Собрание сочинений. Том 7. Страница любви. Нана - Эмиль Золя

— А я ничуточки спать не хочу, — твердила Нана. — Давайте что-нибудь придумаем.

Сквозь оконные стекла она поглядела на небо, на белесое небо, по которому медленно плыли тучи, черные, как сажа. Было уже шесть часов. Напротив, по ту сторону бульвара Османа, в тусклом утреннем свете проступали мокрые крыши еще спавших домов, а внизу по безлюдной мостовой двигалась толпа подметальщиков, громко топавших деревянными башмаками. И, глядя на это безрадостное пробуждение Парижа, Нана вдруг расчувствовалась; ее, как сентиментальную девицу, потянуло в деревню, ей требовалась идиллия, что-то нежное, белое.

— Знаете что? — обратилась она к Штейнеру. — Свезите меня в Булонский лес, мы там напьемся молока.

В неудержимой детской радости она даже в ладоши захлопала. Не дожидаясь ответа, который мог быть только утвердительным, хотя в глубине души Штейнер проклинал затеваемую поездку, мечтая совсем о другом, — Нана бросилась надевать шубку. В гостиной, кроме Штейнера, топталась все та же банда молодых людей из министерства; вылив в нутро пианино все шампанское, они стали поговаривать уже об уходе, как вдруг один из них вбежал в комнату, торжествующе размахивая бутылкой, которую ему посчастливилось обнаружить в буфетной.

— Подождите, подождите! — вопил он. — Бутылка шартреза… Ему как раз шартрез и нужен, шартрез его подбодрит… А теперь, детки, бежим. Здорово дурака поваляли!

Нана решила разбудить Зою, вздремнувшую на стуле в будуаре. Здесь горел газ. Помогая хозяйке надеть шляпку и шубу, Зоя вздрагивала от холода.

— Ну, все устроилось, сделала по-твоему, — произнесла Нана. От избытка чувств, от того, что наконец решение было принято, Нана даже заговорила с Зоей на «ты». — Ты была права, чем банкир хуже других?

Горничная встретила новость угрюмо, она еще не проснулась как следует. И даже пробурчала под нос, что хозяйке давно следовало бы дать согласие. Потом, войдя вслед за Нана в спальню, спросила: «А с этими двумя что делать?» Борденав по-прежнему храпел. Жорж, который потихоньку улизнул из гостиной, чтобы прилечь на минутку, тоже заснул, уткнувшись в подушку, и дышал неслышно, как ангелок. Нана решила — пусть спят. Но, увидев вошедшего в спальню Дагне, снова растрогалась; он ждал ее на кухне, вид у него был очень грустный.

— Ну, Мими, будь благоразумен, — проговорила она, обнимая его и осыпая ласковыми поцелуями. — Ничего не изменится, ты по-прежнему будешь моим Мими, ведь я тебя обожаю… Ничего не поделаешь? Приходится… Но клянусь, нам еще лучше будет. Приходи завтра, мы условимся насчет времени. Скорее поцелуй меня крепко, так, как любишь… Крепче, еще крепче!

И, выскользнув из его объятий, Нана вернулась к Штейнеру. Она сияла, радуясь своей выдумке — ехать пить молоко. В пустой квартире остались только Вандевр да тот толстяк в орденах, который читал «Жертвоприношение Авраама»; оба упорно продолжали сидеть у ломберного столика, забыв, где находятся, не замечая, что уже давно рассвело; а Бланш решила в конце концов прилечь на кушетку, в надежде заснуть.

— Ах, Бланш здесь! — воскликнула Нана. — А мы собрались пить молоко. Поедемте с нами. Вернетесь и еще застанете здесь Вандевра.

Бланш лениво поднялась с кушетки. Багровое лицо банкира побледнело от досады, — значит, придется тащить с собой еще эту дылду, которая будет им только мешать. Но обе дамы уже подхватили его под руки, повторяя:

— Только пусть непременно доят при нас.

В театре Варьете шло тридцать четвертое представление «Белокурой Венеры». Первое действие близилось к концу. В артистическом фойе перед зеркалом, стоявшим на угловой консоли меж двух дверей в коридор, где помещались уборные актеров, вертелась Симона в костюме опереточной прачки. Она была в полном одиночестве и, изучая себя в зеркале, поправляла пальцами грим под глазами; два газовых рожка, горевшие по обе стороны зеркала, бросали на нее беспощадно яркий свет.

— Пришел? — спросил, входя, Прюльер в фантастическом костюме швейцарского адмирала, с непомерно длинной саблей, в огромных сапогах и с непомерно высоким плюмажем.

— О ком это ты? — спросила, не оборачиваясь, Симона и засмеялась, глядя в зеркало, чтобы убедиться, ровно ли накрашены губы.

— О принце.

— Не знаю, я только что спустилась. Не беспокойся, приедет! Каждый день приезжает!

