Узкие врата - Антон Дубинин

— Слушай меня, — выговорил Фил сквозь зубы, чуть слышно, и через пелену тревоги разума Алана коснулась обжигающая мысль, что вот они и влипли по-настоящему. Голос полицейского, приближающийся — тот не стоял на месте, двигался в их сторону, да, зашагал им вдогон — возглашал как сквозь вату:

— Стоять, эй вы! Куда претесь? Я сказал, предьявляйте документы!

Но Алан слышал только голос Фила, горячий, едва слышный и очень убедительный. Фил говорил так, как говорят только, когда все очень плохо.

— Если попадемся к ним в руки, это все. Конец всем троим. Подворотню видишь? Да, впереди, арка вон в том доме, напротив фонаря. Как только мы с ней равняемся, ты хватаешь Арта и бежишь. Держишься дворами.

(Да не валяйте идиота, вы трое! Полиция трижды не повторяет!)

Фил со свистом втянул воздух. Был он ужасно бледен, рука его, сжимавшая Алановские пальцы, казалась липкой от пота. Алан несколько раз сморгнул — потребовалось время трех медленных ударов сердца, чтобы он наконец понял, о чем ему говорят. Он остановился бы — если бы это было возможно; но ноги шли сами, мудрое тело даже не споткнулось, хотя золотой свет и взорвался в глазах радужным фейерверком.

— Фил… А ты?..

И тут только вспомнил почему-то, что он же вообще не Фил, он Фрей, Годефрей, Радость Божья. Годефрей, вот как его зовут.

— Тише, — он проговаривал слова, почти не раздвигая губ. Прибавляя шаг еще чуть-чуть, всей спиной слушая, как сзади, не особо прибавляя скорости, их ленивыми шагами нагоняет молодой полицай.

Подворотня была всего метрах в десяти. Боже, Господи, помоги, дай пройти их, эти десять метров. Дай пройти их, не дрогнув, ничем не выдав себя.

— Вы с Артом бежите в подворотню, потом выбираетесь из города. Прятаться бесполезно, они нас уже выследили, теперь надежда только на скорость. Я остаюсь здесь и вас прикрываю. Их там двое, инквизитор не в счет. Подворотня узкая, задержу их, насколько смогу. Только помни — дворами, не светясь на больших улицах, у них машины.

Восемь метров. Семь. Шесть.

…Тот, второй полицейский, что сидел за рулем, хлопнул дверцей машины, видно, намереваясь подогнать ее поближе. Алан видел затылком, как это все происходит, видел, что второй старше, что у него кроме дубинки на поясе кобура, что он перед тем, как захлопнуть дверцу, лениво вынул изо рта и бросил недокуренную сигарету. Сигарета упала, прочертив дымный полукруг.

…Так вот что он собирался сделать.

…До подворотни осталось пять шагов. Пять ударов сердца, пять раз вдохнуть, четыре — выдохнуть. Оно все расслаивается, Алан Эрих, оно все превращается в самое себя — так на первом шаге из пяти ты увидел, что готовишься потерять брата во второй раз.

— Нет. Я не… могу. Они тебя…

— Должен, Алан, — называя его по имени, по имени, сжимая его руку с тоской, с последней надеждой — но даже взглянуть ему в лицо он не мог, даже повысить голос — только сжать холодные, словно мертвые, пальцы в своих, огненных, как красные от углей головешки. — Со мной… все будет нормально.

(Три шага)

— Вот, возьми. На всякий случай.

— Нет. Фрей…

— Да. — Голос его вдруг стал хриплым, совсем уже неслышным, когда Алан скоре услышал движения воздуха, чем слова, исходящие из гортани, из уст человека, которого… которого он так любил.

И только сейчас это поняв, только сейчас увидев с ужасающей ясностью — в золотой слепоте на миг закрывая глаза — кто же он был такой, и что все это значило, и что времени не осталось даже на то, чтобы все ему сказать —

— И только когда ты отсюда уйдешь, я буду спокоен и рад. Не медли ни дня, Галахад.

— Фрей…

(один шаг)

— Поздно. Вот сейчас, когда я отпущу твою руку, ты… Ну, брат. Давай. С богом.

Но он все медлил — уже отпущенный, уже слыша шумное дыхание подходящего сзади человека, которому нельзя было дать прикоснуться к себе, и бесшумно — на этот раз бесшумно, только с шорохом рифленых шин по асфальту, почти напротив остановилась, сверкая, сине-белая машина в золотом свете, и щелкнула, открываясь в загустевшем воздухе, ее передняя дверца.

— Фрей… Где тебя ждать? Может…

— Ну же, пошел, — тихо и страшно, почти беззвучно выговорил его брат — старший брат сказал, и нельзя было ослушаться, и даже все, что он не сказал, что теперь было уже навсегда некогда сказать («береги Артура, будь осторожен, я люблю тебя») — не могло бы сдвинуть Алана с места, потому что он было только человек и так не умел, не мог, не мог — но брат приказал ему, и его нельзя было даже обнять на прощание, уже ничего было нельзя. На все Божья воля, и Годефрей медленно развернулся к пришедшему за ними, к нагнавшему их — но они, слава Богу, успели, и в загустевшем воздухе сна Алан, навеки становясь настоящим рыц., рванул за руку Артура и побежал.

Он уже не мог оглянуться, ныряя в узенькую арку подворотни, и не мог посмотреть на только что обретенного брата последний раз — несясь так быстро, как позволяли ноги и дыхание, и в грохоте собственного дыхания, петляя меж заборов, перемахнув одновременно с Артом невысокий палисадник, услышал за спиной крики, повторяя, повторяя под тяжестью горы золотого света, с маху обрушившейся на плечи, повторяя — пока оно еще не стало пустым — имя своего брата.

Годефрей. Годефрей.

Глава 9. Фил

…Годефрей прекрасно понимал, что не останется жив.

Он только надеялся, что прихватит с собой кого-нибудь еще.

И что те двое успеют уйти достаточно далеко.

Годефрей никогда не умел молиться, но если то, что он делал, все-таки заслуживало имя молитвы — он молился о том, чтобы они успели.

…Еще никогда в жизни он не дрался в полную силу. Именно потому, что знал — он не умеет с ней обращаться. Стоит дать ей хоть маленький шанс вырваться наружу — сила и вырвется, застилая глаза розовым туманом, начнет действовать сама, без его помощи. И тогда он, Фрей, кого-нибудь, наверное, убьет — а очнется уже потом, словно просыпаясь, и увидит, как одержимый, у которого кончился припадок — тренировочный зал, залитый кровью, и на полу… кого-нибудь. Кого-нибудь, кого уже не сможет воскресить, сделать так, чтобы всего этого не было.

Однажды этот кошмар Фрея почти что сбылся: он в поединке заехал по голове своему товарищу, Йохану, разозленный, когда тот больно достал его тренировочным клинком по кисти — по и без того разбитому, дважды ломаному большому пальцу. Удар пришелся по голове — конечно же, защищенной кожаным шлемом; но шлем не помог, Фрей со всей неконтролируемой силой прорубил кожу, и Йохан упал на пол, заливаясь кровью, и его пришлось срочно приводить в сознание и тащить в травмпункт — зашивать рану. Именно там, в травмпункте, когда Йохана уже уводили в кабинетик люди в белых халатах, Фрей извинялся второй раз в своей жизни. Поймал за рукав бледного, залитого кровью приятеля и сказал неловко, чувствуя себя последним дерьмом: «Извини. Я не хотел… Извини, пожалуйста.»