ей поднос с готовым кушаньем. Видно, слуга догадался, что у Магдаиы ни копейки денег нет.

   На четвертый день он явился с тем же, и так продолжалось около недели.

   В это время Магдана уже успела узнать, что бичо, или слуга Давида, есть не кто иной, как родной брат его, обучающийся в семинарии. Дарья также зашла к ней за фонарем. Один только Давид Егорыч как будто боялся переступить заветный для него порог. Боялся ли он сплетней или дожидался, что Магдана как-нибудь сама пригласит его. Угодливость Давида, к чести его, не была расчетом: он был не довольно развит для подобных тонкостей. Это желание чем-нибудь услужить, всего вероятнее, было потребностью доброй души его. Кому не приятно угождать такой красавице, какой, по искреннему убеждению Давида, не было еще на белом свете? Магдана, несмотря на все свое желание видеть, благодарить и говорить с Давидом, два раза вечером, заслышав шаги его, невольно пряталась за дверью сакли; конечно, это не было кокетством. Быть может, чувствуя себя слишком обязанной, ей было совестно. Магдана не отдавала себе отчета в своих чувствах, но понимала, что она Давиду нравится, и это льстило ей. Как и во всем, в любви она была неопытна, что, однако ж, не только не мешало, напротив, помогало разыгрываться ее воображению. "Что, если,-- часто думала она засыпая,-- вдруг в глухую полночь он войдет ко мне, как я в темноте узнаю, кто вошел? и что скажу ему?" При этих мыслях ей не спалось, и всякий раз, когда кто проходил по закоулку и за стеной глухо раздавались шаги, сердце в ней пугливо сжималось, и она или пряталась под одеяло, или, притаив дыхание, приподнималась на одной руке и напрягала слух...

   Она была одна; закоулок был глухой: дверь ее сакли запиралась висячим замком только снаружи, когда ее дома не было, изнутри же привязывалась ремешком к гвоздику; но этот ремешок был давно оборван. В закоулке, прямо против ее двери, поднимались кирпичные стены недостроенного домика и лежали бревна: стало быть, глаза любопытных соседок не всегда могли наблюдать за ней. Но Давид или был слишком сильно и истинно влюблен, или не знал, что изнутри дверь Магданы не запиралась, или боялся испугать ее. Часто, однако ж, в глубокую ночь садился он на бревна перед дверью заветной сакли и, как больной, лихорадочно прислушивался к малейшему ночному шороху.

   Иногда сбирался он сказать Магдане о своем намерении посетить ее -- и не мог сказать. Несмотря на мужественные линии смуглого лица, высокий рост и широкие плечи, Давиду было с небольшим двадцать лет; вырос он в благочестивой семье, и судьба спасла его нравственные силы. Давид Егорыч в этом случае был редким исключением: он краснел, как дитя, когда замужняя сестра его, разведав, куда это на целую ночь посылал он Дарью, начинала трунить над ним, приставая к нему с расспросами:

   -- Ну что, братец, делает твоя Магдана? Здорова ли твоя Магдана? Сколько раз ты нынче к ней заглядывал?

   "Счастье еще мое, -- думал про себя Давид, покуривая трубочку, -- что сестра не знает, как я посылаю к Магдане брата вместо слуги и откуда добываю ей кушанье".

XXI

   Несмотря на всю чистоту отношений Магданы и услужливого Давида Егоровича, в Сололаках уже прошел неясный слух о тесной связи их. Михака сбирался поймать Давида врасплох и где-нибудь с товарищами поколотить его; тетка жаловалась на плохие времена.

   -- Что теперь за народ! -- говорила она, перебирая четки и сердито потупившись, -- бывало, как выдадут замуж, так не только года три или четыре не глядишь на посторонних, -- избегаешь встречи и ни слова не отвечаешь родному брату мужа; бывало, стыд и срам когда тесть увидит невестку с непокрытой головой! Мало того: сколько было таких счастливых мужей, с которыми жены, по целому году, кроме "да или нет", ничего и говорить не смели; а теперь! Что это такое! Меня моя бабушка чуть было не прокляла за то, что я попробовала есть ложкой, а не руками. Матери наши до старости лет не знали, что такое лавки и что там продается... И так далее.

   Подслушать жалобы Шушаны, по случаю знакомства ее племянницы с Давидом, значило в самой живой и поразительной картине представить себе нравы старого времени.

