Школа обольщения - Джудит Крэнц

«Эскадрилья» совершенно очаровала Вэлентайн. Это было именно то, что она ожидала обнаружить в Калифорнии, — чудесная мистификация. К тому же она ощутила, что ее начинает очаровывать и Джош Хиллмэн. Если не считать Спайдера, все последние годы она провела среди мужчин, которые не являлись мужчинами или которые, может, и были мужчинами, но главным их интересом в жизни стала покупка и продажа женской одежды. Хватит! Она была готова к встрече с мужчиной серьезным, но не мрачным, состоятельным, но не чванливым — короче, с настоящим мужчиной! А Джош Хиллмэн, впервые за двадцать лет изменив своей привычке ответственно относиться к браку, испытывал ощущение свободы и неограниченного выбора. Перед ним вдруг вместо длинной, прямой дороги распахнулось пространство в триста шестьдесят градусов. Он в какой-то миг вспомнил любимую поговорку дедушки: «Если истинный еврей решит отведать свинины, то съест столько, что жир потечет по подбородку». Сравнится ли удовольствие от общения с Вэлентайн О'Нил со вкусом свиного ростбифа? Это Джош Хиллмэн и намеревался выяснить.

Их столик помещался у окна, за которым наступила темнота. Мимо пролетали огни шедших на посадку самолетов, крылатые машины проплывали за звуконепроницаемым стеклом, напоминая удивительных рыб со светящимися глазами.

— Вэлентайн, почему у вас такое имя? — спросил он.

Она с любопытством отметила, что он произносит его на французский лад.

— Моя мама любила Шевалье, и меня назвали в честь одной его песни.

— А, это «Валентинэ».

— Вы ее знаете? Не может быть!

Он промычал первые несколько музыкальных фраз и, смущаясь так, что его голос стал едва слышен, произнес стихи: «Elle avail de tout petits petons, Valentiine, Elle avail de tout petits tetons, Que je tatais a tatons, Ton ton tontaine!»

— Но откуда вы их знаете?

— Мой сосед по комнате в юридической школе без конца крутил эту пластинку.

— А знаете ли вы, что значат эти слова?

— Что-то вроде: у нее крошечные ножки и крошечные груди.

— Не совсем так: tetons — это жаргон, означает «сиськи». А остальное?

— Я не уверен…

— Крошечные титьки, которые я tatais, ощупываю, a tatons — тиская их.

— Никогда бы не подумал, что Шевалье случалось что-то тискать.

— Я тоже. А вы знаете остальное?

— «Elle avait un tout petit menton», — ответил он, — крошечный подбородок, и «elle etait frisee comme un mouton!» — она кудрявая, как овечка. Как вы.

— Невероятно! А остальное? Нет? Ага! Вы не знаете самого главного: у нее ужасный характер! Да-да, и, кроме того, она небольшого ума и очень любит распоряжаться — autoritaire. А затем однажды, через много лет, Шевалье встречает ее на улице, а у нее огромные ноги, двойной подбородок и тройной poitrine!

— Вэлентайн! Вы разбиваете мне сердце. Лучше бы я не знал.

Они покатились со смеху, упиваясь сладостным весельем, которое подступает, когда двое решают вместе сбежать от повседневности, хотя бы на один вечер. Они смеялись тем особым, волнующим смехом заговорщиков, который означает, что двое нашли друг в друге гораздо больше привлекательного, чем ожидали.

— Итак, вы — Иисус Навин, библейский герой, разрушивший стены Иерихона, а я всего лишь Вэлентайн, первая любовница Шевалье, восемнадцатилетняя девчонка, которую он встретил на улице Жюстин. Мы друг другу не ровня.

— Разве? А у вас нет более внушительного второго имени?

— Это ужасная тайна.

— Скажите мне.

— Мари-Анж. — Она с плутовским видом попыталась состроить смиренную физиономию. — Мария-Ангел.

— Какое скромное, непритязательное имя. Ваша мама, наверное, считала, что не стоит идти на риск.

— Вы правы. Мы, французы, предусмотрительны.

— А вы сумасшедшая, мисс О'Нил. Вы ведь ирландка.

— А вы, евреи, разве не предусмотрительны? И не сумасшедшие немного?

— Все до одного. Разве вы не слышали теории, что ирландцы — на самом деле заблудшее колено Израилево?

— Я не удивлюсь. Но я бы не отважилась пойти в ирландский бар на Третьей авеню, чтобы сообщить им эту приятную новость, — озорно подхватила она.

— Вы истинная нью-йоркская душа, правда?

— Боюсь, не до конца. Я женщина без страны, не совсем парижанка, не совсем из Нью-Йорка, а теперь я в Калифорнии. До чего нелепо. Кто-нибудь когда-нибудь становится истинным калифорнийцем?

— Вы уже стали. Почти все истинные калифорнийцы родом из других мест. По пальцам можно пересчитать тех, кто обосновался здесь хотя бы две сотни лет назад. До тех пор здесь жили только индейцы да отцы-францисканцы, так что мы — самый иммигрантский штат в стране иммигрантов.

— А вы ощущаете, что здесь ваш дом?

— Когда-нибудь я свожу вас на авеню Ферфакс. Вы поймете почему.

Джош на мгновение сам удивился своему приглашению. Джоанну он ни разу не водил на авеню Ферфакс. Они проезжали мимо по дороге на Фармерс-Маркет, но никогда не останавливались. Она ее ненавидела. Почему он захотел показать его Вэлентайн, чья элегантность словно пропитана воздухом Парижа? Оживленное, шумное, суетливое и в высшей степени неизящное «гетто» своего детства…

Спайдер и Билли обедали на воздухе, под навесами отеля «Сайта-Барбара Балтмор», стеклянная ширма, декорированная цветами, и пальмы ограждали их от прохладного бриза, летевшего с Тихого океана. Билли спокойно ждала, понимая, что начать разговор предстоит Спайдеру: она потягивала «Драй Сак» со льдом и ела сандвич с двойным майонезом, чтобы удвоить грех (позже она накажет себя голоданием), ощущая упоительную власть над ситуацией.

Через некоторое время опытный глаз Спайдера отметил, что дама расслабилась настолько, насколько это возможно в вертикальном положении. Он небрежно заметил:

— Неплохо здесь, правда?

Она лишь слегка улыбнулась в ответ, не тратя слов.

— Я так долго пробыл на Восточном побережье, — продолжал он, — что едва помню, как выглядит Калифорния. А Беверли-Хиллз! Боже мой, я уверен, что однажды ночью он исчезнет, как Бригадун, и лет сто не появится. А вам так не кажется?

— Может быть, — неосторожно ответила Билли.

— Я знал, что вы поймете, Билли. Шатаясь вчера по городу, мы с Вэл поняли, что ввязались в совершенно новое дело.

Билли собралась с силами, но Спайдер не уступил площадку.

— Если взять «Магазин грез» и перенести его в Париж, Нью-Йорк, Милан или Токио, он станет восьмым чудом света. Женщины будут за квартал занимать очередь, лишь бы попасть в него, так он хорош, превосходен! Но, Билли, Билли, это Беверли-Хиллз! Обиталище самых неряшливо одетых богачек во вселенной! Мне вчера все время приходилось напоминать себе, что женщины, разгуливающие по улицам в брюках и футболках, в состоянии позволить себе купить все, что захотят, разве не так?