Узкие врата - Антон Дубинин

— Артур? — настойчиво повторил Алан, не делая ни движения в его сторону, только глядя. Дело в том, что он не мог приказывать этому человеку. Кто бы тот ни был — не мог. Тот должен был сказать свое слово сам.

Арт шевельнулся — но нет, еще не встал на ноги, только взял мертвую руку своей матери и поцеловал ее. Потом прижался к ней щекой, зажмурился на миг — и Алан весь сморщился, отводя взгляд и понимая, что не время, не место, нельзя плакать. Фил так сжал зубы, что челюсть его стала квадратной, как чемодан.

— Они за это ответят, — тихо и страшно выговорил Артур, вжимая в худую свою щеку тонкие, еще податливые мертвые пальцы. — Мама. Они ответят.

Вот тогда Фил и поверил, что этот мальчик — король.

Артур потянулся, осторожно прикрыл Присцилле глаза. Потом прикрыл ее голую грудь, подтянув повыше части разорванного халата. Потом встал с колен, разворачиваясь к ожидавшим его, и губы его были плотно сжаты, а лицо — Фил на миг увидел его таким, каким тот будет в семнадцать лет. Он увидел Артура юношей, и у этого юноши было такое лицо… такое… что перед ним захотелось тут же преклонить правое колено. Но это был морок, мгновенное видение, вспышка, отпечаток на пленке, улыбайтесь — все, готово… Можете идти.

У убитого в глазах отражается то, что он последнее видел в жизни. Например, изображение убийцы — запечатлевшееся, как на фотографии… Но это просто байки, дурацкие сказки, и Артур сам закрыл своей матери глаза.

— Я готов, — сказал он просто, голосом тонким и несчастным, но уже помнящим себя, уже настоящим голосом этого человека. — Если так должно быть… Тогда я готов… пойти с вами.

Нет, Фил бы никогда не сделал этого; не сделал и сейчас, и даже Алан не сделал ничего подобного — просто Фил увидел на долю секунды эту картинку, как яркое de ja vu, и он ничего не собирался с ней творить — просто оставил где-то внутри, а может быть, и промелькнуло и упало в темноту, — как он преклоняет колено перед этим человеком, Артуром, мальчиком, и прикасается губами к его узенькой руке.

Но это было только предвестие последнего выбора, — которого, даст Бог, еще удастся избежать — и Фил, конечно же, не сделал ничего подобного.

…Да и некогда было. На сборы оставалось минуты три, не больше; Фил деловито затолкал в рюкзак какие-то Артуровы теплые вещи — курточку с подкладкой, свитер из шкафа. С полки в комоде, из конфетной коробки были выскребены жалкие Присциллины сбережения — всего сто марок, Артуру на теплую куртку, грабители их не взяли. Да они вообще ничего не взяли, кроме Присциллиной жизни, ничего им было тут не надо — так, магнитофон исчез, хоть и был дешевый, да коробочка с бедными украшениями, да… наверное, еще что-нибудь. А когда полиция здесь все-таки побывает — скорее всего, с утра, у нас есть целая ночь форы — то поймут, что исчез еще и ребенок. Двенадцатилетний Артур Кристиан, похищенный… кем-то. Дурно — но другого выхода, кажется, не было.

Кроме того, целая ночь форы.

А дальше — Стефаново дело. Это же он у нас святой.

Главное — не привести за собой врагов.

Время слишком убыстрилось. И счет пошел не на месяцы — на дни, может быть, даже на часы. Кто быстрее, ребята, кто кого. И кажется, пока мы на ход опереждаем их… но мы едва успели, едва успели.

Документы Артура — свидетельство о рождении, медицинскую карту и табель из школы — Фил, по кратком размышлении, брать не стал. От них теперь мог быть только вред, и самому Артуру в первую очередь. Теперь для него лучше всего было притворяться, что он — не он, а кто-нибудь еще. Кто угодно, только не Артур Кристиан, город Файт, Тополиный Тупик, четыре, шестнадцать. Двенадцать лет, шестой класс, корью не болел.

…Вот, кажется. и все. И главное — поменьше хвататься руками за мебель, поменьше оставлять следов. Арт, правда, что-то еще захватил с книжной полки да какую-то маленькую картинку снял со стены, запихал в свой школьный рюкзачок. Последний взгляд в безумной спешке — война началась — не забыли ли чего? — и прочь из комнаты с мертвой женщиной на ковре, и прочь из квартиры, где крошка Арти прожил десять лет, но мир рухнул, война началась. И теперь уже ничто не останется прежним. Небесным шахматистам вздумалось увести тебя из-под шаха, белый король. Это рокировка, только рокировка, теперь — ближе к ферзю, под прикрытием ладьи, и нужно только забыть, что ты просто человек. Ты — шахматная фигурка. Последний раз посмотри на комнату, в которой ты жил, на свою мать, к которой ты приходил в постель, под бочок, когда снились кошмары; набери это все в себя, хорошенько набери, на всю жизнь, — потому что больше ты этого, скорее всего, не увидишь.

Где-то в ванной капала вода. Плохой кран, не успели вызвать мастера починить. Не успели.

На кухне тикали, светясь белым пластмассовым лицом, часы со щенком Поппи. Девять часов три минуты. Кто же теперь будет поливать герань, когда ты уйдешь, сынок. Герань и фиалки — две розовые и одна фиолетовая.

По привычке перед уходом погасив свет в коридоре (спасибо этому дому, пойдем теперь к другому…), мальчик-беглец, крепко стиснув зубы, запер снаружи дверь своим ключом.

Глава 8. Ал

…Ключом ко всей этой безысходной загадке — отчего так больно — снова и снова оказывался Рик.

Алан заснул в электричке, совершенно опустошенный — кажется, события этого дня забрали у него все душевные силы, предназначавшиеся на месяц вперед. Задремал он не больше, чем на час — лавки в вагоне были слишком твердыми, если лежать на них без спальника; а спальник юноша подстелил Артуру. Который, кстати сказать, уснул сразу же, как только трое беглецов сели в ночную электричку Файт-Монкен. Он тихо, без единого слова улегся на неудобное ложе, слабым кивком отказавшись от предложенного молока (привычные ко всему Фил с Аланом — война войной, а кушать надо — собирались этим молочком поужинать, прихлебывая прямо из пакетика)… Свернулся, подтягивая колени к животу, как малыш в материнской утробе — и, кажется, заснул. Почти мгновенно. Алан тоже прикорнул — как это ни странно, у Фила на плече; он сам не заметил, когда отключился, и сколько проспал, тоже не знал — Фил сидел, как каменный, и пробудился Алан только от того, что ужасно затекла левая нога, от ступни до самого паха. Наверное, не меньше часа продрых! Ногу покалывало по всей длине холодными иголочками, и юноша принялся ее легонько растирать, прислушиваясь к легкому дыханию Артура, спящего на лавочке напротив. Было Алану очень плохо, потому что приснился Рик.

Он за это время почти никогда не являлся своему брату во снах. А тут вдруг, за краткие минутки боевого сна на жестком Филовом плече (трудно спать на плече у очень костлявого и жесткого человека, даже если он одет в толстый свитер под ветровкой) — явился.