Прюльер подошел к камину, где жарко пылал кокс. Камин был расположен прямо напротив зеркала, и по обе стороны горели еще два газовых рожка. Подняв глаза, он оглядел висевшие справа и слева от камина часы и барометр, украшенные золочеными сфинксами в стиле ампир. Потом опустился в глубокое кресло с подушечкой под голову, зеленый плюш которого, вынеся на себе четыре поколения лицедеев, значительно пооблез и пожелтел; так он и застыл в кресле, устремив взор куда-то вдаль, в усталой и покорной позе актера, привыкшего безропотно ожидать выхода на сцену.

Затем появился старик Боск; он вошел волоча ноги, кашляя, кутаясь в старый желтый каррик, который, соскользнув с одного плеча, открывал расшитый золотом камзол короля Дагобера. Положив корону на пианино, он несколько секунд молча и угрюмо топтался на месте, видимо стараясь приободриться; длинная, белая, привязанная борода придавала благообразный вид его воспаленной физиономии, но руки подозрительно тряслись, как у всех запойных пьяниц. В огромные квадратные окна, выходившие во двор, уныло барабанил дождь с градом, и старик досадливо махнул рукой.

— Ну и погодка! — буркнул он.

Симона и Прюльер не шевелились. Пять, шесть картин, украшавших стены, — пейзажи, портрет актера Верне, — отливали в свете газа желтизной. Стоявший на консоли бюст Потье, бывшего некогда гордостью Варьете, смотрел в одну точку своими пустыми глазами. Послышался чей-то голос. Вошел Фонтан, одетый для второго акта, в костюме щеголя, весь в желтом с ног до головы и в желтых перчатках.

— Слушайте! — закричал он, бурно жестикулируя. — Известно ли вам, что сегодня мои именины?

— Да что ты! — отозвалась Симона с улыбкой и как завороженная приблизилась к нему, словно не могла устоять перед комиком, которого природа наградила непомерно длинным носом и огромным ртом. — Значит, тебя зовут Ашиль?

— Угадала! Я скажу мадам Брон, чтобы она после второго акта подала сюда шампанское.

Уже с минуту где-то вдалеке заливался звонок. Настойчивый зов то стихал, то вновь набирался сил; и когда умолкла его последняя трель, по всей лестнице снизу доверху пронесся крик и замолк в конце коридора: «Кто занят во втором — на сцепу!.. На сцену — кто во втором!» Потом крик приблизился; низенький, бледный человечек поспешно протопал мимо фойе и бросил во всю силу своего дребезжащего голоса: «Пожалуйте на сцену!»

— Каков! Шампанского требует! — повторил Прюльер, словно не заметив всего этого шума. — Значит, кутим вовсю!

— А я бы на твоем месте велел принести шампанского из кафе, — важно заметил старик Боск; он уселся на зеленую плюшевую банкетку и устало оперся затылком о стену.

Но Симона запротестовала: их долг поддерживать коммерцию мадам Брон. Она захлопала в ладоши, вся зажглась, пожирая взглядом Фонтана, чья козлиная физиономия — глаза, рот, нос — находилась в непрерывном движении.

— Ах, Фонтан, ну и Фонтан! — прошептала она. — Он неподражаем, просто неподражаем!

Обе двери фойе были распахнуты в коридор, ведущий за кулисы. На желтой стене, ярко освещенной невидным отсюда газовым фонарем, мелькали силуэты: это готовились к выходу статисты, занятые во втором акте, маски из кабачка «Черный шар» — уже одетые для маскарада мужчины, полуголые девицы, кутавшиеся в шали; а в конце коридора слышался торопливый топот ног по пяти деревянным ступенькам, ведущим на сцену. Мимо галопом пронеслась дылда Кларисса, и Симона ее окликнула; но та ответила на ходу, что сейчас вернется. И действительно, тут же вернулась, щелкая зубами от холода в прозрачной тунике с шарфом, как и положено богине Ириде.

— Ух, черт! — пробормотала она. — Ну и холод, а я еще сдуру оставила меховую пелерину в уборной!

Стоя перед камином, она протягивала к огню то левую, то правую ногу, и туго натянутое трико переливалось живым розовым муаром.

— Принц приехал! — объявила она.

— Да что ты? — с удивлением откликнулись ее собеседники.

— Да, приехал, поэтому-то я и спешила, хотела посмотреть… Сидит в левой литерной ложе, там же, где и в четверг. Как вам понравится, на неделе третий раз приезжает. Везет же этой Нана!.. А я-то поспорила, что он больше не придет.

Симона пыталась что-то сказать, но ее слова были заглушены криком, вновь раздавшимся возле самого фойе. Пробегая мимо, сценариус пронзительно выкрикнул на ходу: «Уже стучали».

— Для начала недурно… Подумать только, третий раз, — проговорила Симона, когда крик затих вдали. — А знаете, он к ней не ездит, увозит ее к себе. И, говорят, это ему обходится в копеечку.