Повседневная жизнь средневековой Москвы - Сергей Шокарев

Во всяком случае, томления Арефы Малевинского были далеки от истинной самоотверженной и жертвенной любви. Документы 1667 года сохранили свидетельство такой любви. Жена посадского человека шуянина Никифора Степановича Фомина полгода страдала тяжелой нервной болезнью: «…ум весь нарушен, ничево не помнила и людей не знала, себя и людей била, и вне ума бывши вся нелепая говорила и творила, яже не угодно Богу и человеком». Если бы Фомин развелся с женой, то не встретил бы осуждения. Известны челобитные XVII века, когда люди просили развод из-за тяжелой болезни супруга. Однако Фомин не только терпел, но и постарался излечить жену, привел ее к чудотворной Смоленской иконе Божией Матери, стоявшей в Воскресенской церкви, и там произошло чудо: «Женишка моя от одержащия скорби изцелела, стала животом вся здорова и в целом разуме якож и прежде была здрава». Несомненно, Фомин любил жену и его любовь победила болезнь{641}.

Другая история, рассказанная в челобитной царю Исачком Федоровым сыном Максимовым, закончилась, к сожалению, не столь счастливо. Двенадцатилетнего Максимова взяли в плен калмыки. Там он прожил 35 лет и женился на калмычке. В 1640-х годах он с женой сумел убежать. В Сибири священник окрестил жену Максимова и обвенчал их. Но затем случилось несчастье — калмычку захватил воевода Федор Головачев, сделал своей крепостной и спрятал от мужа. Два года Максимов бился за освобождение жены, жалуясь на воеводу, получив кучу разных отписок и даже указ об освобождении жены, но и это не помогло — Головачев не только не отпускал ее, но и грозил закрепостить самого Максимова. Тот на последние деньги приехал в Москву и в отчаянии взывал к царю — иной надежды у него уже не осталось. Конец этой истории неизвестен, но искренность и сила чувств несчастного мужа очевидны{642}.

Перебрав значительное число разных свидетельств, вернемся к вынесенному в название параграфа вопросу Конечно, любовь в средневековой Москве была и была она разной: супружеской, основанной на уважении и общих интересах, чувственной, страстной, преодолевающей все преграды. А еще она была взаимной и безответной, счастливой и несчастной. Разнообразной, несмотря на запреты Церкви, была и сексуальная жизнь. Думается, любовь в Средние века мало отличалась от любви в наше постиндустриальное время, потому что она — вечна.

Священный покой

Традиции погребения, поминовения и сохранения памяти об умерших, а также значение некрополя в культуре и повседневной жизни Средневековья — всё это претерпело существенные изменения в Новое и Новейшее время. Несмотря на консервативность этой сферы, сохранившей до наших дней некоторые средневековые и даже языческие традиции, современному человеку погребальные обряды той эпохи могут показаться необычными и непонятными.

Древнейший некрополь Москвы — многослойное грунтовое кладбище XII—XIV веков, обнаруженное при археологических работах в северной части Соборной площади Московского Кремля. В XIV веке формируются усыпальницы: митрополитов — в кремлевском Успенском соборе, московских князей — в Архангельском соборе, представительниц великокняжеского дома—в монастыре Спаса на Бору (с начала XV века — в кремлевском Вознесенском монастыре), высшего духовенства и аристократии — в Богоявленском, Чудовом, Спасо-Андрониковом, Рождественском, Симоновом, Даниловом монастырях в Москве и за городом{643}.

Погребения совершались не только в монастырях, но и при приходских церквях. Подобные некрополи — грунтовые, с безинвентарными захоронениями, отмеченными валунными камнями, — обнаружены при археологических разведках и раскопках в Подмосковье и на территории современного города. С конца XV — первой четверти XVI века распространяются белокаменные надгробия, благодаря чему следы некрополей при приходских храмах становятся более четкими. Можно соотнести находки надгробных плит этого времени с известными в письменных источниках приходскими церквями Москвы и ее округи: Космы и Дамиана в Старых Панех, Успения на Крутицком подворье, Георгия в Яндове, Николы в Щепах, Сергия (Троицкая) в Рогожской слободе, Успенский монастырь на Крутицах; с церквями в селах Измайлове, Крылатском, Капотне, Коломенском, Косине и в других местах{644}.

