Повседневная жизнь средневековой Москвы - Сергей Шокарев

Во многом сходно с предыдущим произведением «Сказание о молодце и девице», в котором речь идет о том, как «некий юноша, сын боярский, княжий племянник» домогается прекрасной девицы, но ее важным отличием является откровенный эротизм. В отличие от сватавшегося старика «младый отрок» о свадьбе не заговаривает, лишь однажды помянув: «…яз хощю тебе быти государь и ты мне будеши госпожа и моему животу». Гораздо больше его интересуют женские прелести, которыми он желает обладать. Между героями разворачивается следующий диалог:

Юноша: Душечка еси ты прекрасная девица! Есть у тебя красное золото аравитское, вделал бы я свою жемчужину в твое чистое серебро, всадил бы я свое булатное копье в твое прямое таволжаное ратовище, утешил бы сердце твоими мыслями.

Девица: Асе познаю, дворянин, рогозинная свита, гребенныя порты, мочално гасник, капусные пироги, сыромятныя сапоги, лубяное седло, берестяные табенки, тростяная шапка, жил еси ты не в любви и все друзья твои аки малоумна урода бегали.

Юноша: Душечка еси моя прекрасная девица! Есть у тебя чисто луг, а на нем свежая вода; конь бо мой в твоем луге летовал, а яз бы на твоих крутых бедрах опочин держал.

Девица: Отколя ся на меня напасть нашла? Глупых не орют (пашут. — С. Ш.), не сеют, сами ся родят, от глупых отцов, от безумных матерей.

Вдоволь насытившись бранью девицы («упирева рожа», «сычевые глаза», «свиной пастух», «лихая образина», «вонючая душа» и т. д.), герой намеревается с горя ехать на чужую сторону, на что получает обнадеживающий ответ: «Лешей, бес, дикой зверь! Далече ли едешь, или куды наряжаешся? Вет[ь] мне холопа не купить, а без другова не быть, нищего накормить, а без парапка (парубка, то есть молодца. — С. Ш.) не быть; и ты живи у нас, да не буди глуп и пьян; как будешь глуп, пьян, ложись да спи, по улицам не рыщи, собак не дразни; по утру вставай, а у меня, госпожи своей, побывай, а мне, госпоже своей, челом побивай». Обрадованный юноша восхваляет достоинства своей избранницы и переходит от слов к делу — «емлет красну девицу за белы руки, шутя валит на краватку былицею над девицею шутит, как драх камень праальмаживает, а безчестие свое заглаживает»{636}. Еще раз отметим, что акт любви происходит до свадьбы, намек на которую лишь угадывается в диалоге.

Иную историю рассказывает «Повесть о Флоре Скобееве». Новгородский дворянин, узнав о красивой дочери стольника Нардина-Нащокина, «взял себе намерение возыметь любовь с тою Аннушкой». Чтобы добиться желаемого, Скобеев исполнил хитрый замысел — переоделся в девичий убор, подкупил мамку стольниковой дочки семью рублями и оказался с предметом своей страсти на одной постели. «И Аннушка стала в великом страхе. И Фрол Скобеев, не взирая ни на какой себе страх, и ростлил ея девство». Обошлось без комплиментов и уговоров — оказалось достаточно хитрости, наглости и семи рублей. Огорченная барышня выговорила мамке за обман, но на ее предложение убить наглеца отвечала: «Ну, мамушка, уже быть так, того не возвратить!» — и продолжала развлекаться с Фролом еще три дня, на протяжении которых он рядился в девичье платье. Завершилась эта история благополучно — Фрол, несмотря на сопротивление родителей Аннушки, женился на ней, унаследовал большое имение и «стал жить в великом богатстве»{637}. П.В. Седов считает, что литературная история Фрола Скобеева могла быть построена на реальных событиях. Упоминаемые в «Повести» дворяне Скобеевы и Ловчиковы (по сюжету стольник Ловчиков помогает Фролу) были землевладельцами Городецкого стана Бежецкого уезда. В Москве братья Иван и Степан Богданович Ловчиковы и Воин Афанасьевич Ордин-Нащокин (сын известного дипломата в 1659 году бежал за границу, путешествовал по Европе, вернулся и был прощен) жили на одной улице — на Кулишках, что позволяет не только предположить реальность сюжета, но и допустить, что автором «Повести» был кто-то из ее действующих лиц, например один из Ловчиковых. В пользу историчности «Повести» свидетельствует и то, что род Ординых-Нащокиных выделялся своей оригинальностью — его члены, как отмечает П.В. Седов, на протяжении целого столетия совершали неординарные поступки: Лаврентий Денисьевич служил шведскому королю, его сын Афанасий слыл подражателем западным обычаям, обладал неуживчивым характером и перечил даже царю; Воин поразил современников своим беспримерным побегом за рубеж{638}. В этот ряд вполне вписывается отчаянное поведение Аннушки.