   Само собою разумеется, что Шушане стало небезызвестно, что Давид небогат и что пятнадцатью рублями ежемесячного жалованья нельзя содержать мать, брата да еще Магдану. Вследствие чего она глубоко от всей души стала презирать свою племянницу.

   -- Погоди,-- говорила она,-- не разбогатеешь! Еще придешь ко мне да поклонишься, неблагодарная!

   Магдана знала или, может быть, только предполагала, что тетка на нее сердится; но не знала, за что именно, да и знать не хотела. Все эти дни, конечно, она не вспомнила бы о сололакских своих родных, если б Михака два раза не заходил к ней с грубым требованием возврата денег. Магдану то бесило, что еще и срок-то платежа не вышел, и вот, в одно праздничное утро, мы застаем ее в самом жалком расположении духа.

   Прошло уже с лишком две недели, а об ее муже не было никакого известия. Каждую минуту она ждала его. Приезжай, Арютюн,-- быть может, впервые во всю жизнь свою она бы обрадовалась его возвращению.

   "Боже мой! что я буду делать, -- думала она, -- если еще пройдет месяц, а муж не воротится?"

   Михака как нож к горлу пристает: "подай да подай мои четырнадцать рублей", а у Магданы давно уже нет ни копейки!

   Обедать на чужой счет было ей страшно совестно.

   "Боже мой! -- продолжала думать Магдана, ломая руки, -- за что он обо мне так заботится? чем я это заслужила? Хоть бы он за это позволил себе поцевать меня. Неужели я такая каменная, что не могу чувствовать благодарности? Долго ли это так продолжится? И что будет, если мне перестанут обед носить? Я умру с голоду!"

   Магдана накрыла лицо платком, чтоб самой не видать, как плачут и какие слезы роняют черные глаза ее! Неподвижно и долго таким образом просидела она на тахте; нетерпеливо ждала полуденного выстрела из пушки и придумывала, что сказать брату Давида Егорыча, который все это время так исправно, ровно в полдень, приносил ей кушанье. На этот раз ей даже хотелось попросить его сказать Давиду:

   -- Что ж он!.. не грех ли?.. Хоть бы на минуточку зашел к Магдане. Магдана хочет посоветоваться с ним, хочет спросить, нельзя ли хоть кого-нибудь послать в Кахетию, и если нельзя... то... почему бы Давиду Егорычу хоть-изредка не навещать ее?..

   Но время хоть и казалось медленным для скучающей Магданы, однако ж быстро пролетело над Тифлисом и давно уж миновал полдень, передвинув часовую стрелку. На Штабе уже било три часа.

   Как нарочно, никто не отворил еще дверей Магданиной сакли, не пришел простодушно улыбающийся юноша и, по обыкновению, в грязной салфетке не принес ей блюда с кушаньем.

   -- Вот, нынче никто далее ко мне и заглянуть не хочет! -- сказала Магдана. -- Вот как! Видят наконец, что не целый же век кормить меня.

   И она, рыдая, чувствовала, что не имеет права не только требовать, -- не имеет права желать такого внимания.

   Погода была дурная; за дверь сакли невозможно было выглянуть: на целый день, с утра, солнце заволокли туманы, шел дождь и сырой ветер прохватывал до костей. По закоулку шлепали ногами одни только каменщики, выпачканные известкой.

   Магдана утерла слезы; но от этого не легче стало на душе ее. Мысль, что даже Давид Егорыч позабыл о ней, была невыносима. Тяжко было ей смотреть на божий свет своими заплаканными глазками. В этом грустном молчаливом одиночестве чего-чего не приходило ей в голову. То хотелось ей наняться где-нибудь в работницы и мыть белье, то уйти куда-нибудь в деревню, то подать на мужа просьбу: "так и так, дескать, ушел, не кормит и не одевает!"

XXII

   Бедная голодная Магдана не умела спокойно обдумать своего положения и не могла без ропота покориться судьбе своей: одним словом, она волновалась, а не мыслила. Но, читатели, посудите сами: в ком она могла найти ту нравственную опору, которой ей самой недоставало?

   Когда она была ребенком, тетка Шушана не слишком ли явно тяготилась ею и, стало быть, не могла научить ее сносить горе терпеливо и без ропота. Михака (не заплативший, ни гроша за похороны Назо) начал уже притеснять ее: к нему ли обратится она за помощью? Евтимия, бог знает откуда, из каких рук и за что получает деньги: она ли придет и чему-нибудь доброму научит?..