В XVI веке складываются основные монастырские усыпальницы Москвы. Боярские и дворянские роды определяют те или иные монастыри как место своего упокоения. В Новоспасском монастыре хоронили Захарьиных-Юрьевых и их родственников князей Черкасских, Сицких, Трубецких; в Новодевичьем — князей Воротынских и Кубенских; в Симоновом — князей Мстиславских и Головиных; в Спасо-Андрониковом — Загряжских. В ту же эпоху оформляются аристократические и дворянские некрополи отдаленных и провинциальных монастырей — Тушинского Спасо-Преображенского, Иосифо-Волоколамского, Троицесергиева, Кирилло-Белозерского, Суздальского Покровского, Спасоевфимиева и др.{645}

Почему боярские семьи выбирали в качестве усыпальницы тот или иной монастырь, не вполне понятно. Если, например, захоронения Головиных в Симоновом монастыре объясняются тем, что их легендарный родоначальник князь Стефан Васильевич Ховра в первые годы существования монастыря был его ктитором и, возможно, монахом, то для появления там захоронений князей Мстиславских нет объяснений. Можно с определенностью говорить только о том, что традиции погребения в родовых усыпальницах твердо соблюдались. Отдаленность места жительства и места смерти погребенного от места его упокоения не была препятствием. Так, князей Сулешовых, чей двор находился в Зарядье в приходе церкви Зачатия праведной Анны, хоронили в Симоновом монастыре. Князь Ф.Ю. Ромодановский, живший на Никитской, был похоронен рядом с домом — на родовом некрополе Георгиевского монастыря, а его холоп Яков Князев (ум. 1723) — при церкви Вознесения на Никитской{646}.

Для погребения в Архангельском соборе были привезены тела князей Андрея Дмитриевича Белозерского (ум. 1432) из Можайска и Дмитрия Юрьевича Красного (ум. 1441) из Бежецкого Верха. Князь Андрей Михайлович Шуйский, казненный по приказу Ивана IV в декабре 1543 года, был «послан в Суздаль, где их родители кладутца». В московском Георгиевском монастыре было надгробие князя Ю.Ю. Мещерского, убитого при осаде Калуги в 1607 году. Летом 1642 года князь Н. Мещерский бил челом о дозволении перевезти тело матери из Верхотурья в Москву «и погребсти на Москве у родителей». М.В. Апраксин, убитый в 1668 году «в степи меж Саратова и Пензы», был похоронен в московском Златоустовском монастыре{647}.

Пострижение в других монастырях также не мешало погребению на родовом некрополе, в том числе мужчин в женских монастырях, а женщин — в мужских. Из Троицесергиева монастыря происходят надгробия «княгини иноки» (Суздальской?) (ум. 1517), княгини Аграфены (ум. 1566), Анны Карповой (ум. 15б7), княгини Анны Ивановны Глинской (ум. 1596) и других женщин, в том числе монахинь. В Златоустовском мужском монастыре были погребены Марфа Игнатьевна (Феврония) (ум. 1643/44) и Васса Константиновна, в инокинях Вера (ум. 1650/51), Апраксины{648}.

Стоглавый собор, обсудив эту практику, постановил: «Божественные правила не повелевают в мужескых монастырех жен погребати и в женских мужей погребати, а от обычея же земля не токмо зде в Российском царьствии погребают, но и в тамошних странах во Иерусалиме же и во Египте и во Цариграде, и в прочих странех свидетельствуют божественная писание от жития святых…»{649}Таким образом, этот обычай, противоречащий церковным установлениям, был узаконен ссылкой на традицию, распространенную не только в России, но и на православном Востоке. Тем не менее погребения женщин в мужских монастырях, а мужчин в женских были скорее исключением{650}.

Хоронили в одной усыпальнице не только по принадлежности к роду, но и по брачному родству. Захоронение царя Симеона Бекбулатовича (ум. 1б1б) в Си-моновом монастыре обусловлено упокоением там его жены Анастасии, урожденной княжны Мстиславской (ум. 1607). Известны случаи перемены места погребения в связи с брачными союзами. Весь род Дмитриевых-Мамоновых погребен в Георгиевском монастыре, а стольник И.М. Дмитриев-Мамонов (ум. 1725) похоронен в церкви Флора и Лавра у Мясницких ворот, согласно эпитафии, «ради жены». Вслед за ним в той же церкви нашли последнее пристанище его вторая жена Прасковья Ивановна, сыновья и «прочие младенцы роду их»{651}.

Особым видом некрополей были убогие дома (божедомы, скудельницы)[23] с братскими могилами. Там хоронили умерших от эпидемий или погибших во время вражеских нашествий. Впервые скудельницы упоминаются в 1215 году во время мора в Новгороде. В братских могилах совершались погребения жертв разгрома Москвы Тохтамышем в 1382 году: Дмитрий Донской «повелеша телеса мертвых хоронити и даваста от осмидесяти мертвецов по рублю хоронящим мертвыа. И того всего выиде от погребания мертвых 300 рублев». Первое упоминание о московских братских кладбищах связано с эпидемиями чумы в XIV веке — «и тако полагаху по пяти и по десят во едину могилу»{652}.