Однако далеко не каждая подобная история завершалась свадьбой. Котошихин и иностранные авторы свидетельствуют: бывали случаи, когда жених после первой брачной ночи обнаруживал, что невеста «не соблюла девства». Итальянец Рафаэль Барберини, посетивший Москву в 1565 году, писал: «Здесь заметьте одно преварварское обыкновение: отец, или мать, или брат невесты, или кто-нибудь из ближайших ее родственников, становятся у дверей спальни и выжидают, пока не выйдет оттуда молодой объявить им, как он нашел свою жену, невинною, или нет; и передает он это следующим образом: выходит он из спальни с полным кубком вина, а в донышке кубка просверлено отверстие, и молодой, прикрывая его снизу пальцем, подносит в таком виде кубок упомянутому ближайшему родственнику жены: если полагает он, что нашел ее невинною, то залепливает сперва то отверстие воском, так чтобы вино не могло пролиться, и таким образом, отец и все, кто тут ни есть, смело пьют из этого кубка; в противном случае молодой отнимает вдруг от отверстия палец и до тех пор проливает оттуда вино на стоящего пред дверьми жениного родственника, пока тот не даст ему сколько-нибудь денег, чтоб только остался он доволен, и тогда они мирятся»{639}. С разными вариациями рассказывают об этом обряде и другие иностранные авторы.

Пословица «Стыд девичий до порога: переступила — так и забыла» — гласила о девушках, не соблюдавших себя до свадьбы. Судебное дело 1686 года сохранило историю случившегося в Тотьме романа. Подьячий Арефа Малевинский, видимо, вдовец (он упоминает, что собирался ехать с сыном на богомолье), соблазнил Анну, сестру дьякона Михаила Федотова, и был пойман на месте преступления. Незадачливый любовник был вынужден написать «сговорную запись» с обязательством жениться, но затем отперся от него. Жалоба Федотова слушалась архиепископом Устюжским и Тотемским, а доказательством вины Арефы стали восемь его любовных писем Анне. Все они содержат приглашения на свидания, а некоторые — еще и жалобы на то, что девица не пришла в прошлый раз:

«Повидайся, друг моя, со мною сего вечера, в том же месте, да рание, как ударит полтретя часа ночию. Не могу, друг, терпит[ь], да принесу и твое всё… Да выдь рание, дожидайся меня — ономнясь вышла поздно — я приду на час сего вечера…»

«..А приди по конец огороду своего, я залягу в Родионов хмельник, ты тут приходи, да бережно, а я про себя тебе расскажу, как надо мною было. Да, поди, никому не сказывайся, берегись, друг, грозятся больно…»

«Спасибо тебе, что ты надо мною насмеялась вечер и не вышла, а я ждал долго, доспела ты надо мною хорошо. Уж я головы своие не щажу, был я у вас ночесь и в ызбе, а у вас никово не было, а не повериш[ь] ты, смотри против окошка под росадником доска, по той в окошко лазил переднее, а отворял кос[ть]ю, а воткнена кость против окошка тово, смотри в щиле. А ты надо мною делаеш[ь], я бы хоша скажи, на нож к тебе шел, сколь мне легко стало. Да, послушай, выдь сего вечера ко мне на огород, за в то же место, да не клич, приди, я стану спать до тебя, а приди как ударит полтретя ночи, да не о[б]мани по-нонешнему я буду…»

«… А то и головы не щажу своие, иду к тебе, уш то мне гораздо нужно, и люба ты мне…»

«Вчерась я к тебе писал, чтобы ты вышла, а ты и не вышла, а я приходил. Впрям[ь] ныне ты меня водиш[ь] в узде. Как я пошел от вас, да идучи-то всё плакал, а ты мне не вириш[ь]. Выдь сего вечера на огород к родивоному хмелнику, а я буду в часе в оттдаче третьево или в четвертом, да не о[б]мани, мне говорить, ей, много с тобою…»{640}

Эти письма ценны не только как свидетельство добрачной связи девиц XVII века, но и как образец переживаний влюбленного. Исследовательница Н.П. Панкратова называет Арефу «отчаянным соблазнителем и ловким сутягой», но можем ли мы отказывать ему в искренности чувств?

Во всяком случае, томления Арефы Малевинского были далеки от истинной самоотверженной и жертвенной любви. Документы 1667 года сохранили свидетельство такой любви. Жена посадского человека шуянина Никифора Степановича Фомина полгода страдала тяжелой нервной болезнью: «…ум весь нарушен, ничево не помнила и людей не знала, себя и людей била, и вне ума бывши вся нелепая говорила и творила, яже не угодно Богу и человеком». Если бы Фомин развелся с женой, то не встретил бы осуждения. Известны челобитные XVII века, когда люди просили развод из-за тяжелой болезни супруга. Однако Фомин не только терпел, но и постарался излечить жену, привел ее к чудотворной Смоленской иконе Божией Матери, стоявшей в Воскресенской церкви, и там произошло чудо: «Женишка моя от одержащия скорби изцелела, стала животом вся здорова и в целом разуме якож и прежде была здрава». Несомненно, Фомин любил жену и его любовь победила болезнь{641}.